Лорен Де Стефано - Лихорадка Страница 36

— Тебе надо сесть и постараться покушать, — говорю я ему. — В сумке Сирени еще остались те штуки от Кэлли.

— Штуки от Кэлли, — откликается Габриель с иронией. — Ням-ням.

Но не отходит в сторону. Вместо этого наблюдает за тем, как я веду пальцем по зеленой линии на карте — точно так же, как вела пальцем по одеялу, когда в особняке делилась с ним моим бредом на почве мании величия: мол, у мира все еще есть надежда.

— Почему ты не хочешь отдохнуть? — спрашиваю я.

— А ты почему?

— Что? — удивляюсь. — Я? Со мной все в порядке.

Поджимаю губы, пытаясь сосредоточиться на названиях городов, но все они выглядят одинаково. Мне почему-то не удается понять, на какой именно я смотрю.

Габриель кладет руку мне на плечо.

— Рейн, — говорит он, — с тобой не все в порядке. Просто признай это.

— Нет! — Как только я произношу это слово, у меня начинают стучать зубы. Я судорожно сглатываю и глубоко вздыхаю. Он разворачивает меня лицом к себе. — Со мной все в порядке. Правда! Мне просто надо подумать.

Он убирает волосы у меня со щек.

— Просто признайся.

Его голос звучит невероятно мягко, а меня внезапно охватывает грусть. Я кладу голову ему на плечо, а он притягивает меня к себе. У меня подламываются ноги, но это не страшно — Габриель меня держит.

— Все хорошо, — шепчет он.

Мои губы касаются его шеи, и я ощущаю соленый пот, чувствую вкус его лихорадки, болезни, просачивающейся из пор. Это неправильно. Это я должна его успокаивать, а не наоборот. Но трясусь именно я. И это мои горячие слезы капают ему на воротник.

Он гладит меня по спине и шепчет, шевеля губами у самого уха, так что его слова щекочут меня:

— Все хорошо. Я больше никогда никому не позволю тебя тронуть. Не позволю. Больше никогда.

— Габриель! — все, что вылетает из моих уст, это стон.

— Знаю.

Его голос становится басовитым: меня он успокаивает, но служит предостережением для любых опасностей, которые попробуют проползти между нами. Может быть, Габриелю все еще мерещатся змеи.

Я рыдаю. И когда мои вздохи и дрожь передаются ему, в его голосе звучит настоящая боль.

— Знаю, Рейн, знаю.

Я все никак не могу забыть, как та, чужая, рука прикасалась ко мне. Я снова и снова ощущаю, как пальцы Грега впиваются мне в бедро. Но дело не только в этом. Его слова застряли у меня в голове так глубоко, что мне никогда от них не избавиться.

«От тебя останется только пепел».

Как Дженна могла все про меня знать? Даже после смерти. Когда она просила Габриеля заботиться обо мне, откуда ей было знать, что сейчас мне нужно будет именно это?

15

Рассветает, и мы садимся на автобус, который отвезет нас в Пенсильванию. После этого у нас останется достаточно денег, чтобы пересесть на автобус до Нью-Джерси, а оттуда — до Манхэттена. Габриель объяснил мне все это еще до того, как пришел автобус, и название родины звучит теперь у меня в голове. Словно подарок. Словно нечто недостижимое. Я не могу поверить, что цель так близка.

Сажусь у окна, Габриель — у прохода, а Мэдди устраивается между нами. У меня пересыхает во рту. Я стараюсь спрятать улыбку, но все равно ощущаю ее внутри себя. Эта улыбка заставляет напрягаться мышцы лица и шеи, от нее кружится голова. Манхэттен. Дом. У меня под ногами вибрирует мотор.

Когда я склоняюсь над Мэдди и кладу голову на плечо Габриелю, он говорит:

— Я буду дежурить первым.

— Ладно, — соглашаюсь я, хоть и сомневаюсь, что смогу заснуть.

Я продолжаю сомневаться даже тогда, когда веки у меня тяжелеют.

Мне не снится ни особняк, ни Грег, ни голубые цветочки на стене, в которых поселился призрак. Вместо этого мне снится, что автобус остановился, а когда я выхожу из него, кругом масса народа. Не первое поколение или новые поколения, а просто люди: дети, подростки, юноши и девушки, взрослые и старики. Словно пришедший в движение фотоснимок из газеты двадцать первого века.

Я держу что-то в руке и опускаю взгляд, чтобы посмотреть, что это. Карта из колоды Аннабель — Мир. Весь мир.

Однако тут не все в порядке. Я не могу отыскать Роуэна. У меня возникает ужасная мысль: а вдруг никто не сказал ему, что мир спасен и что я держу в руке доказательство?

«Слишком поздно, — произносит кто-то, — слишком поздно».

Я узнаю этот голос как раз в то мгновение, когда люди исчезают во мраке, и не успеваю вовремя произнести имя.

— Мама?

Мои веки невольно поднимаются. Дневной свет кажется неприятно резким. Я заслоняю глаза рукой.

— Где мы? — бормочу я.

Габриель отвечает не сразу. Он подается вперед, чтобы посмотреть на меня. Моя голова лениво лежит у него на груди, и он убирает волосы, упавшие мне на глаза. Я повторяю свой вопрос.

— Просто хотел убедиться, что ты действительно проснулась, — объясняет он. — Ты разговаривала во сне.

— Правда?

— В последнее время ты часто это делаешь, — говорит он, и почему-то лицо у него несчастное.

В следующую секунду он уже откидывает голову назад, и выражения его лица я больше не вижу. Он запускает пальцы в мои волосы. Я закрываю глаза: меня баюкают его прикосновения и гул мотора. И я забываю свой вопрос к тому моменту, когда он на него отвечает.

— Если хочешь, можешь еще немного поспать.

— Я потом подежурю, — мямлю я. — Спасибо.

Кончики его пальцев отбивают ритм в такт мотору. Я уплываю в полусон, слушая голоса пассажиров, порой видя во сне лица. Указатели с названиями улиц пролетают настолько быстро, что я не успеваю разобрать написанные на них буквы.

Мои видения являют мне, где я нахожусь сейчас и что лежит впереди. Они не возвращаются туда, где я была, и к тому, что оставила позади. Я говорю себе, что именно об этом мечтала с того момента, когда меня поймали Сборщики, и что я должна радоваться.

Несмотря на неотступное ощущение пустоты, мне следует радоваться.

На автовокзале в Пенсильвании мы с Мэдди ненадолго расстаемся с Габриелем, чтобы зайти в женский туалет и умыться. Габриель дожидается нас у двери. Вид у него усталый, но не измученный. Мы ждем, сидя в пластиковых креслах и подкрепляясь закусками от Кэлли и теплой водой, из которой вышел весь газ.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю я.

— Наверное, нормально, — отвечает Габриель. — Голова немного болит. И спина.

— Это из-за того, что ты напряжен, — говорю я. — У тебя мышцы одеревенели.

— Знаю, — соглашается он.

Но он что-то от меня скрывает. Галлюцинации, ужасы, которые ему пришлось пережить, пока я мирно спала у него на груди. Или еще какие-то секреты, которые были у него с моими сестрами по мужу. Еще что-то, что мне не положено знать.