Тридцать три поцелуя на десерт (СИ) - Ли Марина Страница 3

И да. Фальшивый барон фон Габр подарил нам Нанни и Дафну, потому что маменьке повезло разродиться двойняшками.

Глава рода Кланси, дядюшка Крис, после этого счастливого события купил домик в пригороде Аспона и торжественно подарил его младшей сестрёнке на её двадцать первый день рождения со словами:

– Дорогая сестрица, ты слишком дорого обходишься мне, моей семье и моим братьям. Поэтому прими этот дар и помни, я рад всем гостям, одна беда: гостей, как и рыбу, на третий день нужно выбрасывать.

Этот дом я уже помнила. Он был большим, светлым, а в детской комнате были магические витражи, которые менялись в зависимости от погоды за окном и от настроения внутри дома. Обычно нам с сёстрами показывали истории из жизни пленниц драконов. Наверное потому, что маменька читала слишком много сентиментальных романов…

Именно поэтому Лейлу мы с Нанни и Дафной до сих пор называем маленькой драконицей, или наследницей драконьего трона. Отца мы её видели много раз: это был решительный красавец с густой чёрной косой до пояса, который исчез ровно тогда, когда у маменьки начались утренние недомогания, что, как правило, бывают у тяжёлых женщин.

Родителем моей последней сестры стал достопочтенный господин Тауни. Единственный, кто взял маменьку в жёны без какого-либо обмана, удочерив меня и всех моих сестёр. Он переехал в наш домик, учил нас с девочками рыбачить и ездить верхом, подарил маменьке её последнюю дочь, малышку Линни, а затем проиграл всё в карты и застрелился.

И вместе со всем этим маменька не утратила вкуса к жизни, радовалась каждому солнечному лучу и утверждала, что всё, что ни делается, делается к лучшему.

Разве я хуже?

Тем же вечером, сложив в небольшую корзиночку кое-что из любимых мастером Тугом угощений, я выскочила на улицу и, обойдя дом по кругу, зашла со стороны чёрного хода. Поднялась по гулкой лестнице на третий этаж и решительно дёрнула за хвостик магического звонка. Сначала ничего не происходило, а потом в глубине квартиры скрипнула половица.

Я подождала с минуту и снова позвонила.

– Конни, я тебя слышу! – довольно громко крикнула я, и эхо моего голоса заполнило пустоту огромного дома. – Это я, Мадэйлин!

Никакой реакции.

Тогда я ещё раз позвонила, одновременно колотя кулаком по створке двери.

– Открой! Ты меня знаешь, я всё равно не уйду! Лучше по-хорошему открой.

Я выждала ещё какое-то время, и когда в квартире снова заскрипели полы, в раздражении притопнула ногой и пригрозила:

– Считаю до десяти и иду в жандармерию! Шефа Лоиса заинтересует моя история о том, как вы решили уморить до смерти почётного подданного Его Императорского Величества, знаменитого зодчего мастера Туга.

Это помогло. Дверь приоткрылась, и в узкой щели показался перепуганный карий глаз Конни – служанки мастера Туга.

– Не велено пущать, – просипела она громким шёпотом. – Молодой господин строго-настрого запретил… Порченная лихорадка у нас…

– И у тебя? – Ахнув, я непроизвольно попятилась.

– Только у мастера, – пробормотала Конни в ответ и оглянулась, прислушиваясь к звукам в глубине квартиры. – У меня эта… как её? Карантена. Эрэ Бирн третьего дня приходил…

Его-то я видела, а толку?

– Распорядился, – продолжила рассказ Конни. – Порошков оставил каких-то…

– От порченной лихорадки? Вот же старая сволочь! – яростно возмутилась я. – Не лечат её порошками, лихорадку эту, потому что нет таких порошков, которые проклятье развеивать умеют.

– Не, – тряхнула головой Конни. – От карантены. Не такая уж я тёмная, как ты думаешь. Сама знаю, что от этой хвори лекарств нет… Да и ты не лекарка и не целительница. Разве можешь чем-то всерьёз помочь?

Я вздохнула, теряя запал.

– Тогда хотя бы пирожки возьми, – предложила неуверенно. – Ну и там ещё кое-что для мастера.

Служанка округлила глаза и даже, как мне показалось, немного побледнела.

– Да ты что! Молодой господин узнает, что я кому-то двери открывала, шкуру с меня спустит… Но ты не беспокойся! Я хорошо о хозяине забочусь. Глядишь, он ещё и не помрёт...

И я отступилась, понимая, что всё равно ничем не смогу помочь.

Следующие несколько дней прошли в печальном спокойствии. Покупатели приходили в кофейню, делали свои привычные заказы, встречались с приятелями и приятельницами, сплетничали… Но в половину тона ниже, тихим шёпотом, наполненным сожалением и стыдливой суетой. Так бывает, когда дальние родственники, которые не виделись друг с дружкой годами, собираются под одной крышей по случаю поминок.

Горестные всхлипывания вдовы, приглушённые разговоры, сочувствующие вздохи, полные соболезнования взгляды… И вдруг кто-то промолвит украдкой:

– А помнишь, как у покойного в саду яблоки воровали?

– А он бежал за нами вприпрыжку и штаны потерял.

– А жена его высунулась в окно…

И когда уже смех почти готов сорваться с губ, перед глазами появляется гроб с покойником, и нечаянные шутники понимают, как неуместна сейчас ностальгия.

Я знаю, о чём говорю. Когда дедушка Суини умер, я в его доме и не такое видела. Впрочем, удивляться-то нечему. Сыновья его в лавке не работали, братья жили далеко, а единственная сестра, хоть и обитала через дорогу от нашей лавки, в гости наведывалась только по праздникам.

Вот и с мастером Тугом так же. Все его знали, уважали и проявляли сочувствие в связи со случившейся болезнью. Но, вместе с тем, он оставался для них чужим человеком.

Да что говорить о горожанах! Он и для меня был почти чужаком!.. Но когда стены нашего дома украсили чёрные траурные стяги, а всю площадь засыпали белыми и нежно-розовыми лилиями, мне стало по-настоящему грустно.

Второй раз в жизни я столкнулась со смертью.

Когда умер дедушка Суини, приютивший мою семью и научивший меня едва ли не всему на свете, я просто ужасно горевала. Маменька даже боялась, как бы я не заболела.

Когда не стало старого ворчуна Туга, я повязала на голову чёрный платок, закрыла на несколько дней кофейню и уехала на Предельную станцию к родным.

Когда-то здесь была крайняя точка, за которой начинались необитаемые земли, отгораживающие Предел от Империи. Народ давно вернулся в брошенные дома, успел отстроить новые и нарожать детей, о демонах знающих только по рассказам, а вот названия остались до сих пор.

Предельная станция. Последний перевал. Посёлок Дозорный…

Маменька с сёстрами жила в доме, который когда-то принадлежал дальнему родственнику господина Тауни, пустившего пулю себе в лоб. Родственник владел огромной конюшней, в которой из всех лошадей был пыльный от старости жеребец, мерин неведомой масти и любопытная, как кошка, кобыла, молодая и со вздорным характером.

Дом был в отличном состоянии, а вот конюшне требовался основательный ремонт. Маменька ремонтом заниматься отказывалась.

– Мне в моей жизни жеребцов хватило, – категорически заявляла она. – Так что это стойло пусть какая-нибудь другая коннозаводчица чистит.

А вот идея организовать на станции таверну ей понравилась. Пришлось, конечно, поскандалить, чтобы отвоевать себя право на свободу, но, в конце концов, маменька меня поняла.

– Ты как всегда права, Мадди, обвиняя меня в эгоизме, – сказала она. – Мне-то в своё удовольствие жить никто не мешал… Поживи и ты.

Сесиль Тауни, урождённая Кланси, не была бы собой, если б не сумела перевернуть мои слова о свободе на лишь её одной понятный лад.

– Матушка! – возмутилась я, но она лишь по-доброму улыбнулась.

– Только будь умнее своей старушки-матери. Не рожай от каждого кавалера по ребёнку.

Старушки. Как же! В этом году мы с сёстрами планировали большое торжество по случаю её сорокового дня рождения, а на момент того разговора дорогой родительнице не исполнилось ещё и тридцати семи.

На Предельной я, как правило, выдерживала не более двух дней, а в прошлый свой приезд и вовсе удрала, не выдержав и суток. Уж и не знаю почему, но стены уютного домика на меня давили, свежий воздух раздражал, вечерние заморозки злили, неизменно звонкая капель просто бесила, а маменькина забота душила так сильно, что у меня начинала кружиться голова.