Сергей Лукьяненко - Близится утро Страница 33

Не такие они люди, чтобы понапрасну рисковать...

Разве что Луиза... вот она, если ее одолеет блажь, настоит на своем.

Только что она захочет осмотреть в Аквиникуме? Древний стадион, замок префекта, театры? Вряд ли...

– Петер! – позвал я. – Твоя невеста, она ведь следит за своей внешностью?

На миг юноша растерялся.

– Да... конечно...

– Можно узнать у нее, где в Аквиникуме самый лучший магазин женских украшений и парфюмерии?

– Я и сам знаю, – улыбнулся Петер. – «Элефант», самый большой магазин города. Там есть все, и парфюмерия тоже.

Ясное дело, не раз ее провожал в этот магазин.

– Надо поехать туда, – сказал я. – И расспросить продавщиц. Только тут новая легенда нужна, женщина никогда мужчине беглую жену не выдаст!

– Думаешь, Хе... – Антуан осекся, сморщился. – Кхе-кхе. Думаешь, заглянут?

– Думаю, что да; – кивнул я.

Петер вроде как оговорки не услышал или не придал ей значения. Но все-таки нам было не по себе. Трудное дело – вести розыски, когда рядом умный, но не посвященный в дело помощник...

Двуколка наша тем временем свернула и вскоре выехала к «Элефанту».

Магазин и впрямь впечатлял!

Такому место в Париже или Риме, а никак не в столице маленькой, пускай и не бедной, провинции. В шесть этажей, да еще каких этажей! С огромными окнами из хорошего стекла. Со слоновьим чучелом перед входом – или настоящим, или очень хорошо подделанным. За «Элефантом» раскинулся один из городских рынков, тоже частично крытый, бойкий и многолюдный, но по сравнению с магазином казавшийся крошечным сельским базаром.

Мы спустились на землю. Возчик неспешно въехал на стоянку перед магазином, где уже стояло не меньше сотни экипажей – и наемных, и частных. Как ни старались уборщики, а площадка была изрядно завалена навозом, и запах стоял будто на скотном дворе.

И тут нас ждала такая неожиданность, которую, по правде говоря, давным-давно надо было предвидеть!

Из широких ворот «Элефанта» вышли и направились навстречу нам иудеи. Три самых настоящих иудея в черных одеждах, кипах, с ворохом покупок. Один пожилой, двое – молодые парни, никто из них не выглядел особенно проницательными... только что с того, если ни я, ни Антуан по-иудейски ни слова не знаем!

– Шалом! – дружно поприветствовали нас – точнее, Антуана, молодые иудеи. А тот, что постарше, разразился целой тирадой.

Ой, беда...

Нет, не побегут иудеи к Страже, сообщать о фальшивых соплеменниках. Но слух пойдет и, значит...

Петер повернулся к нам и энергично замахал руками, по затейливому складывая пальцы. Потом кивнул иудеям и затараторил на их языке.

Мы с Антуаном так и стояли, дураки дураками...

Но речь Петера подействовала. Нам закивали, уже не пробуя ничего говорить, с дружелюбными и сочувственными улыбками. Я прижал руку к груди и на всякий случай слегка поклонился. Антуан просто кивнул.

Так мы и расстались со своими неслучившимися разоблачителями. Те проследовали на стоянку, где их, видно, ждал экипаж.

А мы вошли в магазин.

Что именно Петер сделал, понятно было и без слов. Представил нас глухонемыми, при которых состоял гидом и толмачом.

Одного не понять: почему он так сделал?

– Я был не прав? – вдруг спросил Петер. Увидеть нас уже не могли, и я ответил:

– Прав. Только почему ты так сделал?

– Я сразу понял, что вы никакие не иудеи, – чуть смущенно сказал Петер. Никакие не выстолбы, ради тайной миссии носящие иудейскую одежду... какой крови человек, где родился и говорить учился – это все в разговоре слышно... и галльский акцент... и скандинавский...

– Может быть, ты знаешь и мое имя? – спросил я. Сердце зачастило, хоть и догадывался я, каким будет ответ.

Петер на миг сбился с шага. Но ответил твердо, хоть и не глядя на меня.

– Ильмар...

Антуан тяжело вздохнул.

– Я не выдам, – сказал Петер. – Никому. Ни Страже, ни отцу, ни Илоне.

Магазин внутри походил на дворец. Сверкали стеклянные витрины, шесть этажей были заполнены лавками. Роскошный пассаж был накрыт стеклянной крышей, повсюду стояли изображения элефантов – в виде каменных статуй, искусно сшитые из тряпок и набитые опилками, прихотливо вырезанные из дерева. На все этажи вели не только лестницы, но и огромные паровые лифты – возле каждого стоял бдительный служитель в униформе, строгим взглядом отпугивая детишек и провинциалов, желавших забесплатно покататься.

– Здесь можно посидеть и поговорить? – спросил Антуан.

– Да... пойдемте...

Петер повел нас в глубь магазина. В закутке между табачной лавкой и магазином руссийской ситцевой мануфактуры обнаружилось маленькое кафе. Даже не кафе, так – стойка, за которой крупная седоватая женщина ручным прессом давила из овощей и фруктов соки, и пара столиков.

– Можно тут, – неловко предложил Петер. Мы уселись за столик. Антуан, углядев, что женщина как раз давит сок из солнечно-ярких апельсинов, жестами попросил стакан. Тот же сок заказал и Петер, я же молча ткнул пальцем в стеклянный графин с багрово-красной жидкостью. Люблю я вишневый сок, никакие апельсины с ним не сравнятся...

– Как ты понял, кто я? – спросил я у Петера.

– Глаза есть, – пробормотал Петер. – Не иудей, скрывается, ищет двух женщин, мужчину и мальчика... понять нетрудно. Вся Держава ищет...

– Петер, почему же ты не сказал нам сразу?

– Зачем? – вполне резонно ответил Петер. – Вы хотели сохранить тайну, я и молчал.

Нам подали сок. Петер к своему стакану едва прикоснулся, Антуан жадно осушил сразу половину и спросил:

– Понимаю, почему ты не польстился на награду. Но тебя не пугает то, что говорится... о нас?

Петер наконец-то решился посмотреть ему в глаза. И твердо сказал:

– Я привык верить своим глазам и ушам. Говорят всякое... но никто и никогда не обвинял епископа Жерара в недостатке веры. Если он считает, что вам следует оставаться на свободе, значит, не все так просто.

Принесли сок и мне. Я глотнул, уже предвкушая сочную вишневую мякоть на языке, густой и сладкий нектар...

Что за гадость?

Сок был сладким, но приторным. Пах землей и травой. Я посмотрел на женщину, усердно крутящую пресс. Та ехидно улыбнулась – мол, сам выбирал.

– Это свекольный сок, – небрежно бросил Петер. – Очень популярный этим летом, но мне не нравится. Отставив стакан, я спросил:

– Петер, а если тебя схватит Стража?

– Потому я и предпочитал не знать точно, – ответил Петер.

– Ты не понимаешь, – покачал я головой. – Это слишком серьезно. Никто не примет на веру твои слова. Мы как прокаженные – любой, кого коснемся, обречен.

Если тебя схватят, то упрячут в тюрьму навеки. На всякий случай.

Петер слегка побледнел. Но ответил достойно: