Экзорцист. Утроба Ведьмы (СИ) - Тард Джулия Страница 33

Появлялось странное ощущение безысходного конца, ужас от которого насмешливо подбирался со спины, начиная медленно водить своим холодным языком прямо по коже. Скручивался в безобразный клубок кожных обрывков и неторопливо полз прямо к соседней стене, словно уже за ней была Преисподняя. Словно та в любой момент могла отворить для тебя свои врата в этот самый момент.

И в этой мрачной мгле, в медном свете факелов, виднелись четыре фигуры в тёмных рясах.

Как и полагала процедура, его уже ждал Гренуй Фируа со своим личным помощником. Секретарь, должный засвидетельствовать и записать всё, что будет с ним проходить, а священник, удостовериться правильность проведения всех религиозных аспектов.

Повеяло сильным запахом железа, от которого во рту стало кисло. Опущенный взгляд сразу упал на огромный стол, поверх которого лежало немыслимое количество всевозможных приспособлений.

Ни что в этой камере не могло заставить его сердце забиться чаще кроме них, ни "Нюрнбергская дева", ни гаррота, ни жаровня, ни колышущиеся возле неё крюки, ни даже гильотина.

Куда больше, его страшили наточенные ножи, заострённые пилы, «вилки еретика», «швейные ловушки», «испанский сапог», железный башмак, хлысты, клейматоры, ошейники, клещи и, более всего, тиски.

Именно с этими инструментами ему приходилось встречаться куда чаще обычного.

Подведя его прямо к инквизитору, солдаты отошли к двери, составляя дополнительную охрану процессии, на случай если Франциско окажется не человеком.

— Несмотря на то, что с процедурой вы уже не знакомы, — величало, подал голос Гренуй, стараясь смотреть на него сверху вниз, — я всё равно должен предложить её озвучить.

— Не стоит господин Фируа, я прекрасно помню весь её порядок, — безучастно проговорил Франциско, избавляясь от рубашки, а после и от всего остального.

Полное обнажение было необходимо, дабы удостовериться в том, что он не заключал контракт с демоном, и на его теле нет присущей, данному договору, печати.

На этот раз его не стали стричь, обойдясь элементарной проверкой головы, после чего заглянули в рот. Ибо, как гласила булла, последние несколько лет демоны стали оставлять свои метки на внутренних сторонах щек и под языком.

Удостоверившись, что ничего подобного у Франциско нет, ему позволили надеть штаны, после чего началась лёгкая прелюдия к по-настоящему жестокому этапу.

Усадив его на испанское кресло, как следует, пристегнув ноги и руки, начались часовые чтения молитв как при изгнании, по окончании которых его то и дело обливали святой водой, давая поцеловать распятие. Закончив всё это причащением, священник полностью передал его в распоряжение Гренуя Фируа.

Наступила гробовая тишина. В камере больше не произносилось ни слова, а если инквизитор и переговаривался со своим помощником, то это куда больше походило на шипение, нежили на нормальную человеческую речь.

Приняв от молодого человека две серебряные спицы, инквизитор ненадолго поднёс их к огненной чаше. Наблюдая за этим действом, Франциско изо всех сил убеждал себя расслабиться, зная, что будет, если эта проклятая спица зайдёт в напряженную мышцу. Но фантомные воспоминания обо всех предыдущих проверках, держали тело в судорожном напряжении.

— Может, прежде дадите мне омелы? — поднял на него взгляд Франциско, нервно сглатывая прилипшую к небу слюну. — Не думаю, что теперь смогу самостоятельно расслабиться.

— Ситуация не предполагала.

— Ясно, — нервно усмехнулся, запрокидывая голову, пытаясь не обращать внимание на предстоящее.

Сердце бешено заколотилось, но не из-за страха перед болью. Нет, такую боль он испытывал сотни раз, это скорее была паника. Казалось, что в эту минуту все прошлые разы сплелись в один, переродившись в него настоящего.

Он отчётливо помнил, как это было позапрошлой весной в Риме. Как ему пришлось дважды доказывать свою чистоту в Севилье. И, конечно же, свой самый первый раз три года назад в Ватикане, под непосредственным глазом папских служителей.

И вот теперь он здесь. Теперь его праведность снова поддаётся сомнениям и снова, как и тогда, должна выдержать грядущее очищение и омовение. По-настоящему страшно ему было совсем не в первый раз. Тогда — он ещё не знал, что его ждёт, тогда — он просто страдал, но не боялся.

Самым ужасным стало оправдать себя второй раз, именно тогда, когда он уже точно понимал чего ждать и что ему придётся вытерпеть. И почему-то каждые следующий раз был именно повторением Севильского. Словно каждый раз он снова и снова возвращается именно в то самое время в тот самый город и уже ни куда не может убежать.

Резкая боль привела его в чувство, превратив нервное напряжение в боль, от которой тело помимо воли передёрнуло. Первая спица вонзилась в правую ногу, проходя сквозь икорную мышцу, а вторая в левую руку через предплечье.

Рабочая рука никогда не проверялась из-за возможного неудачного введения или последующего извлечения, в том случае если рыцарь пройдёт проверку и продолжит своё служение была необходима его полная боеспособность.

Спицы ввели в те же самые места, что и в предыдущие шесть раз, на месте которых ещё более отчетливо стали видны округлённые шрамы. Их задачей было проверить, начнётся ли у него аллергия на серебро, как обычно случается с оборотнями.

Два дня он просидел с ними, полностью лишившись возможности полноценно передвигаться. Каждое лишнее движение заставляло спицу сдвигаться — тем самым причиняя просто невыносимые боли. Тем временем его полностью лишали еды, позволяя лишь пить святую воду и, один раз в день есть «тело Господне».

Когда же, по истечению срока, никаких аллергических реакций не проявлялось, его освободили от них, начав очередную проверку на регенерацию. С помощью ручного пресса ему сломали безымянный палец, руководствуясь принципом, что он самый менее необходимый из всех. При этом детально ведя учёт того сколько времени и усилий потребовалось что бы его сломать, на сколько от этого начала дрожать рука, каким были болевые эффекты и насколько долго не сходила синева с опухлостью.

После чего на живот нанесли несколько вполне глубоких порезов, завершая всё это действо широким ожогом. На передней части тела их было куда легче проверять, нежили на спине, постоянно сверяя полученные результаты с давно выведенными нормами, к тому сама кожа тут была куда нежнее и податливей чем где-либо ещё.

На пятый день проверки, он оказался на грани голодного обморока и, только благодаря ходатайству Хавьера, ему позволили питаться размоченным в бульоне хлебом, переведя на двухразовый прием пищи: утром и вечером. Раны проверялись несколько раз на день, попутно перевязываясь, избегая возможности загнивания, чего нельзя было сказать об ожогах.

Полопавшиеся пузыри обнажили нежную плоть, и любое соприкосновение с тканью ещё больше раздирало рану, не давая полноценно заживать. А оставлять её открытой — значило подвергаться заражению без возможности на излечение. Каждый приход доктора был для Франциско единственной осмысленной явью.

Обессиленный, он мог только стискивать зубы или же разрываться от крика. Прилипая к ткани, хрупкая плоть отрывалась от живота, следуя за ней. Постоянно кровоточа, рана снова и снова пропитывала повязку кровью, в очередной раз, заставляя Франциско страдать от адской боли.

Спать можно было только на спине, но из-за холодного пола у него начался продолжительный сухой кашель, переходящий в удушье. Поднялась температура, после которой его начало знобить, а из-за постоянной дрожи, на грани начинающейся лихорадки, конечностями стало куда сложнее управлять. Как следует, осмотрев его, врач однозначно диагностировал скорую пневмонию, и только после этого ему было позволено спать на соломенном матрасе, проводя лечение начавшегося заболевания.

Когда же полученные раны начали затягиваться, наступило время самого последнего и самого жестокого испытания.

Связав руки и ноги, его недвижимо закрепили на специальном механизме, предназначением которого было опускать и поднимать свою жертву в наполненную водой бадью.