Наложница огня и льда (СИ) - Кириллова Наталья Юрьевна Страница 46

— Нет. Надо было?

— Не знаю. Я… — Я допила остатки вина — и когда оно успело закончиться? — Дело в том, что я… я не знаю, как вы… то есть братство… относитесь к… колдунам.

— Зависит от колдуна, но в основном мы их презираем, потому что они в массе своей жалкие ничтожества, которые разучат с десяток заклинаний и ритуалов и уже мнят себя великими магами. А люди покупаются на дешевые фокусы и с готовностью платят им любые требуемые деньги. Однако твоя магия далека от человеческой. Покажешь?

Я поставила пустой бокал на подоконник, раскрыла ладонь. Мне неловко под внимательным взглядом мужчины, но все же звездочки зажглись, закружились хороводом.

— Нас учили скрывать сияние… то есть наш дар, — я смотрела на серебряные искры, бледным светом озарявшие линии на моей ладони. — Нельзя использовать при чужих, нельзя открывать дар недостойным… даже для самозащиты нельзя. Лучше принять яд.

Почему? Странно, но прежде я не задавалась этим вопросом. Я понимала, что учение наше тайно, что люди, уже когда-то приведшие к гибели множества божественных сестер, могут вновь решить, что жрицы Серебряной опасны. Что высокую милость госпожи нашей нельзя растрачивать на пустяки. Однако разве защита себя, своих близких с помощью дара — это плохо? Неужели Серебряной больше по вкусу самоубийство своих сестер, пусть и во имя цели благородной, истинной?

Нордан тоже допил вино, поставил бокал, поднялся с подоконника. Приблизился ко мне, взял за свободную руку, приглашая встать.

— По моим наблюдениям, в большинстве своем религиозные культы — та еще муть, потому что за ними стоят люди. Разные люди. Или иногда нелюди. Однако и те, и другие чаще всего пекутся о собственных интересах. Тебе вряд ли приятно это слышать, но увы. — Мужчина провел подушечкой указательного пальца по ребру моей ладони с мерцающими над ней звездочками. — Единственная школа на острове была при единственном же храме. Какую только высокоморальную ерунду нам там ни втолковывали. Некоторые искренне верили. В том числе в интересное предположение, что если дар дается от светлых богов, то должен непременно проявляться в каком-то возвышенном виде, помогать простым людям и его носитель есть собрание лучших человеческих качеств. Короче, живое воплощение благородства и прочих добродетелей. А если от темных, то несет сей дар тьму и разрушения, и обладатель его проклят и вообще не очень хороший человек.

Лунные искры отражались в темных глазах, замирали крошечными каплями застывшего серебра. Моей ладони коснулся холодок, и я с трудом заставила себя отвести взгляд от завораживающей темноты.

Звездочки обратились кусочками льда, подобно насекомым в медовом золоте янтаря. Целая россыпь бриллиантов, граненых, прозрачных, с заключенным в глубине серебряным огоньком, что продолжал мерцать далекой звездой. Я улыбнулась, рассматривая это маленькое чудо и жалея только о том, что лед растает, а сияние рассеется.

Нордан отпустил мою ладошку, и я сжала ледяные звезды в кулаке.

— Я смогу тебя защитить, котенок, — голос тих. Лицо так близко, что я чувствую дыхание мужчины на своих губах, чувствую запах вина и тумана.

— От чего?

— От всего. Ото всех. От любого, кто осмелится забрать тебя.

Звездочки падают из разжатого кулака. Я слышу, как с шорохом раскатываются они по полу.

Нордан потянул за пояс халата, и шелковая полоска развязалась точно сама собой, без малейшего усилия. Мужчина спустил халат с моих плеч, лазурный шелк скользнул по рукам, открывая белую сорочку, в определенной мере скромную, украшенную голубыми лентами. Но слишком тонкую, не скрывающую линий тела. Возможно, пеньюар был бы более уместен. Не знаю, почему я выбрала обычную сорочку?

Легкое прикосновение губ к моим, чуть приоткрытым. К щеке, к скуле, даже к кончику носа. И я, решившись, развела края черной рубашки, сняла ее с Нордана, подозревая, что оставил он эту деталь одежды из-за меня. Мужчина обхватил мое лицо ладонью, снова накрыл мои губы своими. Поцелуй глубже, настойчивее, кружит голову и, чтобы устоять на ослабевших вдруг ногах, я обняла Нордана за плечи, цепляясь отчаянно, словно за опору единственную, надежную. Вторая рука легла на талию, но сразу опустилась ниже, поглаживая бедро, ягодицы. А я и не надела под сорочку ничего. Самое интимное прикрыто, однако ладонь всякий раз оказывалась чересчур близко к краю подола, вынуждая застывать ледяной скульптурой.

Нордан отстранился чуть, увлек меня за собой, прочь от окна, за которым сплетались тени.

Возле разобранной кровати ковер и мои босые ступни утонули в пушистом ворсе. Поцелуй, мягкий, теплый, успокаивающий. Рука, легко скользящая по моей спине. Жар мужского тела — я ощущала его сквозь тонкую ткань, ощущала открытыми участками кожи, ощущала, как внутри меня разгорается похожее пламя. Вспыхивает ярче, сильнее, наполняет, лишает дыхания, ясности мысли.

Но я не хочу сейчас мыслить ясно.

Нордан опустился на кровать, поправил подушку под спиной, притянул меня, усаживая к себе на колени. Я дернулась слабо, не вполне уверенная в правильности происходящего. Ладони проникли под сбившуюся на бедрах сорочку, удерживая меня на месте.

— Тише. Ты же не боишься? И не бойся.

— Я не боюсь, я только не знаю… — что надо именно так. Что так можно.

— Не знаешь, верно, — от ласкового тона, от дыхания, щекочущего шею, бросало в дрожь, но дрожь приятную, волнующую. — Поэтому придется довериться.

Я обняла мужчину, прижалась сама, опьяненная жаром, близостью, чувствами, лишь отдаленно похожими на те, что рождались в тот, первый раз.

— Я верю тебе, — выдохнула в губы, не задумываясь, не пытаясь понять, откуда возникли вдруг эти слова.

Я просто произнесла.

Мгновение Нордан смотрел мне в глаза, пристально, удивленно, настороженно. Затем поцеловал. Долго, нежно. И мне показалось, что в воздушных, кремовых оттенках этого поцелуя появилось неожиданно что-то новое, неведомое прежде. Новый вкус, новый цвет, хотя я едва ли могла сейчас описать его, разобраться, чему он подобен.

Возможно, позже.

Пальцы скользнули по животу, опустились ниже, и я вздрогнула вопреки тому, что это было и в прошлый раз. Но выгнулась послушно, открывая шею поцелуям более обжигающим, более требовательным. Вздохнула прерывисто, ощущая губы на груди сквозь ткань сорочки, ощущая, как сомкнулись они на вершинке, ставшей вдруг странно чувствительной.

Я помнила то ожидание, непонятное, мучительное, что охватило меня тогда. На сей раз оно сильнее, приходит с жаром, срывается вздохами, тихими стонами, которые я пытаюсь сдержать, но не могу, проигрывая собственному телу, собственным желаниям. Заставляет подаваться нетерпеливо бедрами, прижиматься непристойно к уверенной, умелой руке, несмотря на память об унизительных проверках. Мне хорошо, однако не покидает смутное, настойчивое желание чего-то большего, чего-то, скрывающегося за неведомой гранью.

— Открой глаза, — голос прозвучал более хрипло, нежели обычно.

Я подчинилась. И утонула в льдистой глубине.

Вздрогнула вновь. Все же это неправильно. Худший осмотр, бесконечно мерзкое, тошнотворное ощущение чужих пальцев внутри собственного тела, разжигающее лишь боль и стыд. Проникающих даже не ради получения какого-то удовольствия, но исключительно в силу профессиональной необходимости. Изучающих придирчиво не как женщину, а как бездушный товар, проходящий проверку на свежесть.

Неправильно. Но сейчас иначе и, едва мои всколыхнувшиеся было испуг, отвращение растворились в синих глазах, я шевельнулась, провела ответно кончиками пальцев по напряженной спине. Нордан снял с меня сорочку, отбросил, уложил меня резко на кровать рядом с собой. Повернулся, привстал, расстегивая и стягивая брюки. Я отвела поспешно взгляд, только скользнув мимолетно по обнажившимся мужским ягодицам и совершенно некстати вспомнив слова Дамаллы. Щупать мужчину пониже спины? Слишком смело, пожалуй. Не уверена, что я когда-нибудь решусь на такое.

Хотя, признаться, хотелось.