Сергей Абрамов - Требуется чудо (сборник) Страница 3

— Ага, точно, политические в психушках маются, это, блин, тоже не сахар…

— А все ж не зона…

— То-то ты в зоне бывал, не вылезал прям… — уже опять умиротворенно. — Так ты точно ко мне после смены?

— Точно.

— Ладно, я высплюсь хоть, а то пива пережрал, перекурил тут, перетрухал из-за тебя, полны штаны… Позвони, если что.

— Если что, позвоню.

Смотрел на закрывшуюся за Титом дверь, думал: а ведь прав он, ясновидец, что-то они нарыли, зря интерес проявлять не стали бы.

— Что-то они нарыли, — сказал Ангел.

— Что? — спросил Ильин.

— Знал бы, сказал бы. — Ангел, похоже, не особо волновался — не то, что Тит.

— Ты ж с утра чего-то про околоток плел.

— Не плел, а предвидел, разные совсем вещи. Я вон и авто предвидел. Ведь предвидел, скажи?

— От твоего предвидения — одни хлопоты. Никогда ничего заранее не объяснишь! Сказал бы: берегись «мерседеса» на мосту, в такое-то время. Я бы и оберегся. Без лишней нервотрепки. А ты — в последнюю секунду… И всегда в последнюю секунду, всегда не по-человечески. Вот, например, что это значит — паром я обварюсь?

— Не знаю, — равнодушно сказал Ангел. — Придет срок, скажу.

— Вот опять!.. А когда он придет? Ты же провидец…

— Я могу вообще заткнуться, — обиделся Ангел. — Сам выбирайся из дерьма. Ты же у нас умный мальчик, ты только прикидываешься психом, тебе так удобнее — ни хрена не хотеть, жить ползком: нас не трогай, и мы не тронем. А все твое липовое сумасшествие — это только я, Ангел, без которого ты и шага бы не шагнул, слова верного не сказал. А когда я возник?

— Не помню, — соврал Ильин. Знал, что Ангел прав, а соглашаться не желал, унизительно было.

— Врешь, помнишь! Когда тебя первый раз на Лубянку приволокли и в камеру сунули — тогда. Помнишь, Ильин, ты на табуретку сел, а там, в камере, кроме табуретки, и не было ничего, табуретка и параша в углу, кровать на день к стене присобачивалась, так ты ручонками головку обхватил, пригорюнился, страшно тебе стало. Конечное дело, раньше, в Той жизни, ты это зданье на красивой «Волге» легко облетывал, раньше ты о нем и не думал, а здесь, в Этой жизни, первый день в столице — и на тебе: камера, параша, следователь, свет в глаза, пытки…

— Не было пыток, не ври.

— Это потом ты узнал, что нынче гебисты по морде уже не лупят, иголки под ногти не загоняют, немодно стало, фу. А когда в камере на той табуретке в штаны накладывал, то о пытках только и думал. Думал, а, Ильин?.. Думал, думал, а головка-то еще слабенькая была, еще только месяц после аварии прошел, ты еще и вправду психом был, по припадку — на день, потому и меня на помощь призвал. А я что? Я как юный пионер, то есть скаут. Меня зовут — я иду. Служба. Но благодарность-то должна быть или нет, должна или нет, спрашиваю?..

Приспела пора выпить пивка. Ильин встал, подошел к холодильнику — это великан Тит прямо от пульта до пивных запасов дотягивался, а Ильин ростом не вышел, потому, кстати, в свой час в авиацию и подался, там низенькими не брезгают, — достал банку «Хейнекена», выстрелил замком. Глотнул, креветкой заел, хорошая уродилась креветка, сочная, не соврал Тит.

Вернулся к пульту, глянул на приборы: все путем.

— Должна, — сказал Ангелу. — Я тебе, кстати, и благодарен, ты что, не знаешь? Только не думай, что облагодетельствовал меня по гроб жизни. Ты мне обязан не меньше, чем я тебе. Есть я — есть ты.

— И наоборот, — не смолчал Ангел, добавил реплику на финал.

— И наоборот, — согласился Ильин. Он тоже не хотел уступать финальной реплики. — Мы взаимозависимы, а посему…

Что посему — не объяснил, поскольку зазвонил телефон. Но не городской, опасный, по которому, не исключено, гебисты Тита и словили, и Ильина могли запросто словить, а зазвонил местный, «российский» — так называл его Тит, аппарат без диска, висящий на стенке рядом с холодильником.

Ильин опять встал, взял трубку.

— Слушаю, — сказал.

— Ангел? — вкрадчиво спросили из трубки. — Дело есть.

— Это не Ангел, — машинально ответил Ильин и только тогда пришел в ужас, чуть трубку не выронил, хотя это и банально до скуки — трубки от страха ронять.

Впрочем, он и не выронил. Растерянно сказал Ангелу:

— Это тебя…

Никто в мире — ни одна собака! — не знал о существовании Ангела, даже Тит не подозревал, поскольку сам Ангел того не хотел, чужд был земной славе, да и Ильин его не афишировал, считал: что, блин, мое, то, блин, мое. А тут… Но Ангел-то, небожитель хренов, даже и не удивился ничуточки, будто только и ждал звонка по местному тайному телефону.

Сообщил в трубку:

— Ну, я…

— А чего ж врешь, что не ты? — грубо поинтересовались оттуда. — Ты нам баки не крути, ты нас знаешь, мы тебе сами что хошь открутим, если крутить станешь. Так что не крути. Ангел, маши крыльями, лететь пора. Уловил мысль?

Ильин не знал, как Ангел, а сам-то он ни черта не уловил, никакой мысли. А Ангел, напротив, ничему не удивлялся, слушал телефонное мелкое хамство с тихой усмешкой и даже спросил заинтересованно:

— И когда лететь-то?

— А скажут, — ответили. — А сообщат, когда в самый цвет выйдет. Вот-вот. Жди.

— Кто сообщит?

Ильин по-прежнему пребывал в описанном выше состоянии «выроненной трубки» и лишь мог слегка восхищаться непробиваемым апломбом Ангела. Хотя и понимал, что давно пора прекратить восхищаться впустую: на то он и Ангел, чтобы знать все, что сдвинутому по фазе Ильину ни в жизнь не постигнуть. Что-то, выходит, опять знал, Ангел умный…

— Человек, — явственно усмехнулись из трубки.

— Ясно, что не слон, — столь же нагло усмехнулся в ответ Ангел. — От кого хоть? От Бога?

Ильин полегоньку приходил в норму, разговор ему даже нравиться начал, хороший такой разговор, в меру ни о чем, зато легкий и плавный. Ильин раньше, в Той жизни, мастером был на такие разговоры, особенно с женщинами, а в Этой жизни, увы, пообтерхался, легкость потерял — куда ему до Ангела…

— От Бога, — согласились в трубке. — Помнишь истину: все люди… кто?

— Братья, — сказал Ангел, — а также сестры, тещи и свекры. Не держи меня за лоха, абонент, принес нужные слова — можешь кочумать. Целую крепко, твоя репка, — и шмякнул трубку на рычаг.

— Кто это был? — спешно спросил Ильин. Ангел равнодушно зевнул, кашлянул, чихнул, высморкался, сплюнул. Ответил:

— Ошиблись номером.

— Каким номером? Телефон прямой.

— А кто говорит, что кривой? — выламывался Ангел. — Прямой как стрела…

— Не выламывайся, — строго сказал Ильин. Обиженно даже сказал. — Знаешь ведь: связь с конторой, с трестом. Прямая.

— Это она отсюда прямая, а в конторе, замечу, цельный пульт разных номеров, тычь штекером — не хочу. Таких, как мы, прямых, у них, знаешь, сколько?.. Вот и ткнул не в ту дырку…

— Чего ж ты с ним разговаривал? Сказал бы, что ошибся…

— А зачем? Скучно ведь… Ему скучно. Мне скучно. Тебе скучно. А тут потрепались — так хоть какое-то развлечение. Расслабуха, по-научному — релаксация…

— Ну-ну, — сказал Ильин.

Неприятно ему было. Не заслужил он, считал, такого отношения со стороны Ангела. Поэтому и ограничился нейтральным «ну-ну», поэтому прихватил с пола сундучок с инструментом, с тестерами-шместерами всякими, поэтому приступил к скорому и внеплановому обходу сложного котельного хозяйства, поскольку обход предполагал молчание, а разговаривать с Ангелом сейчас не было у Ильина никакой тяги.

Не тут-то было. Опять зазвонил телефон, на сей раз — городской, на пульте.

Ильин про себя матернулся, поднял трубку.

— Ну? — хамски спросил.

— Будьте любезны, — сказали ему вежливо, — позовите к аппарату Владимира Ильича.

— Ошиблись номером, — рявкнул Ильин, трубку бросил. И не утерпел, поведал-таки Ангелу: — Ошиблись номером.

— Не глухой, — отпарировал Ангел. Он тоже счел уместным обидеться и чуток помолчать. Полезно. А телефон вновь брякнул.

— Ну что за блинство! — интеллигентно выругался Ильин. Снял трубку: — Да?

— Слышь, мужик, — басом сказали из нее, — там у тебя Лейбы Боруховича не видать?

— Не видать, — честно ответил Ильин и положил трубку.

Снял — положил, поднял — бросил… Глагольные пары. Еще можно: взял — уронил.

Телефон — опять. Вот и третья глагольная пара пригодилась.

Взял трубку:

— Слушаю?

А оттуда — женским томным контральто:

— Мне бы Иосифа Виссарионовича, молодой человек…

— Не могу! — ликуя, сообщил Ильин.

— Почему? — сильно удивилось контральто.

— Потому, что исчез он из виду аж в апреле одна тысяча девятьсот сорок второго года. Так что звиняйте, тетя… — И, по-прежнему ликуя, уронил трубку.

— Чего это ты развеселился? — осуждающим тоном спросил Ангел.

— Звонок дурацкий. Иосифа Виссарионовича баба просила… Надо же — такое совпадение!..