Королева праха и боли - Лив Зандер Страница 34

– А вдруг ты просто не смог завоевать ее сердце потому, что оно уже принадлежало другому.

Он мигом вернулся в настоящее, отбросив воспоминания, и пристально уставился на меня:

– Когда ты впервые появилась на моем дворе, твое сердце принадлежало кому-нибудь?

– Нет.

– Хорошо. – Он рывком сел и потянул меня за собой, так что мы оба привалились к костяной стене. – Я хочу тебе кое-что показать, но сперва нам нужно тебя одеть, чтобы тебе было тепло.

– Одеть. – Я невольно содрогнулась. – А что с Орли?

– Ничего такого… Пока. – Он встал с кровати и, взяв меня за руку, помог подняться. Ноги его уже обтянули бриджи. – Я мог либо заняться ее наказанием, либо присматривать за тобой, ну я и выбрал последнее.

– Это, должно быть, потребовало от тебя большого самообладания.

– Вовсе нет. Два века я впустую потратил на ненависть и гнев и больше не намерен уделять прошлому внимания – сверх необходимого. Кое о чем надо, конечно, позаботиться… Но потом я хочу жить в мире.

– Что ты с ней сделаешь?

Енош на секунду замешкался с ответом, глядя на меня сверху вниз.

– А что ты хочешь, чтобы я сделал?

Вплети ее в свой трон.

Слова, из ниоткуда появившиеся на моем языке, оказались горькими и незнакомыми, так что я проглотила их. Заслужила ли Орли наказание? Да. Но ее предала та, кого она любила, кого пыталась защитить. Должно это как-то смягчить суровость кары?

– Наказания – твоя стихия, не моя. И кстати, раз уж речь зашла о трупах, именно лорд Тарнем помог пролить свет на те события – в обмен на мое обещание.

– Обещание чего?

– Ну… – Я на миг задумалась. – Что я пролью свет на те события.

– Так ты и сделала, сдержав, как всегда, свою клятву.

– Можно и так посмотреть… – Я опустила взгляд на мой живот, на три рубца на том месте, где были раны, напоминающие сейчас бледные сморщенные лозы с распустившимися на них цветами. – Ты оставил шрамы?

– Мне нравятся твои шрамы, твои несовершенства, написанные на твоем теле. Они рассказывают мне историю твоей смертной жизни. Однако… – Енош глубоко вдохнул, стиснул мои руки и серьезно на меня посмотрел. – Одно твое слово, и я уберу их, словно их и не было вовсе. Словно ничего не было. Выбор за тобой.

Выбор за мной.

Какие странные слова.

В горле моем пересохло больше обычного. Хочу ли я, чтобы шрамы исчезли? Да, эти раны принесли мне огромное горе, но шрамы могут послужить отрезвляющим напоминанием о мире снаружи… О его несправедливости и подлости.

– Но это было. – А если я выйду туда прямо сейчас? Наверняка это случится снова. – Нет, я хочу, чтобы они напоминали мне о случившемся.

Не успела я договорить, как Енош окутал меня платьем из чернобурок, тяжелым, с мягкой подкладкой изнутри. Себе он сотворил черный камзол, взял меня за руку и повел к лестнице, которой минуту назад еще не было.

Бок о бок мы поднимались по алебастровым ступеням к маячащим впереди дверям. Моя свободная рука скользила по гладким костяным перилам.

– Куда мы идем?

– Я взял на себя смелость приготовить это тебе, пока ты отдыхала. – Еще шаг, и двери открылись, впуская нас. – Надеюсь, ты примешь этот свадебный подарок, потому что последний повлек за собой лишь пытки и смерть.

– Свадебный…

Слово застряло у меня в горле.

Проклятый дьявол, мой муж потрудился на славу.

Глава 16

Ада

Онемев от изумления, я разглядывала раскинувшийся передо мной атриум. Квадратный, с четырьмя стройными рифлеными колоннами по углам, вершины которых украшали обращенные наружу тяжелые, точно мокрые после дождя, грозди цветов.

В центре располагалась беседка. Над ней нависало дерево, напоминающее иву. На костяных, склонившихся до самой земли белых ветвях темнели удлиненные листья разных оттенков коричневого – от бежевых и медных до эбеновых. Но дыхание у меня перехватило не от этого.

Нет, дара речи я лишилась из-за птиц.

Краснощекие малиновки, хлопая крылышками, взмывали к синему потолку и пикировали оттуда вниз, чтобы усесться на ветви ивы, звонко чирикая, или устроиться на прозрачной крыше беседки.

Я пересекла полянку, поросшую блеклой травой – которая была сделана из тончайшей кожи, – а вокруг меня распускались яркие цветы, сотворенные, кажется, из хитиновых оболочек жуков.

– Ты принес внешний мир на Бледный двор?

– Чтобы ты могла любоваться на своих птиц и деревья. Ты же, кажется, постоянно этого требовала, невзирая на то, что смерть приковала твои кости к моему королевству. – Он остановился у меня за спиной, коснулся моей руки и указал наверх, вновь привлекая внимание к потолку. – Смотри, твое небо. Дети расписали его для тебя, прежде чем превратились в листву ивы. Тебе нравится?

– Это самое прекрасное из всего, что я когда-либо видела. – Я провела пальцем по бороздкам на белой коре дерева. – Тебе и вправду так нужно это прощение?

– Среди всего прочего… – Его теплая рука легла на мое горло и слегка притянула навстречу хриплому шепоту. – Ответь мне на один вопрос, маленькая. Ты когда-нибудь находила в своей душе хоть малейший намек на привязанность ко мне? До того, как я все испортил?

Я запрокинула голову, удобно устраиваясь на его плече, наслаждаясь тем, как его большой палец поглаживает мою шею. Однажды Енош сказал, что любовь не ведает предосторожностей, превращая нас в дураков из-за лжецов и чудовищ.

Я – не лгунья.

А был ли Енош чудовищем?

В худшие его дни – возможно. И, возможно, влюбляться в такого мужчину было опасно и безнравственно. Но разве смертные там, снаружи, не опасны? Не безнравственны? Я пострадала от их жестокости, от их осуждения, от их несправедливости. Мир полон чудовищ.

Но это чудовище – мое.

– Да, во мне росли чувства к тебе. – К этому богу, чья любовь причиняла боль, но и исцеляла. – Из всех ублюдков, дьяволов, монстров этого мира я выбрала тебя.

Выдох сорвался с его дрожащих губ, и листья на иве зашелестели и заплакали.

– Моя цель – завоевать твое сердце – остается неизменной, Ада.

И когда его губы скользнули по моей щеке, я повернулась к нему:

– Поцелуй меня. И не смей отворачиваться.

Рука его, отпустив мое горло, скользнула к подбородку, крепко сжала, и рот его приблизился к моему. Наши губы слились в яростном поцелуе, в котором смешивались дыхания и сливались воедино стоны.

Пепел и снег захлестнули все мои чувства. Язык купался в таком знакомом вкусе – вкусе моего мужа. Ладонь моя погрузилась в мягкие