Могилы из розовых лепестков (ЛП) - Вильденштейн Оливия Страница 3

Машина была безупречно чистой. Не осталось ни капли рвоты. Я проверила швы кожаного сиденья, но не нашла ничего, что могло бы привлечь моё внимание. Я понюхала воздух, но даже он был чистым. Я вытащила телефон из кармана, чтобы написать Блейку спасибо, когда машина Круза прогрохотала по нашей длинной подъездной дорожке. Он остановился в нескольких дюймах от меня.

— Доброе утро, — сказал он, выходя. — Беатрис сказала, что это твои любимые.

Он протянул мне пакет с выпечкой, испачканный жирными пятнами.

Я сунула телефон обратно в карман и проверила содержимое. На дне лежали две кукурузные булочки с настоящими кусочками кукурузы, ещё горячими из духовки.

— Ты сняла их, — сказал Круз.

Я проследила за его взглядом и посмотрела на голый крючок.

— Да, — я не сказала ему, что выбросила их.

— Хочешь, я отнесу это обратно? — спросил он, наклоняя свой чисто выбритый подбородок в сторону ведра. — Похоже, тебе это не нужно.

— Не нужно. Блейк уже помыл машину.

Одна из тёмных бровей Круза приподнялась.

— Правда? Как мило с его стороны. — В его голосе звучал сарказм.

Я догадалась, что они с Блейком не поладили. Я уже собиралась взять ведро, когда Круз наклонился и схватил его. Его кожа не светилась так, как прошлой ночью. Она была нормальной, возможно, даже немного загорелой.

Он последовал за мной вверх по ступенькам крыльца и через парадную дверь. Вешая пальто, я указала на кухню. Он направился прямо туда, оставляя снежинки на деревянном полу.

— Можешь просто оставить ведро в раковине. Когда ты будешь готов, я покажу тебе… — Мой голос сорвался. Я смяла пакет с выпечкой в своей сжатой руке. — Я провожу тебя вниз.

— Тебе не нужно этого делать.

— Нужно.

Я бросила пакет на деревянный кухонный островок и направилась к двери, которую мама выкрасила в ярко-жёлтый цвет. Она думала, что добавление весёлой краски поможет мне преодолеть то, что скрывалось за этим. Напротив, это только усилило моё беспокойство, так как я всегда ловила себя на том, что смотрю на неё. Я обхватила пальцами ручку, но не смогла заставить себя повернуть её. Прошло несколько минут. Наконец Круз накрыл мою руку своей и надавил, чтобы выполнить задачу, которую я не смогла сделать. Как только защёлка щёлкнула, я вытащила свою руку из-под его руки.

— Отсюда я сам, — сказал он.

Я уставилась прямо ему в лицо. Глаза Круза были зелёными, как пучки тонких листьев, которые росли на рябинах, посаженных вокруг самой старой части кладбища.

— Я бы хотела её увидеть.

— Как насчёт того, чтобы я сначала установил причину смерти? А потом, когда она будет одета и будет готова…

— Я видела много мёртвых тел, мистер Мейсон…

— Круз. Мне двадцать четыре, а не сорок. И да, я полагаю, ты повидала свою долю трупов, но мы говорим о твоей матери.

Я сглотнула, но, тем не менее, распахнула дверь и спустилась по лестнице. В морге пахло розами. Папа, наверное, засунул несколько букетов в одну из холодильных камер, чтобы сохранить их свежими к похоронам. На автопилоте я подошла к задней стене — туда, где папа сказал мне, что поместил маму, — и потянула за рычаг её камеры. Её прямые блестящие чёрные волосы разметались по белоснежным плечам.

— Она всегда заплетала их в косу, — сказала я Крузу.

Мой пристальный взгляд блуждал по остальной части её лица, которое я знала наизусть, по высоким скулам, по двум вершинам верхней губы, по приподнятым наклонам её глаз — всё это остатки нашей индейской родословной.

— Ты очень похожа на неё, — сказал он, повесив своё пальто рядом с маминым халатом гробовщика. Он обвис, такой же безжизненный, как и её тело.

Я действительно была похожа на маму. У меня были такие же чёрные волосы, темные глаза. У меня даже были такие же скошенные губы. Единственной разницей между нами было наше телосложение. Я была на целую голову выше её и стройная, как папа.

Круз обошёл вокруг меня, обхватил пальцами ручку полки и вытащил её… вытащил маму. Её кожа, которая всегда была коричневой, даже зимой, стала алебастровой. Только неестественный голубой оттенок её губ и век нарушал её в остальном бесцветный облик.

— Что значит Катори? — спросил Круз, его голос прорезал густую тишину, как лезвие скальпеля, которое скоро пронзит мамину грудину.

Я сделала шаг назад, чтобы позволить ему полностью выдвинуть ящик.

— На языке хопи это означает «дух».

— Разве ты не готтваского происхождения?

— Да, — я пристально посмотрела в её закрытые глаза, желая, чтобы они снова открылись. — Но папе понравилось это имя.

— А Нова?

— Это значит «гоняться за бабочками». Когда родилась моя мама, три бабочки приземлились на её кроватку. По крайней мере, так мне сказала моя бабушка.

Её веки не дрогнули. На секунду я увидела себя ребёнком, напуганным кошмаром, который на цыпочках входит в комнату родителей, чтобы найти утешение в их постели. Я всегда подходила к маме, потому что она поднимала одеяло и позволяла мне залезть внутрь, в то время как папа нёс меня обратно в спальню, обещая, что ловцы снов поймают мой следующий кошмар.

— Катори?

— Никто меня так не называет. Просто Кэт.

— Как жаль. Это красивое имя, — он провёл рукой по своим волнистым чёрным волосам. — Послушай, я собираюсь начать… осматривать твою мать. Я думаю, было бы разумнее, если бы ты ушла.

— Я студент-медик.

— Если ты хочешь сохранить её в памяти нетронутой, не надо присутствовать.

— Я остаюсь.

— Зачем?

— Потому что, — я уставилась на тонкую белую простыню, прикрывающую её грудь и ноги, — её сердце не просто остановилось. Кто-то остановил его. И я хочу быть тут, когда ты узнаешь, как это произошло.

ГЛАВА 3. КНИГА

— Что заставляет тебя думать, что твою мать убили? — спросил меня Круз, наклонив голову.

— Ей было сорок четыре, и она была совершенно здорова. Не может быть, чтобы у неё был сердечный приступ.

— У людей постоянно случаются сердечные приступы, — сказал Круз.

— У людей с плохими привычками в еде, повышенным стрессом или генетической предрасположенностью. У мамы ничего такого не было. Я не буду мешать твоей работе, но я останусь.

— Поступай, как знаешь, — сказал он.

Он сбросил простыню с бледного тела мамы, но она, казалось, поднялась в замедленной съемке, лаская её ключицу и грудь, скользя по пупку и бёдрам, скользя по икрам и ступням, наконец, растекаясь по кафельному полу, как молоко.

Я моргнула, и тихое действо сменилось ужасом её обнажённого тела, распростёртого на стальной кровати. Я отшатнулась назад, но зацепилась за металлическую стойку для инструментов. Блестящие, острые инструменты застучали в такт моему пульсу.

Мой желудок сжался, и апельсиновый сок, который я выпила ранее, подступил к горлу. Я еле успела добраться до металлической раковины. Я схватилась за края, когда новые спазмы сжали мои внутренности. Я не знала, как долго просидела, склонившись над раковиной, но белые и чёрные точки заплясали у меня перед глазами.

Не говоря ни слова, Круз взял меня под локти. Он отвёл меня обратно на кухню, где усадил и присел рядом со мной.

— Я приду за тобой, когда закончу. Скажу тебе, если я найду что-нибудь в её организме, хорошо?

Я кивнула. Хотя я смотрела на его лицо, я не могла его видеть. Всё, что видела, были эти чёртовы монохроматические точки, как статические помехи на телевизионном экране. Когда его ботинки застучали по лестнице в подвал, я вдохнула и выдохнула, ожидая, когда цвет снова наводнит моё зрение. Когда это произошло, я встала. Ходить оказалось трудно, так как мои ноги всё ещё дрожали, но я не оставила своему телу выбора. Мне нужно было пройти через это. Мама хотела бы, чтобы я оставалась сильной.

Мой взгляд остановился на жёлтой двери. Чёртова дверь!

Охваченная желанием заставить её исчезнуть, я вышла на улицу, не обращая внимания на ветер, который кружил снежинки вокруг надгробий. Я поспешила в сарай в задней части дома, где мои родители обычно хранили кучу ненужных вещей, таких, как мой первый велосипед и запасные шины, которые не подходили ни к одной из наших машин. Я распихала вещи по сторонам, направляя фонарик своего телефона на скопившийся беспорядок. Наконец я нашла то, что искала: банку с краской и валик. Высохшая краска вокруг крышки была белой. Не жёлтой. Идеально.