История Мадлен (СИ) - Ром Полина Страница 4

Хотя, да… Чего я хочу? Мадлен, судя по всему, никого не интересовала даже при жизни своей тетки. Кто же будет беспокоится обо мне сейчас? Смешно даже надеяться на такое. Я, на минуту, задумалась о странности своего попадания. Что там, в своем мире, я была никто, просто нищая училка, так и здесь, в новой жизни, во Франции, я – никто…

— Колетт, будь добра… Мне нужно умыться и, хорошо бы – расческу. Поможешь?

— Сейчас, мамзель.

Умывшись чуть теплой водой из кувшина, я попробовала расчесать волосы. Клок на затылке, все же, пришлось вырезать, но остальные колтуны я медленно и методично разобрала. Очень больно было расчесывать именно левую сторону – оттуда пришел удар. Но я справилась.

Старое ветхое кресло у окна показалось мне довольно удобным. Найдя в шкафу еще и шаль, когда-то яркую, а сейчас – просто вылинявшую, зато очень теплую, я уселась в кресло и вздохнула. Здесь я смогу разговаривать с сестрой или кузиной будучи не так беспомощна, как в кровати. Надо бы, заодно выяснить степень нашего родства.

Бодро простучали каблучки Бернардеты и она впорхнула в комнату, не особо скрывая счастливую улыбку на лице. Роскошное траурное платье невозможно сшить за два дня, но девица была одета с иголочки! Натуральный черный шелк, отделанный тончайшими лиловыми кружевами, черные митенки и черные агатовые украшения — этакий полу-траур. Настоящий траур этого времени – черная креповая ткань, никаких украшений и кружев. Это я точно помню.

Вообще, стоит, конечно, уточнить, в каком я веке. Но во времена моей театральной работы мы ставили пьесу о годах, предшествующих Великой Французской революции. И костюмы того времени я изучала долго и тщательно. Лучше, пожалуй, я знаю только историю Викторианской моды. То, что я видела из одежды на Елисейских полях – однозначно, период Марии Антуанетты. А это значит, что девица нарушает правила приличия. Но, тут уж сама дура виновата. Франция, конечно, не столь консервативна, как Англия, но и такой туалет может вызвать море сплетен и проблем. Первый траур – только черное! И это – незыблемое правило. Потом, через полгода-год, можно допустить кружева и лиловы цвет, не раньше.

— Встала?! Отлично! Тетушка померла, слышала? Так вот, через два дня придет нотариус. Ты тоже должна присутствовать при чтении завещания. Мне бы не хотелось переносить это из-за тебя!

— Не хочешь переносить – прикажи слугам нормально кормить меня и сменить бельё.

Я сама не ожидала от себя, что я смогу чего-то потребовать! Возможно, во мне просто накопилась критическая масса раздражения на жизнь и на себя! Почему, ну почему я всегда уступаю наглости, злости, моральному уродству?! Неужели я такая размазня, что и в этой, второй жизни, мной будут помыкать и пользоваться все, кто только захочет?!

Бернардет задохнулась от возмущения:

— А ты сама?! Ты что, не можешь спуститься на кухню и поесть?!

— Я не поняла, это тебе ведь нужно, чтобы я присутствовала? Значит, ты и подсуетись! А мне, дорогуша, и так все нормально. Только лечить свои синяки я собираюсь долго и надежно. Недельки так две-три… А потом, безусловно, можно будет и завещание вскрыть.

В раздражении, топнув каблучком о пол, кузина вылетела из моей спальни и на весь дом завопила:

— Абель! Абе-ель!

Потом раздраженный стук каблучков и высокий голос, выговаривающий что-то невидимой мне Абель.

Не знаю, что уж там мне достанется по этому самому завещанию, вряд ли много. Вспоминая те пару дней, что я провела в обществе тети, мне вполне может достаться на память кольцо из её волос. Хотя – нет, кольца из волос – это Ирландия и Англия, да и то, более поздняя, Викторианская. Так что я вполне могу получить большое и красивое ни-че-го! И стоит ли из-за этого суетится?

Судя по всему, я – дворянка. Значит просто на улицу вряд ли выкинут. Скорее уж, найдут место компаньонки у еще одной престарелой тетушки. И вряд ли там будет сильно лучше. Так что вполне имеет смысл полежать в этом доме подольше. Хоть сил наберусь.

Прошел почти час, когда дверь в комнату открылась и две горничные, кряхтя, втащили приличных размеров деревянную кадушку. Очень широкую и низкую. И два лакея начали таскать воду.

Снять сорочку мне не позволила Колетт. Я решила не спорить, уйдет Абель, которая перестилает сейчас кровать, спокойно вымоюсь, как нужно. А пока я сидела в горячей воде, откинувшись на устланный суровой тканью деревянный бортик и наблюдала, как капли воды стекают прямо на пол…

Голову пришлось промывать очень-очень аккуратно – казалось, что малейшее прикосновение способно вызвать новый приступ головной боли. Не меньше часа ушло на то, чтобы вымыться и, растеревшись чистой шершавой тканью, откинуться в кресле. Голова кружилась, да и вообще, устала я так, что хотела не столько есть, сколько спать.

Но честно съела весь ужин, который принесли. Крепкий бульон с половинкой вареного яйца и овощами, отличная отбивная с отварным горошком, воздушный бисквит к чаю и вазочка нежнейшего заварного крема.

Синяки-синяками, но первый раз за все время вкусно и плотно поев, я чуть не уснула прямо за столом.

Глава 4

Неделю мне удавалось тянуть время до прихода нотариуса. Каждый раз, как «обожаемая» сестрица входила в мою комнату, я отворачивалась от нее, делая вид, что у меня нет сил для разговора – приходилось тянуть время перед неизвестностью, что ждала впереди.

Если они надумали просто выгнать меня на улицу, стоит ли поднимать шумиху, обвиняя семейку в обмане, ведь, по сути, девушка, чье тело я теперь ношу – кровная родственница умершей диктаторши!

— Мадлен, довольно притворяться и играть в принцессу, коей ты не являешься. Месье Лювиль уже дважды приходил к нам, и сегодня это будет последний раз. Если ты не спустишься сейчас же, мы просто вызовем еще одного нотариуса, который станет свидетелем! – с порога истерично начала Бернардет.

— Хорошо, дай мне пол часа и пошли служанку, чтобы помогла собраться. Иди, я сейчас, – прохрипела я, не поворачивая головы к двери, от которой не отлипала сестрица, не желая заходить в мою убогую комнату.

Все, время вышло, и сейчас озвучат то, что было известно хозяйке этого дома с самого первого момента. А может и сестра знала, что меня ждет. Только я все еще тешу себя надеждой, что не останусь на улице. Служанка вошла молча, опустив глаза. Может и она знает, что мне уготовлено судьбой?

— Абель, дай самое красивое платье, теплую шаль, достань самые крепкие чулки и обувь, – без эмоций сказала я вошедшей служанке. А то вдруг прямо сразу и отправят на улицу, так хоть уйду в теплых вещах. Где, интересно живут нищие, и какие возможности есть по работе у таких как я?

— Мамзель, зачем вам шаль? Тепло ведь, да и камин с утра растопили, чтоб не сырел дом. Там сейчас тепло – хоть окна открывай. А туфель у вас отродясь не было, только вот башмаки…

— Ладно, давай что есть, если не из чего выбирать. Но платье получше нужно, чего позориться перед месье? – уже совсем без надежды на хороший исход пробормотала я. Будь что будет. Если карма решила накрыть меня медным тазом в обеих жизнях – так тому и быть. Только вот она не знает, что голыми руками меня не возьмешь.

Когда Абель одела, причесала и усадила меня перед зеркалом, кроме худобы и кругов под глазами я неожиданно заметила странный блеск в своих глазах. Мое, откуда не возьмись, настроение бойца, почему-то не вязалось с тем, что было видно в зеркальном стекле, словно та, бывшая Мадлен, горевала о своей несчастной жизни. Я заметила, что служанка тихохонько выскользнула в коридор, и прошептала своему отражению:

— Дорогая, прошу тебя, не бойся, это я виновата в таком настрое, это меня жизнь кидала как пакет из-под мусора по дороге, и я сейчас в ответе за твои прекрасные глаза, за твое молодое сердце. Больше они не смогут нам навредить. Какой бы исход нас не ждал, мы им покажем «Кузькину мать», «битву при Ватерлоо», и прочие ужасные сражения. В твоем маленьком тельце больше не сломленный птенчик, здесь теперь боец, вот увидишь, – я улыбнулась, сделала несколько движений пальцами, словно расстреливаю невидимых врагов из пистолета, дунула на «дуло», и уверенным шагом направилась к двери.