ЛВ 3 (СИ) - Звездная Елена Страница 31

И сижу я, ладони к щекам пылающим прижав, бог весть о чем думаю, а блюдце то серебряное возьми да и засветись. Откликнулась на зов, яблочко вольным по кругу бежать отправила, а едва показалось в отражении лицо охранябушки, только и поспела, что вид невозмутимый принять.

— Сделаем вид, что я ничего не видел, — заверил Агнехран, и протянул мне еще пузырек, — зверобой.

Взяла, бутылочка уже без пробки была, выпила, мармеладкой заела.

— Ты моя умница, — похвалил охранябушка.

Чуть не ответила «а ты моя», но ответов не требовалось.

— Люблю тебя, — сказал маг на прощание, и забрав бутылочку, отключился.

«А я тебя…» — подумала я.

И сошла улыбка с лица. Заледенела. И сердце заледенело тоже, и душа от страха потемнела, потому что… влюбилась я. Да не просто влюбилась, а полюбила, всем сердцем полюбила я. И обрушилось на меня понимание этого, как лавина снежная с горы — с ног напрочь сбивая.

Поднялась я, потом села, потом снова поднялась, прошлась по пещере, потом снова села, да в нервной задумчивости весь мармелад не заметила как, но доела. Сижу в итоге с коробкой пустой, и душой полной сомнений одно другого хуже и страшнее.

Полюбила я.

И не раба-охранябушку, а Агнехрана-мага. Полюбила так, что доверяю ему не глядя. И ведь нельзя, нет веры магам, кому как не мне это знать, а полюбила и доверяю вопреки всему. И ведь предаст, нанесет удар в спину рано или поздно, и от предчувствия той боли сердце уже сейчас сжимается, а все равно люблю, самой себе смысла врать нету никакого.

Раздались шаги лешего, тут пещера, ему сквозь толщу каменную проходить сложно, вот и вынужден пешком, затем появился друг мой сердешный, да увидав меня сидящую, а не лежащую без сил на полу, остановился лешенька, да и спросил:

— Никак полегчало тебе, Веся?

— Вообще не полегчало, — выдохнула испуганно, — все только хуже стало, лешенька. Во стократ хуже. Итак, страшно мне было, а теперь страшнее некуда, ведь одно дело опасности извне опасаться и совсем иное — самой себя.

Подошел леший медленно, передо мной казанок с ухой поставил, ложку всучил, краюху хлеба в полотенце завернутую, и спросил прямо:

— Маг?

— Маг, — прошептала я.

Ухи не хотелось, ничего не хотелось, страшно было.

Помолчал лешенька, на меня глядя внимательно, да и сказал:

— Ну, раз полегчало, пошли домой.

— Пошли, — согласилась невесело.

Леший вещи мои похватал, да казан с ухой, я блюдце серебряное к груди прижала, да яблочко наливное в руке сжала. Так и вышли, а как вышли мне совсем нехорошо стало — были мы вовсе не в моем лесу Заповедном, а аккурат в горной части яра Гиблого, прямо в горе. И с горы той вид открывался и на Гиблый яр, и на утопающий в тумане рассветном мой лес Заповедный.

— Дддалеко отнес, — пробормотала я.

— Пришлось, — ответил леший.

Из зарослей черно-полосатой дикой кошкой скользнула Ярина, выгнулась, красуясь, когти выпустила да втянула, затем села, на морде ухмылка довольная.

— Да, хорошо потрудилась, — похвалил ее передо мной лешинька, — горы отчистила за час, поглядеть хочешь?

Я голову вверх запрокинула — там, в вышине, кружил орел. Удар ногой о каменья, и вот я вижу глазами орла. Высоко сижу, далеко гляжу. И то вижу, от чего дрожь по телу — Ярина сильна была. Ох и сильна. Все горы, что к Гиблому яру относились были чисты — нечисть на них осталась предовольная, еще и летела к горам нашим с явным намерением поселиться здесь, или ползла, тут уж как посмотреть. Василиски ползли, фениксы летели. А на ничьих скалах бесновалась нежить, ей в отличие от нечисти пути в наш лес не было. Но Ярина оказалась умна и коварна сверх меры — нежить с гор она изгнала, да изгнала в ущелье, из которого путь был только в Гиблый яр, другого пути не было. И кишела сейчас мертвяками вся пропасть.

— Хорошо потрудилась, — согласилась я, задумчиво рассуждая о том, что надо будет Агнехрану сказать, пусть магов пошлет, те выжгут тут все.

Хотя и аспид у меня есть, тоже выжжет, но с другой стороны и аспид — он же маг. Что ж за жизнь такая…

Ярина замурчала, довольная похвалой и лапой по земле ударила, тропу заповедную для нас с лешим открывая. Мы на нее ступили с благодарностью.

***

Через весь Гиблый яр Ярина перенесла нас в один шаг, даже не ведала я, что чаща Заповедная настолько сильна может быть, у реки водяной встретил. Да как встретил — из воды выпрыгнул, ко мне кинулся, обнял, к груди прижал, простонал глухо, как от боли, да и спросил:

— А чего ребра такие твердые?

— Гипс, — сдавленно ответила ему.

Водя более ни о чем не спрашивал — молча подхватил на руки, молча по воде шагая перенес через реку свою, лешему помощь не потребовалась, сам перенесся, а Водя как на землю меня поставил, постоял, лицо мое бледное разглядывая, да и так сказал:

— Ярина сильна стала, это да, вот только цена силы этой мне не по нраву, Веся. Не рискуй так больше.

— Больше и не придется, — отрезал леший, перейдя реку и подойдя к нам. — Ведунья чащу свою лишь один раз усилить может, второго не дано.

Посмотрел на меня Водя, по щеке погладил и сказал тихо:

— Вечером зайду.

Кивнула я, да к лешему прижалась. Шатало меня, сил ни на что не хватало, спать хотелось сверх меры.

Тропу заповедную открыл леший. И не вышла она в один шаг, совсем не вышла, все пять сделать пришлось. Я лешеньке об том ни слова не сказала, да сам все понял.

— Много сил Ярине отдала, слишком много, — заметил мрачно.

— Не я отмеряла сколько дать, а сколько не давать, — сказала, дыша с трудом.

— Не ты, — согласился друг верный. — Только вот одного не учел я, Веся, того что сердце у тебя болело в тот миг, да так болело, что кровью истекало.

И остановилась я. В шаге от избы родимой остановилась, посреди леса, что смазанным зеленым массивом ныне казался, вот как была, так и остановилась. Поглядела на лешеньку, да и сказала как есть:

— Я люблю его. Полюбила всем сердцем, всей душой, всей собой. Я люблю его, лешенька, и тогда любила, когда подозрение было на нем страшное. И сейчас люблю, хоть и знаю — когда удар нанесет, то лишь вопрос времени. И больно мне лешенька, так больно, что дышать тяжело.

— Гипс это, — буркнул друг сердешный.

— Угу, и затянули туго, — невесело согласилась я.

Помолчали мы.

А потом спросил тихо леший:

— Веся, а ты дьяволу-то веришь?

— Верю, — прошептала я, — как не верить-то? Он бы лгать не стал, он сказал правду. Да и доказательств полно — сам посуди — уж сколько гиблых мест в королевстве-то, а маги упорно именно в Гиблом яру гибли. Значит был у них повод рваться туда изо всех сил, с жертвами не считаясь.

Кивнул лешенька, и другой вопрос задал:

— А магу этому веришь?

И хоть опустила я голову стыдливо, а ответила честно:

— Верю, лешенька. И хоть ни одного доказательства в правдивость слов его нет, а все равно верю, всей душой верю, всем сердцем своим.

— Потому что любишь? — тихо леший спросил.

— Потому что ведьма, — так же тихо ему ответила. — И как ведьма, чувства я вижу. Агнехран не о Гиблом яру печется, не о кругах наследия чародеев, а обо мне. За меня страх его, за жизнь мою его тревога съедает. А еще, лешенька, любит он меня, да так сильно, что тебе отдал безропотно, как попросила его о том, что отвары для меня сам варил, даже своим целителям не доверяя, что… Любит он меня.

— Больше власти любит? — уточнил друг верный.

И я, вспомнив о том, как с императором переговорить Агнехран из-за меня отказался, да не в первой видимо, едва слышно ответила:

— Больше.

Помолчал леший, помолчал, да и спросил:

— А Тиромир как любил?

И как ушатом воды студеной облил. Плохо мне стало, совсем плохо, потому как… поначалу и Тиромир больше жизни любил, и больше власти, и больше всего на свете… Да только любовь его ко мне оказалась скоротечна.

— И что делать мне, лешенька? — спросила тише порыва ветра.

Вздохнул друг верный, да и так рассудил: