Минни (СИ) - Соловьева Екатерина Страница 29

— Тогда Уизли? Твой друг Уизли? Ведь это он сбросил мантию и выдал себя, он раскрыл Орден, когда ты повисла на шее у моего мужа!

— Рон… — начала Гермиона и невольно заалела от непрошеного воспоминания о Люциусе, — он не такой. Он бы не смог… Разве что его неправильно поняли, когда он кому-то рассказал об этом…

Нарцисса закатила глаза.

На следующий же день Гермиона написала Рону возмущённое письмо о том, как их встретили в Косой Аллее. Ответа не было, но девушка знала, что в этом нет вины Цезаря, ведь филин вернулся и мирно спал на чердаке, затянув глаза плёнкой. Во втором письме она спросила Рона напрямик о причине такого отношения к ней. Но распечатав конверт, Гермиона поняла, что письмо от Джинни.

«Гермиона, здравствуй!

Ты должна понять Рона. Увидев у Стоунхенджа, как вы обнимаетесь со старшим Малфоем, он потом три дня не выходил из своей комнаты. Мы все видели, как ему плохо. Рон не ел, не спал. А однажды, после победы, пропал. Джордж нашёл его в пабе «Хмельной Лепрекон» на Косой Аллее. Рон там здорово набрался. Там он, наверное, кому-нибудь и рассказал, что его девушка теперь на стороне Пожирателей.

И потом, Гермиона, Рон молчит об этом, но Гарри рассказал мне, как Драко Малфой обнимал тебя, когда погиб его отец, а…»

Гермиона закричала от злости. Она выхватила палочку и направила на злосчастный пергамент:

— Инсендио!

Видя, как чёрные клочья кружат по комнате, Гермиона почувствовала, что обида и ярость только разрастаются до невероятных размеров. Боль от двойного предательства пульсировала внутри, как ядовитое облако, которое грозило вот-вот лопнуть. Девушка бросилась вниз по лестнице и выскочила за дверь.

Лу уже восстановил ступени и дорожку из плитняка, и Гермиона нацелилась на неё. Голос волшебницы разносился над склоном криком раненой птицы.

— Инсендио! Инсендио! Инсендио!

Булыжники плавились от высокой температуры извергаемого пламени, и над чёрной замёрзшей землёй нависали серые потёки, будто и камни плакали вместе с ней.

— Тихо, тихо.

Гермиона пришла в себя от мелодичного женского голоса. Нарцисса набросила ей на плечи толстый плед, тепло дыша в ухо.

— Теперь ты знаешь, что я чувствовала, когда Люциус изменял мне с тобой…

* * *

По средам и субботам, укрытые чарами, они гуляли в самом сердце города — на Оружейной площади, где по традиции устраивались шумные ярмарки. Бродили у городской цитадели на проспекте Роже Салангро, где, по рассказам миссис Малфой, когда-то высился старинный замок колдуна Гийома Красного Глаза. На Площади Неизвестного солдата наткнулись на элегантное здание мэрии в стиле фламандского ренессанса с громадной башней-беффруа, напомнившей своей высотой великанов при осаде Хогвартса. А прямо у дверей склонились персонажи скульптуры самого Родена — «Граждане Кале», почти как магглы на уродливом монументе в Атриуме Министерства Магии во время правления Волдеморта.

Они останавливались, чтобы перекусить печёными крабами или угрями в «Histoire ancienne», а в ресторане «Лондонский мост» ели итальянскую пасту и вкуснейшие пироги.

И Гермиона вздрагивала всякий раз, когда казалось, что в толпе мелькнул прохожий с длинными белыми волосами. Сердце болезненно сжималось от глупой надежды.

Больше всего она полюбила прогулки на пляже, за рыбацким городком Курган, у старого форта Рисбен. Здесь пахло отголосками средневековых сражений, и сами камни хранили память о боевых кличах, победных криках и стонах раненых.

Гермиона стояла на берегу, закрыв глаза, и слушала. Ветер в дюнах пел свои дикие песни, будто пастух играл на сиплой свирели, и рвал полы длинного пальто, открывая ноги в тёплых сапогах. Лазурные волны рокотали, набрасываясь на серый песок, и отбегали обратно, ворча и отплёвываясь белой пеной.

Море манило в холодную глубину цвета глаз погибшего колдуна.

Оно призывно шептало искушающим голосом:

— Минни, малышка…

И с каждой ночью становилось всё хуже и хуже.

Гермиона просыпалась оттого, что сжимала в объятьях стёганое одеяло, совсем как в Англии, после того, как провела первую ночь в постели с Люциусом.

А потом начались кошмары.

Поначалу снилось, как Люциус обнимает её, крепко прижимает к себе и шепчет: «Минни, малышка…». И это неповторимое ощущение надёжности в его сильных руках не возмущает, а успокаивает. Дарит эйфорию и… счастье. Пахнет не «Латакией», а старым добрым «Кэвендишем» и шиповником от длинных белых волос. Он раскрывает её губы ласковым, но настойчивым поцелуем, и от восхитительных ощущений подкашиваются ноги.

И вдруг откуда ни возьмись вспыхивает неукротимое пламя и охватывает Люциуса с ног до головы.

Он так страшно кричал в этих снах… Лицо искажалось от дикой боли, исчезая в огне, и вместо него оставался чёрный череп с пустыми глазницами.

Гермиона просыпалась с воплем ужаса, на щеках всё ещё чувствовался смертельный жар, а в комнате витал отвратительный запах жжёной плоти. Она задыхалась от горя и страха.

Вжимаясь в подушку, девушка всхлипывала:

— Люциус… Люциус… Люциус…

И горькие слёзы впитывались в тонкий хлопок наволочки.

Она вскакивала, подбегала к раковине, чтобы умыться, и поднимала взгляд к зеркалу. И оттуда смотрела не Гермиона — Минни.

В одно такое утро она проснулась оттого, что её кто-то тормошил.

— Проснись! Проснись! Хватит орать!

Гермиона распахнула глаза. Над ней склонилась Нарцисса в своём малиновом пеньюаре. Так низко, что девушку снова окутал терпкий аромат тубероз, а по щеке скользнул золотистый локон.

— Не можешь смириться с его смертью? — выдохнула женщина. — Теперь ты можешь представить, каково мне без моей сестры?

Гермиона тихо спросила:

— Вам тоже снятся кошмары? Кажется, нам обеим нужно зелье сна без сновидений, верно?

Нарцисса с минуту испытующе смотрела ей в глаза, затем встала и запахнула пеньюар.

— Надень к полудню что-нибудь тёплое. Сегодня мы идём смотреть Ньельскую крепость. А вечером отправимся в «Le Channel», так что позаботься о приличном туалете, а с причёской поможет Юна.

* * *

Гермиона листала меню и поглядывала в окно, заворожённая волшебным пейзажем. Нарцисса заказала столик на закрытой террасе, с которой открывался прекрасный вид на вечерний порт. Лиловое небо, разбавленное кляксами туч, озаряли яркие звёзды. Луна ещё не налилась светом, и бледный лик её серебрил верхушки мачт и верхушки бортов. У пристани покачивались пришвартованные суда с жёлтыми и красными огоньками. В море, как в зеркале, отражались их силуэты, искажённые рябью.

— Что будете заказывать, мадемуазель?

Гермиона вздрогнула. Она так засмотрелась, что не заметила, как подошёл официант. Он весело улыбался, поглядывая на неё.

Вспомнилось, как пару часов назад она сидела перед зеркалом в спальне, а Юна укладывала её неукротимые волосы в причёску-«ракушку». В отражении на неё смотрела девушка в длинном вечернем платье винного оттенка с открытыми плечами. Большие глаза казались печальными, под ними темнели круги от бессонницы и кошмаров, и это внезапно разозлило Гермиону.

«Какого дьявола?! Хватит выглядеть мученицей! Я заслужила право быть красивой и счастливой!»

Она взяла тушь и накрасила ресницы так, что глаза стали притягивать взгляд ещё сильнее. Нанесла капельку румян на бледные скулы, с наслаждением провела по губам помадой цвета спелого граната. Теперь Гермиона осталась довольна собой: зеркало показывало красивую юную особу, стройную и элегантную.

«Видел бы меня сейчас Люциус!»

Мысли о том, что бы он сейчас с ней сделал, будь живым, добавили румянца на щёки. Она вдруг поняла, что Малфой пробудил в ней страстную женщину, с желанием флиртовать и обольщать.

— Мадемуазель? — переспросил официант.

— По правде сказать, мне нужно ещё немного времени, чтобы выбрать, — с досадой пробормотала она.

Девушка понятия не имела, что заказать. Все блюда в меню были на французском, и названия ни о чём не говорили.