Ваша честь (СИ) - Брэйн Даниэль Страница 36

Я подняла руку, и он замолк. Может быть, у меня непроизвольно вышел жест не господина Бигге Керна, а тот, из моей прошлой жизни федеральной судьи Анастасии Ереминой, и недоставало только моего молотка.

Я немало рассматривала дел о дорожных авариях. Именно в таких процессах были крайне хваткие представители со стороны потерпевших, знавшие все не хуже инженеров, физиков и хирургов. Именно в делах о дорожных авариях были самые непотопляемые специалисты. Я объясняла это тем, что потерпевшим не обязательно пользоваться помощью только адвоката со статусом — они могли ходатайствовать об участии иных лиц как своих представителей, бывших когда -то и инженерами по безопасности движения, и сотрудниками ГИБДД, и участие таких представителей в процессе было бесценно не только для потерпевшего, но и для меня как для судьи.

Ни один адвокат, если он ранее не был «гаишником» — а из этой структуры в адвокатуру уходили исключительно редко — не обладал такой массой знаний по ДТП, как бывший сотрудник автобусного парка или группы разбора. Адвокаты со статусом, представлявшие интересы обвиняемых, как правило, бывшие опера или следователи, знавшие все о допросах, осмотрах, изъятиях и прочих процессуальных действиях, проигрывали невзрачным пожилым инженерам и суровым «гайцам» подчистую. А я впитывала как губка уникальные сведения, исправно поставляемые в виде ходатайств — мне они были всегда важны.

Травмы шеи и позвоночника — те, которые не сразу аукались потерпевшим, особенно если они страдали не настолько серьезно, но представители — и адвокаты по их наущению, и, разумеется, прокурор — настаивали на том, чтобы провести полноценную экспертизу, получить максимум заключений хирургов и неврологов.

Иногда я видела потерпевших уже на колясках. Внезапно. Когда ничто вроде бы не предвещало беды. И если бы не предусмотрительность их представителей, не согласие прокурора...

Подай-принеси. Или наоборот. Именно так все и выходит.

Я сейчас обменяю чувство, посетившее меня менее получаса назад, на то, что, возможно, но снова это неточно, я получу — как и хотела, но в обмен на постоянную боль. И я рискну, потому что у меня нет вообще никаких гарантий.

— Возьмите это, ваше сиятельство, — сказала я хриплым голосом, снимая с шеи колдовской амулет. — Это рингат. Придумайте ему любую легенду, в какую поверит его величество. И если он оправится от болей — это не колдовство.

Федерика округлила глаза и сделала робкий шаг, а я замешкалась. Боль уже цапанула меня, напомнила о себе, и амулет был еще в моих руках.

Подай-принеси. Точнее: принеси и подай. Может быть, это сработает. Может, нет. Но у меня нет времени размышлять — где-то я допустила ошибку, но, вероятно, что бы я ни предприняла, исход все равно был один: я не смогла бы вычислить колдуна, не смогла бы доказать непричастность графини ван дер Вейн. Или: я выяснила бы, что она в самом деле прибегла к помощи колдуна, и только стечение обстоятельств привело к тому, что приступы короля не связаны с применением магии.

И это, конечно же, тоже всего лишь версия.

— Назовите себя, ваше сиятельство, графиня Йоланда ван дер Вейн. Неважно, что сейчас вы неблагонадежны. — Голос у меня дрогнул — ногу прострелила резкая боль. — Неважно, какой уже будет результат. Принесите рингат королю и отдайте — и, может быть, это закончит весь этот... — Проклятый цирк. Но это неточно, ваше высочество.

Цепочка скользнула в подставленную ладонь Федерики, а боль наказывала меня за то, что я пыталась от нее избавиться. За то, что несколько коротких часов я жила и почти наслаждалась жизнью. Я боялась пошевелиться сверх того, что было необходимо.

— Вас могут арестовать. Но это все, что я могу сейчас для вас сделать. Это шанс или это конец. На что вы согласны ради любви, ваше сиятельство?

Мартин медленно отступал. Он был готов уже пропасть за пыльной занавесью, очутиться там, в филиале крови и ада — что в зале и кровь, и ад, у меня не было ни малейших сомнений, в отличие от того, сработает ли мой план.

На Мартина налетел Арье, впихнул его обратно, и Федерика протянула жениху руку с зажатым в ней рингатом. Я закрыла глаза. От меня больше уже ничего, совсем ничего не зависит.

В моей голове все смешалось. Крики, плач, разговоры. Я поняла, в какую ловушку попала, в какую ловушку попал король — поможет ему это или же нет. Я поняла, чем опасно колдовство и, может быть, ту причину, по которой древний великий король, сам будучи колдуном, избавился от всех, кто был ему ровней. Возможно, и Дамиан предвидел такой финал. Все это — как забытье. Все это — только тогда, когда ты подчиняешься влиянию амулета. Потом придется заплатить за минуты блаженства втройне, и если кто -то поймет.

Все же колдовство, хотя это и дар, дар опасный.

— Никто не должен узнать о рингате, — прошептала я, не уверенная, что меня кто-то слышит. Все, что я почувствовала сквозь объявшую меня невыносимую боль — как моего плеча коснулась рука — и сразу пропала.

Я долго сидела в маленьком закутке, то теряя связь с реальностью, то вновь выплывая. Боль скручивала, тащила меня за калечную ногу, швыряла в огонь, сбрасывала со скалы. Я потеряла счет времени, забыла, день вокруг или ночь, и если бы я знала, за что я расплачивалась — мне было бы легче. Намного легче.

Крики из зала — или кричала я сама. Может быть, кто-то ко мне заходил, но решил, что я пострадала в давке и выбралась. Доктор? Какой доктор, даже в моем прежнем мире на такое количество жертв могло не хватить врачей, а здесь каждый доктор почти на вес золота.

То ли мой собственный пот выедал мне глаза, то ли то были злые, едкие слезы. То ли привкус металла на искусанных губах, то ли просто иллюзия. Но постепенно меня начало уволакивать в небытие, и там были мягкие прохладные волны, немного утешения и забвения. И темнота, и тишина.

— Господин?..

Я открыла глаза. Было тихо, передо мной горела оплывшая порядком свеча.

— Вам нельзя здесь находиться, господин. Вы пострадали?

Слуга был молод и смотрел на меня с сочувствием. Я пошевелила ногой — все еще больно, но уже не настолько. Может быть, колдовство имело две стороны, и теперь та боль, которая мучила меня раньше, не будет казаться такой изнурительной?

— Нет, я успел выбраться. Там... много жертв?

Слуга покачал головой. Вроде бы и отрицая, но на самом деле — сокрушаясь. Он, поняла я, решил, что я попала в жернова и легко отделалась.

— Ваша нога, господин?..

— Она у меня с детства такая, — успокоила его я. — Мне доктор не нужен. Просто. проводи меня отсюда, милый друг.

Люди одинаковы во все времена. Ходынское поле было не виной царской семьи, а жадности тех, кто на нем собрался. Страх перед неизвестным — колдовством — впрочем, был хотя бы для людей извинительным.

Случай с Ходынкой был тоже не единичным. Но память в деталях мне отказывала, да было это и ни к чему.

Я поднялась. Меня шатало, нога болела, но уже не так, словно из нее выдергивали кость наживую, а как-то тупо, раздражающе. Я вопросительно взглянула на слугу — выходить через бальный зал мне не хотелось, там наверняка унесли только тех, кому еще можно было помочь, а остальных бросили. Я уже знала, что практически все комнаты здесь проходные, и слуга меня понял, придерживая за плечо, провел к выходу окольными дворцовыми тропами. К очередной неприметной двери, и я с наслаждением вдыхала ночной, все такой же вонючий воздух, но в нем не было запаха металла — крови — и смерти. Только то, что пока производит жизнь.

В какой-то момент ты даже дерьмо начинаешь ценить, усмехнулась я. Над столицей стояла ночь, тихая, непохожая на те, которые я так любила раньше, и только кто -то где-то кого-то безутешно оплакивал.

Мне некуда было идти, но стало так безразлично, что я побрела к дому судьи. Выгонит — значит, выгонит. Может быть, отдаст под арест. А может — но только смысл гадать.

Редкие прохожие встречались на улицах, куда -то шли, и звенели негромко колокола. Погребальные службы, возможно, решила я. В эту ночь город платит за то, что боится взглянуть в глаза страху.