Дочь атамана - Тата Алатова Страница 40

Устав от бессвязных своих мыслей и бесполезных сожалений — свершилось, уже все свершилось, что толку глядеть назад, Саша подошла окну, приложила ладошки к кружевным морозным узорам, пытаясь охладить горячую, яростно бурлившую кровь.

Хотелось схватки, решительных действий, но не было перед нею врага. Даже канцлер стал понятнее и не столь омерзителен — ведь любил старый хрыч свою дочь, пусть и пытался продать подороже, но все же любил. Все же пытался сберечь!

И тут какое-то неясное движение привлекло ее внимание. Саша пригляделась и ахнула: Михаил Алексеевич торопливо покинул темный флигель и зашагал к дворовым постройкам.

Куда это он глухой ночью?

За какой надобностью?

Не думая более ни о чем, обрадованная возможностью сбежать от душевных терзаний, Саша выскочила в сквозную горницу, где на лавке громогласно храпела Марфа Марьяновна, ненадежный страж, сунула ноги в высокие валенки, запахнула на себе длинную овчину — три раза вокруг завернуться можно было в тулуп кормилицы, — схватила с сундука яркий платок и понеслась к выходу.

Ночь встретила ее крепким морозом, аж дух перехватило. Следуя за цепочкой следов на снегу, Саша добралась до дворовой бани, где с детства не была, с тех пор как покинула ее охота играть в прятки, поймала влажный аромат дубовых веников — поди топили сегодня, с дороги первое дело, а с дедом приехало с десяток людей, — недоуменно толкнула приоткрытую дверь в предбанник. Зачем здесь Михаил Алексеевич сейчас? Неужель мыться собрался столь неурочно?

И тут нательный крестик будто вспыхнул огнем, обжег льдом, Саша вскрикнула глухо, распахивая воротник, сбрасывая платок, нащупала наконец крестик, ладонь опалило, а из темноты бани на нее наскочила вонючая злобная нелюдь: глаза полыхали алым, копытца вместо ног соскользнули по наледи, тощие мохнатые лапки вцепились в овчину. Тварь опрокинула Сашу на спину, в снег, зашипела яростно, нависая сверху, — ужаснули лысый череп, синюшная кожа, смрад из раззеванной клыкастой пасти… Послышался грозный мужской оклик, и сильная рука сдернула тварь и швырнула в сугроб.

И с Сашей впервые в жизни случился обморок.

Очнулась она от того, что щипало кожу на груди, там, где под самой ямкой под шеей обычно покоился крестик. Дернулась испуганно, распахнула торопливо глаза, увидела сумрачное лицо Михаила Алексеевича и тут же обмякла.

Было тепло — Саша повела вокруг глазами, узнала в пляшущем огоньке свечи флигель. Полынный запах трав так остро напомнил старого лекаря, что она невольно вздрогнула.

— Тише, душа моя, — шепнул Михаил Алексеевич, — это верное средство от ожогов, к утру легкий след лишь останется.

— Где эта тварь? — спросила Саша тоже шепотом. — Или мне привиделось?

— Пусть привиделось, — согласился он охотно, — не думайте, забудьте. Все прошло.

Она ощутила его легкие прикосновения к пострадавшей ладони, от воспоминаний закружило голову — ведь и лекарь касался ее ран точно так же, бережно, невесомо.

У Михаила Алексеевича и руки были лекарские — крупные, нежные.

Да что с нею такое?

— Как же вы… — она запоздало вдруг рассердилась на него. — Один! Я ведь велела вам без меня не ходить!

— Уж вы, Саша Александровна, помогли так помогли, — с улыбкой откликнулся Михаил Алексеевич. Он вовсе не выглядел виноватым, расстроенным или испуганным. Будто лысая тварь с копытцами, которую он так вовремя содрал с Саши, была обыкновенной кошкой.

— Спугнула только? — спросила она удрученно. — А и правильно! Как торговаться с этакой мерзостью? Кочергой бы ее по затылку, вот и вся цыганская мена!

— Это хорошо, — заметил он, посмеиваясь, — что вы не купеческого рода. А то покупатели бы уходили от вас с синяками.

Она фыркнула, поднесла ладонь к лицу, втянула полынный запах.

— Где вы взяли эту мазь? — спросила, прикрыв глаза. — Снова у деревенской ведьмы? Пахнет, будто лекарь мой делал.

— Все травы пахнут одинаково, — возразил Михаил Алексеевич чуть резко, упоминание о лекаре по обыкновению огорчило его.

Саша вздохнула. В овчине ей было жарковато, но и снять невозможно — внизу ведь одна сорочка, однако стыда вовсе не было, среди ночи, с мужчиной, полуголой!

Ну и пусть, и пусть, сказала себе она. Что в этом после встречи с настоящим чертом. Пустяк, безделица.

— Я вам испортила все? Простите, милый Михаил Алексеевич. А вы его в сугроб швырнули… Поди, мстить теперь будет?

— Вы думаете, я боюсь чего-то? — спросил он с усмешкой. — Пустое все, Саша Александровна, неважное. Расскажите лучше, что вы от деда своего узнали.

И у Саши мигом слезы выступили, а казалось — все выплакала, успокоилась.

Но от его сочувствующего, доброго взгляда стало вновь жалко себя, горемычную, и она, не ведая, что творит, подалась вперед, сжала в кулак мохнатую его телогрейку, уткнулась носом в отдающий зверем мех и разревелась.

Не сразу удалось облечь мысли в слова, только плавилась от духоты под руками Михаила Алексеевича, а он гладил растерянно ее плечи, волосы, спину. Бормотал что-то ласковое, утешающее, умиротворяющее, а она не говорила — выплескивала, выплакивала, выкрикивала.

— Всем, всем принесла несчастья! И маме, и отцу, и лекарю, и канцлеру! Лучше бы мне вовсе…

— Тшш, — он закрыл ее мокрый от слез рот шершавой ладонью, — не продолжайте. Грешно так думать.

Серебрились его обычно голубые глаза, показавшиеся ей поначалу бесцветными. А теперь — бескрайние, бесконечные, словно озера в густом лесу. Саша и сама не поняла, как убрала широкую ладонь со своих губ, подалась ближе, уступая мимолетной прихоти — поймать его дыхание. Ей думалось, тоже будет полынный запах, но оказалось — что-то сладостно-молочное, будто не вдовец перед ней сидел, а невинная дева. Она коснулась кончиками пальцев щеки Михаила Алексеевича, поддаваясь жадному своему любопытству, провела бороздку по коже к его русой старомодной бородке, столь аккуратной, что даже первый император не повелел бы сбривать, поежилась от ее колкости. И вдруг осознала, как окаменели его руки на ее плечах, стали тяжелыми, неподъемными. В лице Михаила Алексеевича проступили отчаяние и тоска, будто ее прикосновения причиняли ему невыносимую боль.

И Саша вспыхнула от стыда — да мыслимо ли, он ведь только жену потерял, а она… А что она? С чего вдруг утратила всякий рассудок?

Вскочила на ноги так порывисто, что взметнулись полы овчины, загасив свечу. В упавшей вдруг темноте Саша бросилась вон из флигеля, норовя споткнуться,