Лучшая ученица (СИ) - Мэй Ирис Страница 49

— Не понимаю, — оборвала Гвен. — Империя не находится на грани войны, ей не грозят ни внешние, ни внутренние беспорядки, на власть правящей династии никто не посягает — зачем же его императорскому высочеству так уж необходимо усилить свой дар? За чужой счёт!

Де Триен вздохнул. Странное дело, он множество раз выходил из самых щекотливых ситуаций, даже императору умел ответить так, чтобы подтолкнуть мысли того в нужном направлении, при этом скрыв собственное настроение; однако сейчас он испытал незнакомую прежде беспомощность.

— Гвен… Ты напрасно так… резко настроена. Что бы там ни говорил де Лаконте, никто и никогда не слышал, чтобы союз истинной пары оказался… неудачным…

— А что говорит господин ректор? — с живым интересом вскинулась Гвен.

Де Триен едва удержал возглас досады. Получается, с ней граф своими умозаключениями не делился. Но теперь уже Гвен вряд ли успокоится, пока не узнает, о чём речь. Надо же было так проболтаться!

— Это не важно, — всё же решил он хотя бы сейчас не вдаваться в детали. — Гвен, решение уже принято, и это не тот случай, когда можно противостоять императорской воле. Поверь, я и так сделал для тебя всё, что было возможно. К тому же, наследник на самом деле вовсе не плохой человек, я думаю, вы сможете найти общий язык…

— А вы этого хотите? — криво усмехнулась Гвен.

Барон болезненно поморщился. И когда она научилась задавать вопросы, от которых взвыть хочется?

— Это самое благоразумное, что в открывшихся обстоятельствах можно сделать…

— Благоразумное? — она горько хмыкнула. — Знаете, ваша милость, если бы только можно было предугадать заранее, что ждёт впереди… Лучше бы я оставалась дома. Лучше бы осталась деревенской девкой, которая сочла бы великим счастьем услужить любому, кто стоит несколькими ступенями выше. Тогда, если бы вдруг эта парность однажды и открылась бы… — самообладание ей всё-таки изменило, и Гвен замолчала на миг, запрокинула голову, стараясь загнать обратно выступившие слёзы. — Я бы подумала — какая это честь для меня! Какая небывалая, незаслуженная честь…

Они по-прежнему стояли напротив друг друга — Гвен возле кресла, с которого встала, когда он вошёл, а он в нескольких шагах от двери — и де Триен не выдержал, преодолел разделявшее их пространство и порывисто привлёк Гвен к себе. Она подалась навстречу, прильнула так отчаянно, будто от него зависела её жизнь, но уже через мгновение отстранилась.

— Вы ведь уже знаете о записке? — как-то отстранённо осведомилась она. — Господин де Лаконте советует мне пойти на встречу. Вы думаете так же?

— Ты ведь сама понимаешь…

— Да, да. Это самое благоразумное, что можно сделать в сложившихся обстоятельствах, — повторила она его же фразу, вот только де Триен не смог бы поручиться, что в голосе при этом не прозвучала насмешка. — Будет благоразумно и после соглашаться на каждую тайную встречу — нельзя же вызывать недовольство у членов правящей семьи! И, конечно, будет очень благоразумно всеми силами хранить эту тайну, чтобы не пошли слухи и меня не надумали упрятать куда подальше. Несомненно, будет верхом благоразумия провести так всю жизнь, оставаясь только источником… хм, магического питания, и никогда не узнать, что такое семья. Хотя семьёй, пожалуй, с позволения его императорского высочества можно будет и обзавестись — опять же, проще будет с конспирацией, вот только время от времени придётся отпрашиваться у супруга на тайные свидания… Но он ведь наверняка тоже должен будет проявить благоразумие, верно, ваша милость?

— Гвен…

— Что?! Я действительно всё понимаю. И я благодарна вам за заботу. Но, прошу вас, не надо говорить так, будто я ещё могу быть счастлива в сложившихся обстоятельствах.

Она замолчала, отвернувшись к окну и бесцельно вглядываясь в темноту сада. У него не сразу хватило духу нарушить тишину. Никогда ещё невозможность изменить ход событий не была настолько мучительной.

— Так что ты будешь делать завтра? — всё же негромко уточнил он, уже почти желая, чтобы Гвен продолжила упрямиться. Тогда придётся всё-таки искать иной выход, и, может, это ни для кого из них не закончится хорошо, но…

Гвен равнодушно пожала плечами.

— Раз вы хотите, чтобы я была благоразумной — что ж, пусть так и будет. Но прежде… — она снова помолчала, не то сомневаясь, не то подбирая слова; потом повернулась к нему, прямо, решительно взглянула в глаза. — Помните, вы как-то сказали мне, что быть с кем-то — это прекрасно, если любишь? Так дайте мне это узнать.

Она произнесла это неожиданно спокойно и твёрдо, как человек, давно принявший решение и готовый за него ответить. С открытой, ясной улыбкой; без тени смущения и без обольщающей игривости, как если бы речь шла о чём-то совсем обычном и правильном.

Де Триен внезапно ощутил почти физическую боль. Охватившее его чувство потери было совершенно неожиданным, и от этого ещё более мучительным. Всё, чему он прежде старался не придавать значения, что истолковывал с холодной рациональностью, вдруг обрело совсем другие очертания.

Чувства Гвен, которые она вовсе не скрывала, и в серьёзность которых он — почему?! — никак не хотел поверить. Его собственный интерес; притяжение, которое он упрямо не хотел воспринять всерьёз… Да он даже сейчас не осмеливается дать своему чувству его настоящее название! Сейчас… Сейчас уже точно ничего не имеет значения, никакие личные побуждения и мечты!

Теперь он точно не имел права на слабость. Теперь, когда жизнь Гвен в любом случае связана с другим. И от того, сумеет ли она привязаться к тому, другому, с чего вообще начнётся их взаимодействие, зависит её счастье.

Единственное, что сейчас можно и должно сделать — не мешать этим новым отношениям. Заставить Гвен поверить, что всё другое — всего лишь фантазии, неоправданные, невозможные… неразделённые. Ей так должно быть легче, и это единственное, что он ещё может для неё сделать.

— Ты сама не понимаешь, что говоришь, — мягко проговорил он, делая несколько шагов назад, от неё. — Гвеннет, мне крайне лестно твоё внимание, но… Но ты ведь взрослая умная девушка, ты должна понимать, что между нами ни о чём, кроме дружеской привязанности, не может быть и речи. У меня давно своя сложившаяся жизнь…

Прозвучало неубедительно. Конечно, он ведь не только сам себе не верил, но и вовсе не хотел обманывать. Отчаянным усилием заставлял себя проявить ответственность, сохранить трезвый ум… Вот только, похоже, иногда всё это бессильно перед обычной человеческой слабостью.

Гвен нежно улыбнулась в ответ, нисколько не скрывая недоверия к произнесённым словам.

— Вы хотите сказать, что я вам не нужна? Что я сама всё придумала, и вчерашний вечер тоже ничего не значит? Если так, скажите это прямо. Дайте слово, что только теперь вы по-настоящему искренни, и я не стану навязываться. Но скажите прямо.

Нужно было ответить утвердительно. Раз и навсегда разрубить эту безвыходную, безнадёжную историю. Заставить Гвен верить, что у неё ничего нет в настоящем, и поэтому нужно строить жизнь заново. С новыми симпатиями, новыми стремлениями и мыслями. Однажды ведь она уже отбросила прежнюю жизнь, и он свидетель, как успешно и естественно у неё получилось влиться в новый для неё мир. Всего-то нужно — ещё раз начать заново…

Но у него не хватило духу. Не нашлось сил грубо её отвергнуть, отказаться…

— Ты сама не понимаешь, что говоришь, — вместо десятка убедительных жестких фраз, которые сейчас имели бы смысл, повторил он. — Важно ведь совсем другое, понимаешь? Подумай о себе, о грядущей жизни. Ты ведь не знаешь, как всё получится — может, совсем скоро ты будешь счастлива, а эти минуты вспомнишь только как случайную ошибку. Не нужно ничего усложнять, Гвен, так тебе же будет проще.

— Вы правы, — внезапно согласилась она, но не успел де Триен перевести дух, принимая свою горькую победу, как она продолжила: — Никто из нас не знает, что будет впереди. Так какой смысл отказываться от настоящего; зачем приносить жертвы, которые всё равно могут оказаться неоправданными?