Сказка про пушистого котика, или Самый лучший охотник (СИ) - Гуркало Татьяна Николаевна Страница 44

При виде школьных зомби, к которым новичков повели, чтобы попугать и наглядно показать, почему нельзя заходить за двери, на которых нарисован предупреждающий знак, этот чудик выдал жизнерадостную улыбку и заявил, что теперь знает кого вместо себя пошлет копать мамкин огород. А узнав, что зомби настолько тупы, что даже огород вскопать не смогут, немного помечтал и выдал идею о гигантских дождевых червяках, которые еще и петь будут, чтобы копалось веселее. И пока все удивленно на него таращились, он еще немного подумал и решил, что этих поющих червяков можно отправлять подкапываться под крепости, в которых обитает древнее и непобедимое зло. А узнав, что таковых в королевстве нет, очень расстроился и, судя по задумчивому виду, начал размышлять о том, как бы это зло вырастить в цветочном горшке на подоконнике и где потом поселить.

Чужие удивленные взгляды Яфина не смущали. Он наверняка успел к ним привыкнуть дома. Как он смог бы со своей мечтательностью и неожиданными идеями выжить в крепости около болота, Яфин не знал, но ему туда и не хотелось. Как его никто не пришиб по пути от мамкиного дома до его лгуна-учителя — не знали все остальные. И мнения насчет Яфина разделились кардинально. Одни были уверены, что этого бедолагу надо было еще в младенчестве подушкой придушить, во имя человеколюбия и избежания будущих проблем. Другие считали его бесполезным, но и неопасным.

И только один магистр Дановер, столкнувшись с Яфином в коридоре и выслушав его очередную фантазию о пауках, которые будут выплетать защитные символы и развешивать их по заброшенным местам, чтобы там никакая пакость не завелась, одобрительно похлопал его по плечу и сказал, что с такими идеями он однажды вырастет в кого-то великого. Хорошо хоть не уточнил, в кого именно.

А спустя две недели после встречи старика Дановера и мечтателя Яфина случилась еще одна очень важная вещь, о которой никто, к сожалению так и не узнал. Даже Ваня не узнал, потому что ему никто не пожаловался. Никто не знал, что нужно жаловаться, да и о жалобах, вероятно, имел весьма смутное понимание.

Случилось это тогда, когда даже компания студентусов, распивавшая ягодное вино за разросшимися жасминовыми кустами, наконец разошлась, решив, что иначе точно не выспятся. Все остальные в это время давно спали. И даже луна со звездами спрятались за тучами и не спешили показываться.

Школа будто вымерла. А через ограждающую ее стену тихо-тихо, при помощи кошки, веревки и немного левитации перебрался человек в сером плаще. Этот человек, оказавшись в школьном саду, огляделся. Потом достал черный камень, подвешенный на цепочку и что-то зашептал. А когда камень заметно отклонился влево, пошел именно в ту сторону. И дошел в итоге до тех самых кустов жасмина, где пившие вино студентусы умудрились потерять часть закуски. Постояв немного возле них, прислушиваясь к загадочному шуршанию и похрюкиванию, человек хмыкнул, потом вытянул перед собой руку и зашевелил пальцами.

В кустах зашуршало интенсивнее. Одна из веток затряслась. А потом в руки человеку в плаще влетел еж. Большой и колючий еж.

— Перчатки, проклятье, перчатки, — простонал этот человек мужским голосом.

Еж его поддержал похрюкиванием.

А мужчина, вместо того, чтобы похвалить его за понятливость и поддержку, тихо выругался и поспешно засунул ежа в сумку. И вместе с ней пошел обратно.

Еж же в сумке посидел, подумал, почувствовал как оказался за пределами защиты школы, по-своему удивился, но узнавать, чем закончится это удивительное приключение, не стал.

И из сумки он просто пропал.

А дыра в ней появилась из-за того, что заполнившей его место энергии из ближайшего источника надо было куда-то деться.

Интерлюдия 2

Интерлюдия 2

Свернуть ему голову и избавить всех от проблем.

Когда-то давно мир был гораздо меньше и понятнее. И проще.

И нет, не какой-то один мир, а мир в понимании всего окружающего. Всего, до чего можно дотянуться, что можно только ощутить и о чем только догадываться. Вот это все и есть мир. А те закрытые в себе части этого целого, которые называют мирами существа их населяющие… Ну, они части, крошечные. А когда-то давно и весь мир был мал и понятен.

И наверное поэтому у него все получалось так легко.

А может потому, что того, что было сложно, он тогда попросту не замечал. Не помещалось оно в его маленький мир.

А может все дело было в том, что он сам был мал, даже не понимая этого. А потом постепенно рос, взрослел, а вместе с ним и мир становился все больше и сложнее. А он этого не замечал, пока всего не стало настолько много, что не замечать стало невозможно.

А как только заметил, сразу все стало тяжелее и сложнее, даже то, что раньше было просто. Такая вот странность.

И ладно бы сложными стали те самые крошечные части-миры. Сложными вдруг стали даже существа, которые в них жили. Вот тогда, когда он был мал, они все были либо хорошие, либо плохие и никаких непонятностей. Сразу ясно кого поощрять, кого наказывать, кому помогать, а кому мешать. А тут на тебе, кто-то вроде бы плохой берет и делает нечто такое, на что не способен ни один из хороших. А кто-то хороший берет и проявляет слабость, поддается в мелочах чему-то и вдруг творит истинное зло. А еще они это плохое и хорошее перевирают и смешивают. И раскачиваются как на доске-качеле, на одной стороне которой свет, а на другой тьма. И именно из-за них эти свет-тьма текут друг к другу и смешиваются, создавая миллиарды серых оттенков. И вдруг оказывается, что по настоящему черного или белого и вовсе не существует. А может и не существовало никогда. Просто раньше он не способен был видеть оттенки, из-за чего все, что потемнее было для него черным, а все, что посветлее  — белым.

И ему очень хотелось вернуться в те давние времена, где все было просто и понятно, где не надо было вглядываться в бесконечное число оттенков, которые еще и перетекали друг в друга, неожиданно светлели или темнели. И утешало его только одно. Вместе со сложностями появилось и понимание — способность видеть разницу в похожем. Отличать уверенность от пустой самоуверенности, гордость от самомнения и множество другого. И, пожалуй, он научился понимать существ живущих в маленьких мирах гораздо лучше, чем они понимали себя сами. Видел, к чему ведут их поступки и знал, почему они так поступают, даже если они сами были на это не способны.

А еще он знал как часто они сами себя обманывают, попросту не желая видеть очевидного. Искренне верят, что видят нечто светлое, когда смотрят на что-то почти черное. И оправдывают собственные желания и стремления, желанием сделать что-то для других.

Например, для величия собственного Дома.

И вот в этих своих оправданиях они заходили так далеко, что могли стать как великими героями, так и не менее великими злодеями. Хотя чаще всего находили на свою голову кого-то более умного, чем они сами, и он с большим удовольствием ловил их на крючок, подкармливая желание оправдать свои поступки крупицами силы и знаний, убеждая их в их собственной правоте и незаметно вытаскивая туда, куда ему было надо.

В общем, он не любил этих любителей оправдывать себя и не замечать очевидного, но их, увы, было много и чем бы он ни занимался, они постоянно попадались на пути. А иногда еще и были ключевыми фигурами. И им приходилось помогать, хотя хотелось схватить и ткнуть носом в ту самую правду о них. А некоторых хотелось и вовсе придушить. Чтобы не мучились. Потому что эти личности умудрялись так далеко зайти в самооправдании, что стали почти слепцами, попросту не способными видеть то, что не хочется.

И вот последней такой личности хотелось свернуть голову, избавив от проблем, которые он сам к себе притягивал, а вместо этого приходилось наблюдать и оберегать, выпустив из виду всех остальных. Остальные, в отличие от него, о себе позаботиться могли. И обмануть их было бы гораздо сложнее. Не попались бы они на примитивную приманку из лжи, лести и обещаний силы. А он пошел, как теленок.