Огненная избранница Альфы (СИ) - Маслова Ника Страница 3

Эленика, хоть и больше двух сотен лет прошло, хорошо помнила, как бывает, когда настоящие чужие ходят под дверьми келий, как бросаются на них в ярости, как обольщают речами, как угрожают лишить жизни тех, кто попался в их злые руки, как в муках кричат под насильниками те, кому не повезло. Благодаря хорошей памяти Эленики, старые правила в монастыре до сих пор выполнялись. И это, как она считала, было во всём хорошо.

А вот что стало возможным отправить девочек в монастырь на обучение, а затем отданное Творцу без особых церемоний забрать назад и передать в жёны какому-то чужаку — вот это новое правило во всём было плохо. И особенно, если забрать решили ту, кто не хотел менять служение Творцу на бессмысленную суету о деньгах, землях и титулах, любовь ко всем творениям — на угождение одному, судьбу несущей свет миру — на пелёнки да распашонки.

— Наша милая Агнешка живёт в одной из этих келий? — раздался звонкий голосок, больше подходящий маленькой девочке, чем взрослой женщине.

Эленика вздрогнула, возвращаясь к настоящему из мыслей о совсем старых временах, когда она сама была маленькой девочкой, нашедшей убежище от злых людей в стенах монастыря и оставшейся тут, милостью Неназываемого, навсегда.

Её родители погибли в огне войны, Эленика скиталась, оставшись без крова, и сами боги привели её, умирающую от голода и холода, к дверям, где её встретила сестра Брындуша — по виду, девушка на выданье, очень красивая, с ясными, как погожий день, глазами и кристально чистой душой. Душенькой её Эленика позволила себе назвать лет через пять, когда сама доросла до её остановившегося уже полсотни лет назад возраста, но не до её красоты и, конечно, не до мощи её бесценного дара.

— Агнешка… нет, она живёт не здесь. Здесь живут сёстры, а Агнешка пока что не с нами.

Фица не стала напоминать, что прибыла сюда с целью увезти девушку с собой и тем самым лишить надежды стать частью сестричества.

— Мы можем её навестить, дорогая сестра Эленика?

— Если Всеблагая благословит, — безмятежно ответили Эленика, зная наверняка, что Душенька ни за что не позволит вольности женщине, забывшей, а то и никогда не знавшей имя Творца, топающей по коридорам, как стая безбожников-волколаков, сократившей данное ей при рождении имя великой святой до клички, присталой даже не маленькой девочке, а собаке.

Остановившись у двери в парадные покои, где аббатиса всегда принимала гостей, Эленика напомнила:

— К госпоже обращайтесь Всеблагая, зайдя внутрь, перекрестите лоб, поклонитесь иконам по всем пяти углам, в лицо аббатисе пристально не смотрите, не тратьте время на похвалы её красоте, она такого не любит. Говорите чётко, по делу, не спорьте и не просите переменить решение — через уста Всеблагой с вами будет говорить бог.

— Бог? — недоумённо повторила Фица.

— Не Творец, разумеется, а один из богов, — уточнила Эленика и осторожно постучала в дверь.

— А вы, что же, не пойдёте внутрь, сестра? — Маленькая женщина промокнула лоб платком. Её красные щёки свидетельствовали, как жарко ей стоять здесь в своей шубе.

— Всеблагая сестра Брындуша пожелала побеседовать с вами наедине, а мне дала поручения. Справившись с ними, я вернусь и провожу вас до кареты.

— А как же Агнешка?

Эленика позволила себе закатить глаза.

— Вы и правда верите, что боги захотят отпустить в мир ту, кого уже одарили талантами на порядок больше других?

Глава 3. Фица. Посланница

Седмицу назад.

Богдания, благословенная столица Южнории.

Зимний дворец Сташевских

Забрать старшую дочь из монастыря Григораш Сташевский мог поручить многим, только свистни — помощники тотчас бы нашлись и даже подрались бы за право угодить Его Высочайшей Светлости в надежде на щедрость, которой тот славился среди своих и чужих людей. Да только немногие из тех, кому герцог доверял дела тайные и деликатные, обладали ещё и необходимым для выполнения данного поручения качеством — герцог нуждался не в посланнике, а в посланнице.

Мужчина видный, дородный, большой человек во всех смыслах слова, с недобрым нравом, Григораш долго и витиевато проклинал «ведьм, которые к себе мужчин даже на порог не пускают». Не удосужившись запахнуть накинутый на плечи халат, он ходил полуголым по спальне, размахивал руками и потрясал письмом с очередным отказом, полученным от «проклятой Брыньки».

Фица, отходя от любовных утех, куталась в лёгкое одеяло и вполуха слушала горькие и едкие, как кислота, жалобы своего Горе.

Её мнение его никогда не интересовало, а вот поговорить с выглядящим искренне заинтересованным и сочувствующим собеседником герцог любил. Потому Фица и кивала с усердием, охала и ресницами хлопала — хотя больше всего в те сладкие, напоённые негой щедро удовлетворённого тела минуты хотела вновь опуститься на пышные герцогские перины и вкусно поспать.

Иногда, насытившись ею, подобревший и разомлевший Григораш оставлял Фицу на всю ночь в своей постели, но сегодня, даже если бы она захотела уйти, он бы ей не позволил — уж слишком разъярился, а значит, нуждался в ней больше обычного. Будучи не в духе, он всегда будто вымещал зло на ней, и тогда казалось, будто не с сорокалетним мужем в постели кувыркаешься, а с молодым волколаком.

Иногда, особенно сильно разозлившись из-за чего-то, он и второй раз за вечер вёл себя столь же несдержанно, почти жестоко и грубо, как ослеплённый гоном получеловек-полуволк. А она отвечала стонами, дрожью и мольбами, обращёнными к карающему её божеству — великому Григорашу.

В похвалах его мужественности Фица была так же хороша, как и в молчании. Знала, когда нужно открыть рот, а когда тихо помалкивать и кивать в ответ на каждое его слово.

Те прекрасные ночи его злой лихорадочной страсти она всегда вспоминала, оставаясь наедине, с особо тёплым чувством благодарности к доброй судьбе, которая привела её, бесприданницу и сироту, в дом всесильных Сташевских и уложила, совсем не красавицу, в самую мягкую в этом большом доме постель — щедрую на чувственные удовольствия и горячую, несмотря на возраст хозяина и его крутой нрав.

И сейчас позволила себе так глубоко погрузиться в мысли о собственном счастье, что даже не поняла, как так случилось, что «да любая дура с этим делом справится» превратилось в: «Одна ты у меня умница… Так кого ещё мне искать?»

Так из незначительной, как считалось малосведущим, воспитательницы младшей дочери герцога Фица возвысилась до высокого звания посланницы.

Её Высочайшая Светлость Рената, мать Реджины, лишь приподняла аккуратно выщипанную бровь, услышав новость за завтраком, окинула скромно опустившую ресницы Фицу долгим взглядом и посоветовала хорошенько одеться перед дальней дорогой.

Сидя на противоположном от мужа крае стола, она повысила голос, чтобы каждый услышал:

— В горах в это время года холодно. Люди даже с настолько пышными телесами могут замёрзнуть там насмерть… Шучу-шучу. Сопровождающие, несомненно, замёрзнуть одинокой женщине не позволят. Согреют уж как-нибудь, постараются закрыть глаза на ужасную внешность.

Высокая и стройная, с белыми, как сверкающий на солнце снег, волосами и серыми, как старый лёд, глазами герцогиня Рената, как это часто бывало, не упустила возможности побольней уколоть неприятельницу и заодно напомнить всем сидящим за столом — самым достойным, преданным, верным — о недостатках внешности других и собственной на их фоне неотразимости.

— Кхм-кхм, — негромко кашлянул герцог, обычно предпочитающий пропускать слова жены мимо ушей, но не сегодня.

Стало тихо, даже наследник великого рода, семилетний Антонаш перестал пререкаться с уговаривающей его поесть няней. Шестнадцатилетняя Джина исподлобья взглянула на мать и опустила глаза, щёки её покраснели. Оглушительно громко звякнули вилка и нож, которые герцог положил на тарелку, и многие поспешили последовать примеру хозяина.

Григораш задумчиво огладил короткую бороду и усы. Завтрак он, отличающийся отменным аппетитом, не доел, что предвещало недоброе.