Шарлотта Физерстоун - Похоть Страница 4

— Скажите мне как, — хрипло прошептал Ниалл. — Как мне лучше сделать это?

Он надеялся, что духи — как злобные, так и милостивые — те, что часто появлялись в этой спальне, услышат его.

— Скажите мне, как снять это убийственное проклятие и спасти мой двор от катастрофы!

Шепот, едва слышимый, пронесся мимо Ниалла. Какое-то движение у книжной полки привлекло его внимание. Трепещущий пергамент, окаймленный сусальным золотом, вдруг слетел с полки на пол, заставив короля склониться над ним. Магическим образом изображение слов на древнем волшебном языке предстало перед глазами Ниалла, подарив ему надежду впервые с тех самых пор, как он занял трон Неблагого Двора.

«Тех возвышает грех, тех губит добродетель…»

Глава 2

Гластонбери, Сомерсет, Англия

1789 год, канун Белтейна{2}

Скалистая вершина холма возвышалась над деревней подобно внушительному мегалитическому сооружению, сверкавшему на солнечном свете. На самом верху таинственной насыпи, как каменная игла, пронзающая облака, стояла полуразрушенная церковь Святого Михаила. Сельские жители веками уверяли, что там погребены король Артур и Гвиневра. Впрочем, некоторые твердо верили в то, что глубоко под волнистой зеленой травой, напоминавшей слои роскошного бархата, обитал народ фей. Поговаривали, что под этой травой, ниже вершины холма, расположен извилистый лабиринт склепов — магический путь в королевство фей.

Определенными ночами года, такими как сегодня, в канун Белтейна, завеса между бессмертным и смертным владениями делалась тонкой, и темные феи, все их красота и волшебство незримо появлялись среди людей. Но Белтейн наступал лишь с приходом сумерек. До этого момента оставалось еще несколько часов. Смертные были свободны от фей. По крайней мере, пока.

Бросая восхищенный взгляд на таинственную и впечатляющую скалистую вершину, Честити лучше других знала, что нужно верить в сказки о Дине Ши. Народе фей.

Чувствуя, как ее неудержимо тянет к скалистой вершине холма, Честити крепче сжала пальцами в перчатках ручку своей плетеной корзины, словно пытаясь устоять перед соблазнительной красотой, пытавшейся околдовать ее. Люди верили, что эта скалистая вершина была частью владений Неблагого Двора — порочного, страшного королевства сказочных фей. Темных, нечестивых колдунов. Загадочно эротичных, призрачных, полных мрачной красоты сил, развращающих душу с помощью всевозможных неземных, греховных наслаждений, которых ни один смертный не мог и желать. Этим темным силам и их порочному очарованию Честити сопротивлялась всем своим существом. Глубоко укоренившееся в ее душе целомудрие яростно противилось им — похотливым, искушающим созданиям, которые похищали девственниц прямо из их постелей и силой овладевали ими.

Честити не должна была интриговать таинственная вершина холма или заманчивая идея о существовании волшебного подземного королевства, которое и являл собой Неблагой Двор. Напротив, воплощенной добродетели следовало отвергать все это. Ей стоило быть испуганной до глубины своей смертной души. И все же еле заметное, легчайшее возбуждение в своем женском теле Честити чувствовала лишь в те мгновения, когда ее взгляд задерживался на священном холме. Даже сейчас, когда она прогуливалась по главной улице Гластонбери со своими сестрами, ее пристальный взор был устремлен на скалистую вершину. И этот загадочный пейзаж в который раз отдавался слабым трепетом в ее теле. Честити ощущала чье-то теплое прикосновение, ее бедра немного дрожали. Только окутанная тайной вершина холма и мысль о темных мужчинах-феях заставляли ее чувствовать себя подобным образом. Возможно, эта ноющая в душе тревога объяснялась тем, что темные силы слыли олицетворением опасности. Они были противоположностью Честити во всех отношениях. Она считалась самой добродетелью, темные силы — воплощением греха. Тем не менее Честити не могла не признавать, что ее кровь начинала закипать всякий раз, когда она думала о них. И такая реакция возникала лишь при мысли о мужчинах-феях, грустно заметила про себя Честити. Смертные мужчины не вызывали в ней никакого отклика, кроме необходимости поддерживать вежливую беседу и нелепого порыва скрыться под своей обычной маской целомудренного благочестия.

Словно подтверждая эти грустные мысли, Кейлеб Грэхем, сельский баронет, прошел мимо по улице, одарив Честити самой приветливой, обходительной улыбкой.

— Славного дня, леди, — пробормотал он, и в его голосе послышались типично мужские галантные нотки. — Леди Честити, — отдельно поприветствовал Кейлеб, сняв треуголку и учтиво поклонившись, — как восхитительно вы выглядите этим утром! Прогулка придала живительный румянец вашей коже.

Ни-че-го. Никакой реакции, даже слабейшего трепетания в животе. Честити слышала, как другие девушки из деревни — а особенно женщины постарше — говорили о красоте Кейлеба Грэхема. Его желанности. Честити прекрасно видела это и сама. Кейлеб был привлекательным мужчиной, его широкие плечи и грудь свидетельствовали о зрелой мужественности, которая так привлекала прекрасный пол. Но ничего типично женского не будоражило ее душу.

— Добрый день, сэр, — вот и все, что ответила Честити, неспособная вести непринужденную или оживленную беседу с представителями противоположного пола.

Ах, как бы ей хотелось обладать подобным умением!

Честити не могла не заметить, как помрачнели глаза Кейлеба, когда он снова водрузил шляпу поверх своих каштановых волос. Отчужденность Честити была совсем не тем, к чему привык баронет во время болтовни с женщинами. Но Честити была благословлена отнюдь не даром умелого флирта. Она не знала, как заигрывать. Просто не понимала этого. Ее талантом была непорочность, чистота разума, души и тела. Честити слыла образцом праведности, считавшимся выше искушений смертного мужчины.

— Вы собираетесь присутствовать на общественной лужайке сегодня вечером? — Вопрос Кейлеба был адресован Честити, в то время как его взгляд прочно приклеился к ее глубокому декольте, которое она благоразумно прикрыла углом своей шелковой шали.

— Боюсь, нет. Прошу извинить нас, сэр, но мы должны идти по своим делам.

Прозвучавшее в ее голосе осуждение поразило Кейлеба, и его красивые черты исказило выражение уязвленного самолюбия.

— Что ж, тогда — хорошего дня, — проворчал баронет, и до слуха Честити донеслось его тихое брюзжание: «Фригидная мегера!» Произнеся этот нелестный эпитет придушенным шепотом, Кейлеб с досадой стукнул тростью о землю и пошел дальше по главной улице.