И в болезни, и в здравии, и на подоконнике (СИ) - Коханова Юлия Страница 46

- Нет. Не скажу. Во-первых, я знаю, что осторожнее ты все равно не будешь. А во-вторых, я понимаю, почему ты так поступила. И думаю, что ты все правильно сделала. Кто-то должен был затормозить эту тварь. Но признаюсь честно: я предпочел бы, чтобы на амбразуру бросался кто-нибудь другой. Какой-то неизвестный мне герой, которого я буду безмерно уважать – но на расстоянии. Потому что вот это вот дерьмо, - Льюис постучал по куполу, - мне не нравится.

- Мне тоже не нравится, - грустно согласилась Делла. – Здесь скучно.

И тут Льюиса осенило.

- Так. Подожди. Через час я вернусь!

И он вернулся. Через час. Прижимая к груди пакет с книгами. Льюис выставил их на тумбочке аккуратной стопкой, сел на пол рядом с кроватью и взял верхнюю.

- Мы — Хогбены, других таких нет. Чудак прохвессор из большого города мог бы это знать, но он разлетелся к нам незванный, так что теперь, по-моему, пусть пеняет на себя. В Кентукки вежливые люди занимаются своими делами и не суют нос куда их не просят…

Сначала Делла слушала настороженно. Потом начала хихикать. А через пятнадцать минуть выла, как голодный упырь, и тихо пищала от восторга.

- Иииии!!! Уилсон, сука! У меня же швы!

- Ну извини, - неискренне покаялся Льюис. – Ты сама пожаловалась, что скучно. Но если ты настаиваешь, я остановлюсь.

- Нет уж, теперь продолжай!

- Как пожелаете, мэм, - приосанился Льюс и перевернул страницу. - Лемюэла мы прозвали Горбун, потому что у него три ноги. Когда Лемюэл подрос (как раз в войну Севера с Югом), он стал поджимать лишнюю ногу внутрь штанов, чтобы никто ее не видел и зря язык не чесал…

К обеду Делла начала зевать, веки у нее отяжелели и поползли вниз. Льюис, у которого заплетался язык и ныла челюсть, отложил наконец-то книгу.

- Я, наверное, пойду. Хватит на сегодня.

- Ага. Спасибо. До завтра, - Делла подняла руку и прижала изнутри к силовому полю. Льюис прижал ладонь со своей стороны, пытаясь ощутить хотя бы эхо телесного тепла. Обмякшая, расслабленная, засыпающая Делла вызывала в нем чувство болезненного неодолимого умиления, прехлестывающего края и обращающегося в собственную противоположность, вызывая желание не целовать, а кусать. И это было как-то жутковато, потому что кусать Деллу Льюис не собирался. Растерянный и смущенный, он убрал руку и торопливо отошел в сторону.

- Я футболку порвала, - догнало его у порога. Голос у Деллы уже был невнятный, слова налезали друг на друга и слипались, как переваренные макароны.

- Что?

- Я порвала футболку. Со снеговиком. Жалко.

- О. Футболка. Футболка – это ерунда. С футболкой мы все исправим, - пообещал Льюис и аккуратно, без хлопка закрыл дверь.

Глава 29

Тонкий полупрозрачный слой снега, выбеливший траву и могильные плиты, превращался в грязь. Земля чавкала под ногами, засасывала ботинки и отпускала с громким чмоканьем, словно не хотела расставаться с добычей и тянула вниз, под себя.

- Сегодня мы прощаемся с героями, которые остановили опасность ценой собственной жизни. Этот поступок – пример для всех нас…

Длинные ряды гробов, накрытых знаменами – кажется, что птица-гром обнимает лакированные крышки, закрывая их крыльями. Длинные ряды могил, распахнувшие голодные черные рты. Очищенное место под памятник. Он уже готов, стоит неподалеку, скрытый завесой невидимости. Огромный. Величественный. Бессмысленный.

Петер не хотел смотреть вперед, на гробы. Он не хотел смотреть по сторонам, на испуганную, растерянную толпу, осененную внезапным прикосновением смерти. Не зная, куда девать глаза, Петер уставился вверх. Низкие серые облака плыли по небу, как мутная пена, медленно и лениво меняли очертания, но не рождали подобий. Просто бесформенная масса, лишенная любого, даже воображаемого смысла. С таким никчемным небом даже тесты Роршаха не работают.

Гроб Поллукса Дагомари стоял в самой середине – так, чтобы до него сложно было добраться. Организаторы похорон решили, что необходимы дополнительные меры предосторожности на случай, если кто-нибудь захочет свести счеты с покойником. Петер сам помогал накладывать защитные чары, блокирующие большую часть атакующих заклинаний. Они уже сработали дважды – прикрыли Дагомари от брошенного из толпы Инсендио и заблокировали Проклятие Келли. Сотворившая заклинание женщина, похожая на заплаканную, укутанную в черное мумию, орала, выла и вырывалась из рук охранников, которые аккуратненько оттаскивали ее в сторону. Толпа шушукалась сочувственно и одобрительно. Петер смотрел в небо.

Наверное, он тоже должен был обвинять Поллукса. Все-таки Дагомари знал о мантикорах, но не сказал ни слова. Это достойно осуждения. Вот только Поллукс не был в этом вопросе монополистом. О мантикорах знала куча людей – в том числе и некоторые из присутствующих на кладбище. И все они промолчали. Потому что есть этические нормы. Потому что есть элементарная порядочность. Потому что зрелые самодостаточные люди не суются в чужие дела. Потому что не надо портить отношения – тем более с одним из самых влиятельных семейств Нью-Йорка. Потому что мантикоры – это же круто! Зачем ломать такое веселье?

Мотивы, которыми руководствовался Поллукс, хотя бы не звучали как оправдания первокурсника. Дагомари связывали обязательства перед семьей.

Семья определила всю жизнь Поллукса. Ты маг, ты из древнего рода, ты – вершина цивилизации, один из лучших сынов человечества просто потому, что ты Дагомари.

Поллукс приехал в академию, убежденный, что займет место на вершине, и столкнулся с жестокой реальностью. В руках у реальности была лопата. И Поллукс оскорбился. Этот сценарий повторялся из раза в раз с неотвратимой, механической неизбежностью. Поллукс заявлял права, которые ничем не мог подтвердить, терпел неудачу, оскорблялся и снова заявлял права…

Это бесило до багровых пятен в глазах. Каждый раз, когда Поллукс порывался указать кому-нибудь на соразмерное место – расположенное, конечно, у подножия трона Дагомари, Петер зверел. А сейчас все это не имело значения.

В графитово-сером «форменном» аврорском гробу лежал парень двадцати шести лет. Он умер, защищая тех, кого должен был защищать. На этом все заканчивалось.

Глава 30

Льюис появился к обеду. Он вошел в палату, суровый, как командор, поставил на стул пакет и начал доставать оттуда футболки – быстро, одну за другой. Снеговик, пожирающий лыжника. Девушка в балетной пачке, танцующая между матерными надписями. Ктулху на папском белом автомобильчике, воздевший руки в благословляющем жесте. Венцом коллекции стала нежно-лазоревая майк со сценой апокалипсиса: гигантская брокколи шагала по городу, разрушая дома, и стреляла радугой из глаз. «Покайтесь, ибо грядет!» - змеились понизу неровные буквы.

На самом Льюисе была строгая серая футболка, украшенная лаконичной надписью «Мне не нужен секс. Правительство ебет меня каждый день.»

- Ооо… - только и смогла восхищенно выдохнуть Делла. – Охуеть. Я должна надеть это прямо сейчас.

- Не сейчас, а потом, - отрезал Льюис, аккуратно развешивая футболки в шкафу. – Врач сказал, дней через десять тебя выпишут. Вот тогда и наденешь, хоть все сразу. А сейчас мы будем читать. – Он уселся на скудный половичок, оперся спиной на тумбочку, и с комфортом вытянул ноги. – Так, на чем мы остановились? А, вот оно. – Льюис отметил пальцем нужно место. - …Беседы за Круглым Столом были в сущности монологами. Рыцари рассказывали друг другу, как они захватывали пленных, убивали их друзей и сторонников и забирали коней и оружие. Насколько я мог судить, эти убийства совершались не из мести за обиду, не из старой вражды, не из-за внезапных ссор; нет, это по большей части были поединки между незнакомыми людьми, между людьми, которые не были даже представлены друг другу и не сделали друг другу ничего дурного...

Поначалу Делла, увлеченная злоключениями героя, слушала внимательно, но вскоре начала отвлекаться. Потому что Льюис был странным. Он неправильно сидел, неправильно жестикулировал и неправильно читал. Еще вчера Льюис нырял в текст с головой: он представлял персонажей в лицах, размахивал свободной рукой и неудержимо хихикал на смешных местах, безнадежно запарывая эффект. А сегодня… Сегодня Льюис просто выполнял работу – серьезно и основательно. Ни эмоций, ни смеха, ни азарта. Одно бесконечное гранитное терпение.