Ледяное сердце герцога (СИ) - Ваганова Ирина Львовна Страница 31

Верный человек привез весть о том, что Милтина оставила Громма, и теперь ничего не мешает его союзу с леди Стоун. Все решится в ближайшие дни. Тут граф окончательно потерял надежду на счастье.

Бросить бы все! Поехать домой. Герцог расщедрился, вернул Солли — милый уютный городишко — и теперь нет необходимости служить за жалование. Привыкшему обходиться малым семейству вполне хватит неожиданно возросшего дохода. Но тут как назло завозились на сопредельной земле диоринцы. Оставить гарнизон в такое время — измена. Необходимо получить разрешение начальника, а тот не спешит возвращаться в замок. Сколько можно решать сердечные дела, пренебрегая службой?!

Встреча с женой сюзерена страшила, себе самому Солоу объяснял это угрозой вражеского нападения, которая становилась все очевиднее. Незачем молодой женщине ехать в приграничный район в такое время. Граф рассчитывал на благоразумие новоиспеченного супруга, который прочитал депешу, и, верно оценив обстановку, оставит жену в Эду. Если бы Приэмм имел силы заглянуть глубже в свою душу, то признал опасения за жизнь леди надуманной отговоркой. Ему тяжело будет видеть любимую женщину принадлежащей другому равнодушному к ней мужчине, вот, собственно, и все. Дай граф волю чувствам, обругал бы последними словами и дядю Луззи за упорное желание отдать племянницу Эдуану, и самого себя за участие в поисках герцога. Однако сделанного не воротишь, дела службы требовали внимания, им Солоу посвящал все дни напролет.

За время единоначалия Приэмм изменился даже внешне. Лицо его стало непроницаемым, в строгих глазах появился холодный блеск, брови постоянно собирались у переносицы, губы были поджаты. Подчиненные уже и не вспоминали, каким граф был полгода назад, боялись его не меньше, чем когда-то самого Эдуана.

Граф Солоу проверял склады продовольствия, когда ему доложили, что к замку движется карета Эдуана. Приэмм вышел встречать сюзерена, ощущая стук трепетавшего сердца. Раз в экипаже, значит, едет с супругой. Мысли о докладе и передаче дел герцогу затмило переживание предстоящей встречи с герцогиней.

Луззи, выйдя из кареты, даже не взглянула на застывшего рядом графа. Она отдавала распоряжения, беспокоилась о том, как перенесут мужа в его спальню. Спешила за слугами, не отрывая взгляда от белого, как гипсовая маска, лица Громма. Солоу постоял немного в центре площади, оценивая происходящее, строго гаркнул на замерших тут же подчиненных:

— Построения не будет, все остается пока по-прежнему.

Приэмм нахмурился еще больше и пошел в подвал башни продолжать прерванное занятие.

Леди Стоун вела себя в замке, как хозяйка. Слуги поначалу были в замешательстве, слишком уж подозрительными казались им болезнь герцога и его внезапная женитьба, но, не имея никаких других приказаний, стали слушаться «герцогиню». Та ухаживала за Громмом лично. К болящему пускала троих — лекаря, Шугэ и взявшую на себя обязанности сиделки Золле.

Граф Солоу не хотел показываться на глаза безнадежно любимой им женщине, поэтому даже близко не подходил к покоям сюзерена. Он решил, что герцог сам его пригласит, если пожелает видеть. Время тянулось вязким березовым дегтем, которым года три назад лечили чесотку — тогда эту неприятную болезнь подхватили многие ратники в казарме. Настроение не только у Приэмма, но и почти у всех в крепости было подавленное. Непонятно, то ли новорожденный будет в доме, то ли покойник. Разговаривали мало, по делу, но взглядами обменивались многозначительными. Каждым, от самого графа до последнего стражника, владело предчувствие неминуемой беды. Как ни странно, предвестником этой беды выступала милая тихая женщина, неожиданно возникшая в отлаженном годами, сугубо мужском мире крепости.

Солоу скоро понял, что рассчитывать ему придется только на себя, герцог не приглашал к себе, не требовал докладов, не интересовался ни солдатами, ни врагами. Граф с удовольствием замечал одобрение в глазах подчиненных, а начальник стражи прямо высказался от лица младших командиров: несмотря на болезнь сюзерена, гарнизон готов к любым испытаниям, и все они рассчитывают на Солоу, как на мудрого руководителя. Это было приятно, однако двусмысленность ситуации нервировала Приэмма.

Спустя три недели после приезда Эдуанов в замке произошло событие, навсегда изменившее отношения графа Солоу с Луззи, герцогом, миром и, прежде всего, с самим собой.

Устав от суеты долгого дня, граф готовился ко сну, когда в его комнату робко постучали. Что еще случилось? Приэмм предположил худшее, он с нарастающей тревогой ждал плохих вестей с дозорных башен. Распахнул дверь и невольно отшатнулся, увидев Луззи.

— Ваша светлость! Чему обязан? — мужчина судорожно застегивал непослушные крючки камзола.

Женщина переступила порог, закрыла дверь в комнату, прижалась к ней спиной и, глядя на неловкие пальцы Приэмма, прошептала:

— Вы единственный мой друг здесь, граф.

— Разумеется, — бросив, наконец, застежки, ответил он, — если не считать Эдуана.

— Нет! — Луззи шагнула к Приэмму, схватила его руку и прижала к своей груди. — Этот мраморный истукан никогда не любил меня, а вы! В первый же миг, когда вы встретили меня у ворот крепости, я поняла, что таким бы хотела видеть супруга!

— О! Не мучьте меня! — Солоу пытался высвободить руку, но цепкие пальцы гостьи еще сильнее впились в нее ноготками. Граф сглотнул застрявший в горле ком и через силу проговорил, выдавая тщательно хранимую тайну: «Я страстно люблю вас и просил барона Данетца позволить мне объясниться».

— Ужасный опекун! Это он настоял на браке с Эдуаном, а сердце мое принадлежит только вам!

Мужчину захватил тайфун чувств, он как будто ждал этих слов, как будто знал, что Луззи рано или поздно произнесет их. Счастье. Вот что такое счастье! Они достойны его ничуть не меньше, чем другие влюбленные, а может, и больше, чем другие, потому что страдали, пытались преодолеть, отступить, приладиться к обстоятельствам и не смогли. Не смогли — любовь оказалась сильнее. Сомнения? Растаяли. Благоразумие? Прочь! Долг? Честь? Пустое! Жаркие ласки, срывающиеся дыхание, не сдержанные стоны, переходящие в крик, влажные от пота сбившиеся простыни, блаженство, изнеможение.

С этой ночи Приэмм стал первым и единственным мужчиной в жизни леди Стоун. Не было более счастливого, чем он, человека во всем королевстве.

Луззи страдала. Она испытала сладость взаимной любви и горечь вины. В объятьях Приэмма женщина взмывала к облакам, а в комнате Громма падала на дно самой глубокой пропасти. Где-то в глубинах сознания она страстно хотела прекратить это раздвоение и ждала смерти герцога. Приэмм — добрый, милый, беззаветно любящий мужчина — вот кто нужен ей. Определить же, кого она ненавидит больше: опекуна, играющего ее судьбой, или Эдуана, не пожелавшего подчиниться правилам этой игры, Луззи не могла. Дядюшка был далеко, а Громм — вот он. Беспомощный, жалкий, ненужный.

Жизнь мнимого супруга была целиком в ее власти, достаточно перестать поить его лекарством по утрам. Луззи ежедневно, поднося ложку к губам страдальца, считала этот раз последним. Однако предрассветные размышления убеждали ее, что еще рано прощаться с «мужем», забеременеть мало, никто не должен усомниться в отцовстве герцога Эдуана. Наконец, Луззи почувствовала, что стала тяжела. Обратилась к лекарю, желая убедиться, а заодно заполучить свидетеля. Тот осмотрел женщину и, тщательно скрывая удивление, подтвердил ее беременность. Леди просияла:

— Это точно, доктор? Я так счастлива.

— Рад признать, что герцог, несмотря на недомогание…

— Состояние моего супруга переменчиво, — перебила его Луззи, — порой он бывает так нежен со мной.

— Это прекрасно, ваша светлость, значит, есть надежда на выздоровление.

— Конечно! Я постоянно молюсь об этом!

С этого часа уже ничто не удерживало герцога Эдуана в жизни Луззи. Ее обязанности по отношению к опекуну были исчерпаны, как и жалость по отношению к несговорчивому «мужу».