Лорен Оливер - Пандемониум Страница 5

Я откусываю маленький кусочек от пирожка. Вообще- то вполне съедобно — теплый, похрустывает и чуть жирный, от него кончики пальцев становятся блестящими и скользкими. По мне, так гораздо вкуснее, чем бульон, и я говорю об этом Рейвэн.

Рейвэн довольна, она широко улыбается.

— Да, Рауч[5] — наш шеф-повар, он может из ничего приготовить вкуснятину. Ну, не вкуснятину, а вполне хорошую еду.

— Рауч? Это его настоящее имя?

Рейвэн заканчивает плести косичку, перекидывает ее через плечо и начинает заплетать новую.

— Такое же настоящее, как и все другие,— говорит она,— Рауч в Дикой местности всю жизнь. Родился в одном из хоумстидов на юге, ближе к Делавэру. Там его так и назвали. Когда он здесь появился, он уже был Раучем.

— А Блу? — спрашиваю я.

Я доедаю первый пирожок до последней крошки, и меня не тошнит, но я не хочу искушать судьбу и ставлю тарелку со вторым пирожком на пол рядом с кроватью.

Рейвэн колеблется какую-то долю секунды, а потом отвечает:

— Она родилась здесь, в этом хоумстиде.

— И вы назвали ее так из-за цвета глаз?

Рейвэн резко встает и, уже отвернувшись от меня, говорит:

— Угу.

Она подходит к полкам над раковиной и выключает один из фонарей. В комнате итак полумрак, а теперь становится еще темнее.

— А ты?

Рейвэн указывает на свои волосы и улыбается:

— Не очень-то оригинально.

— Нет, я не об этом. Ты сама здесь родилась? В Дикой местности?

Улыбка мгновенно исчезает с лица Рейвэн, как будто свечу задули. На секунду мне даже кажется, что она сердится.

— Нет,— коротко отвечает Рейвэн,— я пришла сюда, когда мне было пятнадцать.

Я знаю, что мне не следует этого делать, но не могу удержаться и продолжаю расспрашивать.

— Одна?

— Да.

Рейвэн берет с полки второй фонарь и направляется к двери.

— А как тогда... Как тебя звали раньше? Я имею в виду, до того, как ты оказалась здесь.

Рейвэн на секунду замирает, а потом поворачивается кругом. Фонарь она держит низко, так что я не могу разглядеть в темноте ее лицо, вижу только, как блестят глаза, словно черные камни в лунном свете.

— К этому тебе тоже придется привыкнуть,— тихо говорит Рейвэн, по голосу слышно, что она напряжена.— То, кем ты была, твоя прошлая жизнь, люди, которых ты знала... прах,— Она встряхивает головой и говорит твердо и уверенно: — Нет никакого «раньше». Есть только сейчас и то, что будет потом.

После этого Рейвэн с фонарем в руке исчезает в коридоре, а я остаюсь в полной темноте. Сердце у меня колотится, как после пробежки.

На следующее утро я просыпаюсь с диким желанием что-нибудь съесть. Тарелка со вторым пирожком все еще здесь, стоит на каменном полу рядом с кроватью. Я тянусь к ней и, не удержавшись, падаю и приземляюсь на коленки. По пирожку ползает какой-то жук, в нормальных обстоятельствах у меня эта картинка наверняка отбила бы аппетит, но сейчас я слишком голодна, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Я щелчком сбрасываю жука с пирожка и смотрю, как он быстро убегает в угол комнаты, а потом начинаю жадно есть. Покончив с пирожком, я облизываю пальцы — голод отступил, но совсем чуть-чуть.

Медленно, опираясь на кровать, я встаю на ноги. Это происходит в первый раз за все дни моего пребывания в этом месте, до этого я только ползком добиралась до таза, который Рейвэн поставила для меня в углу вместо туалета. Сижу на корточках, голова опущена, ноги трясутся — я больше даже не человек, я — животное.

Я так ослабла, что еле-еле добредаю до двери и, чтобы не упасть, хватаюсь за ручку. Иногда в бухте в Портленде я замечала серых цапель — такие птицы с разбухшим зобом под клювом, пузатые, на длинных и тонких, как прутики, ногах. Сейчас я примерно так себя и чувствую — непропорциональная и кривобокая.

Дверь из моей комнаты ведет в длинный темный коридор, в коридоре тоже нет окон. Я слышу голоса людей, смех, скрип отодвигаемых стульев, плеск воды. Кухонные звуки. Звуки, связанные с едой. Коридор узкий, я, держась за стены, бреду вперед и постепенно начинаю ощущать свои ноги и тело. В проходе слева нет двери, он ведет в большую комнату, в которой у одной стены сложены медикаменты и моющие средства (марля, бесконечные тюбики с бацитрацином, сотни кусков мыла, бинты), а у противоположной на четырех тощих матрасах груды разной одежды и одеяла. Чуть дальше — еще одна комната. Эта, должно быть, служит общей спальней, в ней практически весь пол от стены до стены застелен матрасами, так что он похож на огромное лоскутное одеяло.

Я чувствую укол совести. Очевидно, что мне выделили самую лучшую кровать и самую лучшую комнату. Просто поразительно, как я могла столько лет верить во все эти слухи и россказни. Я считала, что заразные — это не люди, а какие-то животные, думала, что при встрече они разорвут меня на части. Но эти люди спасли меня, они отдали мне самую лучшую комнату и кровать, выхаживали меня и ничего не попросили взамен.

Звери не здесь, а по другую сторону границы, эти монстры в униформе говорят вкрадчивыми голосами, лгут тебе и, не переставая улыбаться, перерезают горло.

Коридор резко сворачивает налево и голоса становятся громче. Теперь я чувствую запах еды, и в животе у меня начинает урчать. Еще комнаты, какие-то для сна, одна практически пустая, только ряды полок тянутся вдоль стен. В одном углу этой комнаты полдюжины банок с фасолью, полмешка муки и, глазам не верю, покрытая слоем пыли кофеварка, а в другом — ведра, банки из-под кофе и швабра.

Еще один поворот направо, и коридор резко заканчивается и переходит в просторную комнату, которая освещена гораздо лучше, чем все остальные. Вдоль одной стены тянется каменная раковина, такая же, как в моей комнате. Над раковиной — длинная полка, на этой полке установлены полдюжины фонарей, которые и заливают комнату теплым светом. В центре комнаты стоят два больших узких стола из струганых досок, все места за столами заняты.

Когда я вхожу в комнату, все разговоры сразу прекращаются, дюжины глаз смотрят в мою сторону, и я вдруг сознаю, что на мне, кроме большой, грязной футболки, которая доходит только до середины бедра, ничего нет.

В комнате мужчины сидят плечом к плечу с женщинами, люди самых разных возрастов, и все не исцеленные. Это настолько не соответствует реальности, в которой я выросла, что я замираю как вкопанная и едва могу дышать. Я открываю рот, чтобы заговорить, но не могу произнести ни звука. Одновременно на меня давят воцарившаяся в комнате тишина и еще все эти глаза.

Рейвэн приходит мне на помощь.

— Ты, наверное, проголодалась,— говорит она, встает и указывает на парнишку, который сидит в конце стола.