Синдром самозванки, или Единственная для Палача (СИ) - Рокко Джулия Страница 3

— Куда катится мир?! — мало чем отличаясь от престарелых сплетников из моего родного двора, тем временем, ворчливо бормотал себе под нос старик.

— Такими темпами скоро мужчины Андолора все до одного превратятся в изнеженных девиц. Теперь все отдано на откуп механике, вот в прежние времена… — Он вдруг привычным движением оседлал прислоненные к шалашу самые обычные на вид грабли и торжественно пообещал: — Но ничего, уж я-то тебя обучу всему, что пристало знать и уметь истинному аристократу! Моих неблагодарных сыновей перекосит от злости. Эти идиоты осмелились намекнуть, будто я тронулся умом! Притащили в дом лекаришку-шарлатана, имевшего наглость заявить, будто я поражен наследственным недугом. Да таких пустомель я раньше каждые выходные вдоль королевского тракта развешивал, словно бусы. Этот мошенник напрописывал дрянных пилюлек и велел не давать мне вина, мол, я от него слишком возбуждаюсь. Пилюли я скормил конюшенному псу. Тот, как и следовало ожидать, сдох. Если таким примитивным приемом сыновья планировали от меня избавиться, то сильно просчитались. Не терпится неблагодарным поскорее прибрать к рукам моё состояние и власть. Ну да перебьются. Я твою мать, будь уверен, единственную любил, — неожиданно сменил тему своего монолога ундер. — Жаль, не женился. Но, пережив пятерых жен, стал опасаться. А вдруг и вправду люди говорят, будто мужчины рода Уркайских прокляты и все их законные жены обречены на раннюю смерть. Хотя вот твоя мать и без венчального обряда упокоилась. Так что про проклятие — брехня. Просто судьба у меня такая, одинокая. Вот ты как думаешь, сколько мне лет?

Согласно мнению психологов, человек — существо в высшей степени адаптивное. Он довольно быстро привыкает к большинству неблагоприятных факторов, с той или иной мерой успешности начиная приспосабливать их под себя. Как невозможно постоянно бояться, так невозможно и постоянно испытывать удивление. Рано или поздно способность реагировать с повышенной интенсивностью притупляется и наступает спасительное бесчувствие. Вот и я, видимо, почти достигла такого состояния, когда любые чудеса кажутся чем-то вполне себе заурядным, а противоречащие всякому здравому смыслу поведение — лишь самую каплю эксцентричным.

Не вполне понимая, чего ожидать от странных действий нового знакомого, а в основном скорее из-за любопытства, я послушно перебросила ногу через вторые грабли…

То, что мы никуда на таких «лошадях» не поскачем, сомнений не вызывало, однако чтобы окончательно убедиться в прогрессирующем безумии старика, я решила не противиться и посмотреть, что будет дальше.

Кое-как прикрутив к утыканной деревянными зубцами перекладине свою поклажу, я честно ответили на вопрос о возрасте:

— Девяносто.

Старик расплылся в довольной улыбке.

— Да ты, меньшой, как я погляжу, льстец. Очень хорошо. Весьма дальновидно, главное не перестараться. Мне сто восемьдесят девять лет. И я хочу тебе сказать, что мой дед прожил двести! Правда, последние пять лет он был явно не в себе. Воображал себя цаплей. Спал, исключительно стоя на одной ноге и требовал, чтобы на все трапезы ему подавали свежевыловленных лягушек. Умер трагично. Решил в один из дней подремать на болоте. Упал во сне и захлебнулся. Но главное, что до самого последнего дня он был совершенно здоров и полон сил! А вот мой отец прожил сто девяносто пять. В молодости слыл тираном, похлеще Рутольфина Змееголового. Отличался непомерным аппетитом по части баб. Большого государственного ума был человек. Сколько его помню, все твердил: «Не доверяй никому, Вирцейг. Хороший враг — мертвый враг. Лучше повесить невиновного, чем не повесить виновного. Но худшие из всех — заговорщики. Всякий, кто дурным глазом косит в сторону монаршего престола, должен быть уничтожен. Да, так он и говорил. Тоже, к сожалению, свихнулся. Возомнил себя мессией и потребовал помазать его на царство. Он хоть был и безумец, но с большим весом среди знати, так что пришлось мне последовать его собственному совету… и этого… того… — Старик провел ребром ладони по горлу, с философским выражением лица давая понять о незавидной участи своего родителя.

— Все это я рассказываю тебе с одной целью. Чтобы ты, меньшой, знал историю своих славных предков и понимал — никакой я не сумасшедший, ибо ни цаплей, ни мессией себя не мню. Ну что, готов? Тогда поехали!

Старикашка презабавно почмокал губами, дернул воображаемыми поводьями и мы, о ужас, внезапно взмыли под облака.

Пребывая в глубочайшем шоке, я истошно заверещала, вцепившись в гладкий черенок с усердием бульдога, но гарцующий на граблях чудак этого словно и не заметил.

— Во-от, очень хорошо, — протянул Вирцейг. — Ты отлично держишься в седле.

На глаза навернулись слезы, тело болезненно сжалось, а пищевод обожгла подкатившая к горлу желчь. Высоты я всегда боялась панически!

— Да у тебя, парень, талант, — меж тем радостно вещал сумасшедший маг. — Даром, что бастард. Однако, кровь — не водица, а я в молодости был непревзойденным наездником. Вот только знаешь что? Как доберемся до места, зови меня дядюшка Цвейг. Ни к чему домашним, а уж тем более посторонним, знать о нашем истинном родстве. Запомнил?

— Запомнил, дядюшка Цвейг, — умирая от ужаса, срывающимся голосом прохрипела я.

— Смотрю, ты схватываешь на лету, — похвалил старик, не заметив ироничности собственного наблюдения.

Спустя минут пятнадцать убийственного полета, который для меня растянулся на маленькую вечность, сумасшедший маг скомандовал:

— А вот и городские ворота, переходи на рысь.

Он снова причмокнул губами, дернул воображаемые поводья, и мы верхом на граблях спикировали к земле, зависнув от нее примерно на расстояние метра. Я судорожно перевела дыхание, только чудом не скатываясь в истерику.

В город мы «въехали», минуя сторожевой пост.

— Добрый день, ундер Уркайский, как ваш дневной променад? Удался? — заискивающе проблеял коренастый мужик с окладистой бородой.

Завидев нас верхом на сельскохозяйственных инструментах, он даже бровью не повёл.

— И вам доброго дня, комендант. Вот, ездил за своим троюродным племянником, Реджинальдом. Он сирота, и я решил взять мальчика на воспитание.

— Так это ж баба! — не сдержал удивления один из стражников, чему я немало порадовалась, так как уже всерьез стала опасаться, что попала в мир, где все не дружат с головой.

На стражника тут же угрожающе зашипели, отчего я сделала вывод, что попала под опеку очень непростого человека. Видимо, настолько влиятельного, что даже его очевидное безумие не стало поводом относиться к старику с меньшим страхом и подобострастием.

— Как это благородно, господин Уркайский. Как повезло вашим родным.

Ундер величественно кивнул, с привычным равнодушием принимая поклоны собравшихся на проходной людей.

***

Ундер Вирцейг Уркайский в моем мире носил бы звание генерала внутренней разведки. В свои лучшие годы он слыл мужиком фантастически везучим, крайне коварным и чрезвычайно злопамятным. Дядюшка Цейг — так он велел мне называть себя в приступе беспричинной родственной любви, всю жизнь страдал свирепствующей паранойей, которая, должно быть, и обеспечила ему стремительный взлет по карьерной лестнице. Скольких людей он сгноил в дознавательных казематах, скольких угробил на угольных шахтах, рудниках или в ссылках, трудно и сосчитать. Уркайского боялись едва ли не больше фанатичных Церковников, и этот страх был столь силен, что даже после того, как доживший до почтенной старости вояка вдруг взял да и спятил, никто из чиновников, слуг или домочадцев, по-прежнему не смел ему перечить. Не перечила и я.

***

Как оказалось, в Доминике, столице Андолора, в качестве основного средства передвижения грабли предпочитал один дядюшка Цвейг. Впрочем, и куда более привычных для свершения поездок лошадей тут было совсем немного. В основном, их тягловой силой пользовались те, кто не мог себе позволить приобрести или же взять в аренду причудливые паровые повозки, представленные в Доминике в самых разных размерах и конфигурациях.