Мария. По ту сторону несбывшегося (СИ) - Олла Дез Страница 27

— Что случилось с твоей невестой, Артур? Малышка не уважает ва́нитас?

— Нет, не уважаю! Это, пожалуй, единственный жанр живописи эпохи барокко, который я не приемлю. Натюрморт, центром которого является череп?! Разве может быть что-то ужаснее? — выдала я и крепче вцепилась в руку Артура.

— Ты хотела сказать прекраснее? Ты никогда не умел правильно выбирать женщин, Артур. И как у такого отца мог родиться настолько непутёвый сын? — в презрительной улыбке скривила губы красавица.

— Что говорит о моём отменном вкусе, так это то, что я всегда избегал женщин, похожих на тебя, Арабелла. Ты выбрала странную комнату для беседы. Ты ведь ждала нас? И специально заманила именно сюда? — сказал Артур совершенно спокойно.

Странно. Он раньше на подобные реплики о сравнении с отцом и старшими братьями всё время реагировал весьма болезненно. Повзрослел?

— Да, Хакобо сказал, что вы хотите поговорить, а это — моя любимая комната. Вот посмотрите. Это — Франс Франкен Младший«Смерть, играющая на скрипке».

Она указала рукой на одну из картин. На ней сидел старик и смотрел, как скелет и в самом деле пиликал что-то на скрипке. Вот я бы так не смогла. А старик сохранял, на мой взгляд, просто стоическое спокойствие.

— Или вот этот натюрморт Якоба де Гейна «Плачущий Гераклит и смеющийся Демокрит» Это одна из лучших картин в жанре ва́нитас.

На жутком натюрморте, как и положено, в центре был изображён череп, а вокруг него — масса предметов: и тюльпан, и монеты, и кубок. И всё это, насколько я помнила, имело свой скрытый смысл. Вот тюльпан, например, был символом необдуманности и безответственности. Меня передернуло. Ужас какой. А Плачущий Гераклит и смеющийся Демокрит — это, насколько я помнила курс философии, противопоставление двух знаменитых греческих философов, которые имели различное воззрение на жизнь. Гераклит оплакивал людей, а Демокрит смеялся над людскими глупостями. Но лично мне не нравились оба.

— Или вот этот. Но тут-то тебя ничего не должно пугать? Смотри, какой милый ребенок. Это Герард Дау «Натюрморт с мальчиком, пускающим мыльные пузыри». Эта картина хорошо сочетается с потолком.

Я задрала голову. На потолке и тут и там сидели нарисованные скелеты, пускавшие мыльные пузыри. Я снова вздрогнула, а вот Артур даже не взглянул, на что указывала Арабелла, продолжая сверлить её взглядом.

Мальчик на картине был и в самом деле очень милым, только вот соседствовал он с очередным черепом, песочными часами и прочей атрибутикой. Мыльные пузыри олицетворяли хрупкость жизни, а песочные часы — её быстротечность. Поэтому «милой» картина точно не выглядела.

— А вот это…

— Может, хватит? — грубо прервал её Артур.

— Я думала, тебя это порадует. Ты же у нас маг смерти, — красавица притворно надула губки.

— Так ты закончила?

— Нет. Вот эта последняя. Это одна из лучших картин в этом жанре. Вальдес Леаль «Венец земной славы».

Меня опять передёрнуло, и я окончательно спрятала лицо, уткнувшись в плечо Артуру.

— Фу! — выдала я всё, что думаю об этой работе.

Арабелла звонко рассмеялась.

— А ты не одинока в этом своем суждении. Бартоломе Эстебан Мурильо говорил, что невозможно смотреть на неё, не зажав носа.

— Мурильо писал потрясающие по своему реализму портреты, занимался также пейзажной и ландшафтной живописью и не тратил свой талант на черепушки и танцующих скелетов. Так что, я полностью с ним согласна.

— Ну, каждому своё, — пожала плечами хозяйка комнаты.

Я же снова одним глазом взглянула на полотно. На картине лежал в гробу скелет, по нему ползали насекомые, и выглядело это просто омерзительно. Сверху была чаша с весами, взвешивавшая его земные дела.

— Кто это? — всё-таки выдавила я из себя.

— О! Это довольно известная была персона в Севильи — городе кающихся грешников. Дон Мигель Маньяра — богатый аристократ, не знающий отказа у красавиц Севильи.

— И за что же его так? На портрет денег не хватило? Только на скелет? Так это он зря потратился, — не отрывая лица от плеча Артура, сказала я.

— Он безумно влюбился в добрую, милую девушку с наивными глазами и был с ней счастлив! Но, за былые грехи, за честь обманутых мужей и сломанную жизнь возлюбленных надо платить! Она умерла, оставив его безутешным. Вот он и отдал все свои деньги на больницу для бедных и благотворительность. А ещё заказал эту картину в назидание. Но, по-моему, — это просто великолепное полотно. И совсем непохоже на назидание или предостережение, — весёлым тоном заключила Арабелла.

А Артур вдруг повернулся ко мне, обнял меня за плечи одной рукой и, приподняв моё лицо за подбородок, заглядывая мне в глаза, сказал:

— Мари, я накинул купол тишины на нас ненадолго. Она не слышит. Не нужно выпускать магию. Я сам прекрасно со всем разберусь. Нам только вот поднявшегося из гроба Дон Мигель Маньяра, на сегодня не хватает. Ты тогда точно не доедешь до дома, и я не сумею купировать очередной взрыв твоих эмоций. Договорились?

Я кивнула. Одна мысль, что вот сейчас этот скелет пошевелится и встанет со своего ложа, приводила меня в ужас.

— Эх, и везёт мне на девушек, что боятся костей и скелетов. Просто невероятное совпадение. Я был однажды в катакомбах Лютеции. Вот там была похожая ситуация. Потом обязательно тебе расскажу. Я бы вообще тебя из комнаты вывел и один с ней поговорил, но оставлять тебя сейчас одну совсем не хочется. Продержись ещё немного, ладно? Я сам с этой ведьмой справлюсь.

Я снова кивнула с огромным облегчением. Артур снял купол и, развернувшись к Арабелле, засунул меня себе за спину. Мне вот интересно, это он кого от кого спасает? Меня от неё, или её от меня? Я осторожно выглянула из-за его спины на красотку, спокойно стоящую напротив нас. Арабелла всё это время смотрела на нас с ехидной ухмылкой. Девушка была полностью уверена в себе и совершенно не боялась ни меня, ни Артура, ни того что мы могли ей предъявить.

— Я знаю, что в ту ночь в особняке герцогов Альба вы в комнате на третьем этаже занимались темной магией. Герцогиня этим увлекалась, отец признался, что несколько раз убирал её следы. А дальше сообразить, кто ещё принимал в этом участие, было несложно. У тебя хватило бы наглости, глупости и уверенности в собственной безнаказанности, чтобы сделать это.

— Даже если это и так, то ты ничего не докажешь. А слухи? Так