Перебежчик - Дж. С. Андрижески Страница 4

Монахи сказали, что он страдает отчасти из-за того, что сейчас отстраивает поломанные части своего света, чтобы иметь возможность стоять на своих двоих.

Они сказали, что до тех пор он был наркоманом, кричащим от боли из-за дыры в его свете… кричащим от боли, потому что он скучал по симбиозу Пирамиды.

Они говорили, что его психологическая боль тоже исходила в основном от этого.

И это тоже казалось Ревику правдивым.

Как бы ни было стыдно признаваться, он скучал по власти, одалживаемой ему Пирамидой, даже если эта сила и власть были украденными. Возможно, ещё сильнее он отчаянно скучал по чувству предназначения, которое Организация давала его жизни.

Монахи уверяли его, что всё это — часть процесса.

Они считали это «необходимой болью», чтобы пройти через развившуюся у него «зависимость» от света Шулеров. Они предупреждали, что Шулеры лишили его истинной независимости разума, пока он был с ними. В результате он утратил способность поистине понимать свой разум или принимать свои решения.

Они говорили, что в результате он утратил веру в себя.

Они говорили, что всё это вернётся.

Они обещали, что это вернётся, если он не сдастся.

И как бы это ни раздражало Ревика до чёртиков, это тоже казалось правдой.

И всё же он подозревал, что дело во многом не в промывании мозгов и не в повреждении его aleimi-структур, а скорее в том, что он искренне скучал по временам, когда он был частью мира. Когда он был причастен к чему-то. Он скучал по знанию происходящего. Чёрт, да он даже не знал, чем закончилась последняя человеческая война, в которой он участвовал.

Он не знал, крутили ли по радио его любимые человеческие группы.

Он не знал, занимали ли политики те же посты, носили ли люди ту же одежду, какие разразились скандалы, какие вышли фильмы.

И ещё это стирание разума, которое Вэшу пришлось провести в рамках соглашения, на условиях которого его отпустили Галейт и Шулеры.

Из-за этого Ревику не хватало некоторых кусков — чёрных пятен, где когда-то жил его разум, где когда-то жил он сам. Эти пустые, похожие на бездну пространства окружались смутными эмоциями, предубеждениями и желаниями, вещами, которые притягивали его, но без конкретных деталей, без чего-либо, помогавшего ему осмыслить собственные чувства.

Он больше не помнил значительные куски того, что делал после окончания Второй Мировой Войны. Он натыкался на «кармашки» горя, вспоминал лица, беглые образы того, что ощущалось знакомым.

Он вспоминал лица некоторых людей, которых он убил.

Он даже время от времени вспоминал счастливые моменты.

Он определённо помнил некоторые более развращённые детали.

Однако ничто не задерживалось достаточно долго, чтобы он знал, что делать с оставшимся, или вспоминал, какие куски того теперь принадлежали ему.

Он помнил Кали.

Он помнил свой перелёт из Вьетнама.

Однако монахи сказали ему отпустить это всё.

Они советовали Ревику попробовать посмотреть на себя новыми глазами, заново узнать, не позволяя тем старым способам восприятия себя окрашивать его впечатления. Они говорили, что он не видел себя отчётливо, ни в хорошем, ни в плохом. Они говорили, что он не мог ясно видеть свои способности, других и то, как другие видели его.

Но Ревику не хотелось.

Ревику не хотелось отпускать это всё.

Однако даже тогда, когда он пытался противиться им, он не мог достаточно ухватиться за свой разум, эмоции или воспоминания, чтобы от этого был какой-то прок.

По словам Вэша, он провёл тут почти пять лет.

Пять лет, и никто не сообщил ему ни капельки новостей, даже относительно того, закончилась ли американская война во Вьетнаме, и живы ли его друзья в Организации.

Он сходил тут с ума, бл*дь.

Он реально начинал сходить с ума.

Монахи, конечно, называли это «прогрессом».

У Ревика для этого имелись другие слова.

Он бормотал и даже кричал им эти слова уже месяцами, но и на это они мало реагировали.

Он хотел, чтобы они отреагировали, бл*дь.

Он хотел, чтобы они время от времени сердились на него. Он хотел, чтобы они кричали в ответ, наказывали его за дерьмовое поведение. Чёрт, да иногда ему хотелось, чтобы они его побили.

Но они никогда этого не делали. Они не давали ему оснований для отпора, что только делало хуже его раздражение, смятение и отвращение в адрес самого себя.

Он гадал, что они сделают… что они реально сделают… если он просто уйдёт.

Если он однажды ночью просто выйдет из этих холодных сухих пещер, спустится по горам к ближайшему островку цивилизации, напьётся до усрачки, изо всех сил постарается потрахаться столько раз, сколько вынесет его член и свет… будет ли им до этого дело?

Придут ли они вообще за ним?

Одна лишь мысль об этом заставляла его член твердеть. К коже приливала кровь, свет змеился и искрил как сердитый, раздражённый разряд электричества.

Gaos. Он не мог сейчас начинать думать о сексе.

Правда не мог.

Но он мусолил эту идею.

Он мусолил её, зная, что не сделает этого, понимая, почему не сделает этого. Понимая, что покаяние — это такое же условие, на котором Шулеры его отпустили… на котором Галейт его отпустил в рамках соглашения с Вэшем не приходить за Ревиком после его дезертирства. Понимая, что он не пригоден для жизни в бегах, как и для жизни монахом.

Понимая, что это не истинная причина, просто ещё одна дерьмовая история, которую он скармливал своему эго, чтобы оно умолкло.

Ревик всё ещё проделывал этот свой еженощный ритуал, когда достиг до двери похожей на пещеру камеры…

…и застыл.

Его свет метнулся вперед, подтверждая то, что он почувствовал.

Кто-то его поджидал.

В его комнате кто-то был.

Кто-то незнакомый.

Глава 3. Запрос

Ревик переключился в режим разведчика. Перемена произошла быстро — так быстро, что его разум не успел сформулировать ни единой сознательной мысли.

Его свет включился в режим оценки.

Затем, почувствовав, что внутри этих каменных стен находятся разведчики, а не монахи, aleimi Ревика ожесточился, переключаясь в более агрессивную форму самообороны.

Конечно, при этом от него не ускользнула ирония — даже когда он ненавидел свою собственную жизнь, какая-то часть его боролась за её защиту с бдительностью, граничащей с патологией.

Несколько нюансов относительно быстро успокоили эту повышенную бдительность.

Кто бы ни ждал его там,