Муж-озеро - Ирина Андрианова Страница 48

в соседнем отсеке. По билету ей полагалось лезть наверх, но Данила, у которого была нижняя койка, великодушно предложил поменяться. Впрочем, до укладки было еще далеко: предстояла очередь в туалет. Когда Танюша преодолела ее и добралась, наконец, до постели, все вокруг уже спали. Данила сопел наверху. На полке напротив, укрывшись одеялом с головой, лежала Оля, а над ней, свесив вниз руку — Петя. Из соседнего отсека раздавался дуэт храпов Сереги и Мишани, причем каждый старался превзойти другого. Однако, как ни странно, они не мешали спать. В вагоне наступила та своеобразная ночная тишина, которая складывается из шума колес, дыханий, храпов и отдаленных нечленораздельных звуков в чьих-то наушниках, и тем не менее остается тишиной, покойной и сладкой после тяжелого дня.

«Поход закончился, — подумала Танюша. — Теперь все будет, как раньше. Они все исчезнут, и я снова останусь одна. Буду вспоминать, буду тосковать, буду мучиться одиночеством. Но все равно сейчас — лучшая ночь. Она уже теплая и сухая, и не нужно больше никуда идти, и скоро заживут забинтованные пятки. Но все же она стоит на самой границе похода. Всполохи его костра отражаются в ней. Все ребята здесь, и они стали даже лучше, чем были там, в лесу. И может быть, сейчас они в глубине души думают то же, что и я, поэтому я не одинока».

Она усмехнулась про себя, заметив, как высокопарно полилась ее мысль. Да нет, вряд ли кто-то сейчас думает так же, как она: все сладко сопят в подушки. Что ж, надо и ей попробовать последовать их примеру. Сегодня она так замучилась, что, можно надеяться, бессонницы не будет: она не устоит против такой усталости. Танюша расправила простыню, постелила поверх шерстяное одеяло, а затем сама аккуратно забралась под этот пирог нижним слоем. Полка была так узка, что при любом неверном движении покровы рисковали свалиться вниз, обнажив танюшины ноги в рейтузах. Для надежности и тепла она еще и подоткнула края одеяла под себя, превратив его в полу-кокон. Возможно, логичней было бы просто залезть в свой спальник. Но спальники были далеко, в рюкзаках на третьих полках; к тому же после двух недель похода спальник уже не ощущался романтической экзотикой, но, напротив, рутиной. Хотелось наконец-то поспать — хотя бы оригинальности ради — просто под одеялом.

Она уже почти закончила обустройство гнездышка, когда в проходе появилась мужская фигура. Она не сразу сообразила, что это Ион. А он, видимо, искал что-то в темноте отсеков. Заглянул к Сереге с Мишаней, потом вернулся, всмотрелся в танюшин угол и улыбнулся, узнав ее.

— Привет, не спишь? — шепотом спросил он и осторожно, чтобы не задеть спящую Олю, присел на краешек ее полки.

Танюша торопливо поднялась и села на постели. Оба молчали. Она смущенно разглядывала ионовы ноги с острыми коленями, обтянутые спальными рейтузами. Ему, видимо, тоже было не по себе: нетвердая улыбка на лице то появлялась, то исчезала, а руки с длинными пальцами теребили мягкий трикотаж на ляжках.

— Как там твои… соседи? Хорошие попались? — спросила Танюша, не зная, что сказать.

— Соседи? Ах, да… Они ничего, спят уже. Но я не затем пришел. — Ион, видимо, собрался с духом. — Танюша, нам нужно с тобой поговорить.

У Танюши все окаменело внутри. Сердце перестало биться. Что, что такое? О чем он говорит? Ведь не может же быть такого, чтобы он об этом… Нет, это невозможно! А Ион тем временем окончательно осмелел. Если он и мялся, то лишь потому, что не знал, как лучше сформулировать свою мысль. Сама же мысль была ему ясна, как день.

— Танюша, я не знаю как это тебе объяснить… Дело в том, что ты — моя… Нет, наверное не так надо говорить. Ну… Короче, ты влюблена в меня, а я — в тебя. Нет, точнее так: ты любишь меня, а я люблю тебя. Да, так вернее.

Руки, которыми Танюша придерживала одеяло у груди, так и не смогли опуститься вниз, и застыли в неловком положении. При этом ей казалось, что она вся безвольно стекает на полку, и далее на пол. Слова, которые она услышала, были ирреальными, и еще более невероятно было, что они сказаны им, а адресовались ей. Если бы Ион сейчас же поднялся и ушел, она бы охотно поверила, что это было видение, созданное ее больным, истосковавшимся по любви мозгом. Но Ион не уходил. Он все также сидел, потирая колени своими костлявыми руками.

— Мне опять не удалось сказать точно… Эх, вот ведь напасть. Попробую иначе: ты создана специально для меня. А я — специально для тебя. Это определенно так. Я с первой минуты это понял. Знаешь, страшно испугался, что тебя упущу. Но, слава Богу, сообразил, как к вам пристроиться. Вот такой я молодец, все сделал правильно…

Оцепенение Танюши понемногу спало, и теперь в глазах ее было изумление вперемешку с тревогой. Она бы и сама не смогла сейчас сказать, чего боялась, но Иону и это было ясно.

— Да-да-да, я знаю, можешь не объяснять, — махнул он рукой, чтобы остановить ее, хотя она и не думала ничего объяснять. — Ты хочешь сказать, что ты старая и некрасивая, а я — такой молодой красавец. И что тебе стыдно за себя, что ты такая страшная, и ты считаешь себя недостойной моей красоты и величия, и так далее, и тому подобное. И сейчас у тебя сердце рвется на части от всего этого противоречия, верно?

Ион внимательно посмотрел в глаза Танюше и, видимо убедившись, что был прав, продолжал:

— Разумеется, все оно так и есть. Но… не здесь. Все это верно где-то в другом месте, а здесь — не верно. Нет, пожалуй, я опять немного неточен. Плевать, верно это или неверно. Смысл в том, что я сделан, чтобы любить тебя. Не будем сейчас обсуждать, кем именно сделан — это сейчас неважно. Так какая мне разница, где, когда и у кого какие расклады? Мне же будет плохо, если тебя рядом не будет, понимаешь? Мне важно не то, какая ты — старая или молодая, красивая или нет — мне важно, чтобы ты была со мной.

Он говорил, как молодой учитель, объяснявший урок маленькой девочке. Теперь он ласково улыбался, словно знал — за ним правда, а потому успех неминуем.

— Да-да, знаю, знаю! Ты не веришь, что такое возможно, и потому сомневаешься. Ты думаешь, что этот черноволосый красавец не может в меня влюбиться, а значит, тут, наверное, какой-то подвох…