Пламя моей души - Елена Сергеевна Счастная Страница 48

Хоть и, надо признать, заступился он за Вышемилу намедни, на первой ночной стоянке после ухода из Логоста. Сам он не пришёл, оставив её в шатре под присмотром своих людей, а вот те и решили с добычей, которую общей, видно, посчитали, позабавиться, пока старшой не видит.

Вышемила, едва смежив веки и попытавшись отринуть бьющиеся в голове отчаянные мысли, услышала, как подбираются к ней. Вскочила, отбиваясь от загребущих рук, закричала так звонко, как могла, не надеясь, впрочем, ни на чью помощь. И Камян словно соколом с неба свалился — разметал мужиков в стороны. Одному даже щёку ножом посёк.

— Приблизитесь к ней ещё — в лесу этом останетесь зверью на еду, — пригрозил. — Моя.

И ватажники поняли всё сразу. Даже и слова поперёк ему не сказали. Вышемила же настолько перепугалась, что ничего и вымолвить не смогла. Только в угол забилась: подальше ото всех. А особенно — от Камяна самого. Да он ушёл снова — молча — и где ночь провёл, она не поняла. Не рядом — и ладно.

Наутро тех дозорных, что её стерегли, можно было легко узнать среди остальных по синякам сочным на лицах и виду злому и раздосадованному. Зато все уяснили теперь, что только Камяну пленница новая принадлежит. И пока никого не находилось, чтобы это оспорить.

Только от заступы жестокой Вышемила Камяна бояться не стала меньше, ничуть не прониклась к нему благодарностью. А он словно и приглядывать за ней стал сегодня пуще: то ли своим не доверял до конца, то ли ей.

— Не трясись. Что ты, как мышь? — проговорил он насмешливо, в очередной раз придержав коня рядом с телегой. — Косляки продали бы тебя на Южном пути. А там работа тяжкая, плеть по спине за провинности. А со мной… со мной тебе гораздо лучше будет.

Он опустил на неё взгляд чуть прищуренный, улыбнулся криво — и лицо его и вовсе жутким стало. Хоть Вышемила и успела уже подумать, что, если бы не этот леденящий волчий взгляд и ухмылка извечная на губах, похожая на оскал, он был бы, верно, покраше многих. Или хотела она найти в нём приятные черты, чтобы хоть малость себя утешить. Выходило пока — хуже не придумаешь — и в груди то и дело всё сжималось в комок.

Вот и сейчас дрогнуло и упало сердце вглубь камнем, как скользнул взгляд Камяна по ней — бесстрастный, хищный. Она молила только, чтобы Даждьбог задержал нынче Око своё на небоскате — попозже бы ночь наступила. Отодвинуть бы этот миг.

— Зачем я тебе? — решила она всё ж спросить, хоть и знала ответ.

— А может, понравилась ты мне тогда, — усмехнулся Камян. — Вон. Вспоминал о тебе.

Он тронул оберег на гривне своей — хорошо знакомый. И Вышемила, словно в омут, рухнула в померкшие было воспоминания: как ходил кадык его на шее прямо перед лицом, качались при каждом толчке другие обереги в связке, тихо звеня. И по губам его блуждала ухмылка гадкая. Такая, как сейчас. А после сорвался с них тихий хрип, как излился он, оставаясь глубоко внутри. Других лиц, что были за ним, она, признаться толком не помнила. И покажи ей кто сейчас их — не узнала бы. А его впечаталось в память, верно, теперь уж на всю жизнь. Вышемила отвернулась, вперив взгляд в пронизанную светом Ока чащу. Но продолжала чувствовать на себе его внимание: как изучал он её, как ощупывал всю — словно решал уже, что делать с ней будет.

Вставали за день на привал всего пару раз — и ненадолго. Вышемиле даже позволяли сходить наземь — разминать затёкшее от долгого сидения тело. Но вокруг как бы невзначай сразу смыкались неплотным кольцом ватажники Камяна — не сводили с неё взглядов, едва не следом ходили. И тогда даже кусок в горло не лез, хоть и была она, признаться голодна. И тут отказаться бы от еды вовсе, да откуда ж потом силы взять — хоть как-то да бороться? А может, случай подвернётся удобный — сбежать? Уж лучше в лес, чем к нему под бок.

Так и ехали они до самого глубокого вечера, торопясь, подгоняя то и дело лошадей крепких, длинноногих — словно хотели непременно куда-то успеть нынче. Из отрывков разговора ватажников лишь удалось понять, что собираются они примкнуть к другому отряду, что раскинул становище у одного из притоков Велечихи.

— На лодьях им-то гораздо справнее добираться, — ворчал один мужик, устало ссутулив плечи. — А мы мотайся тут. Тьху. С косляками этими ещё якшаться надобно.

Он ещё раз щедро сплюнул в сторону, посматривая в спины степнякам, что ехали чуть впереди. И то ли у тех оказался такой острый слух, то ли давно они уже чуяли неприязнь союзников своих — и потому лишь одно упоминание их заставило насторожиться: воины обернулись. Пронзили ворчуна взглядами тёмными, недобрыми и перемолвились между собой парой слов на своём языке.

— Ты бы поосторожнее трепался, — посоветовал тому соратник. — А то прирежут где в кустах — и спросу с них нет.

Вышемила согласна была с ним. Она перевела взгляд на косляков, которые снова смолкли, отвернувшись, будто и не было ничего. Но, видно, и они не чувствовали себя на чужих землях в безопасности — хозяевами. Не сняли даже в пути кольчуг и поножей, что защищали их сильные, привыкшие к долгой езде в седле ноги. Они и шлемы надели бы, верно, что висели сейчас у сёдел — остроконечные, увенчанные длинными кисточками из конского волоса — но и слабость большую, опасливость показывать нельзя. Кто бы союзником ни назвался. А теперь и вовсе кто знает, какие мысли в их в головах зародились от неосторожного осуждения зуличанина. Хоть и сошлись те со степняками, а всё равно друзьями не стали. Хотели, видно, только Велеборское княжество подербанить хорошенько.

Не давал себе отряд весь день роздыху вовсе не зря: как совсем уж загустели вечерние сумерки, обхватив духотой влажной близ реки, свернули все по едва заметной, вмещающей лишь пару воинов рядом тропе. Показалось, проглотит сейчас всех зуличан чаща заросшая — да и хорошо бы — но показались скоро меж сосен бронзовых огни стана большого, что раскинулся вдоль русла Сороки — быстротечной дочери Велечихи, которая бежала к ней издалека. Скоро донёсся и шум его, намешанный из разных говоров и голосов: здесь тоже