Колин Маккалоу - Евангелие любви Страница 5

Заметь он признаки недовольства, ему пришлось бы жестко обойтись с матерью – ради тех, кого он считал скорее своими детьми, чем братьями и сестрами. Он знал недостатки матери: ей не хватало мудрости и дара предвидения. Но семья победила его без единого сражения: не было ни трений, ни раздоров, способных омрачить всеобщую неподдельную радость от работы и общения друг с другом. И смущенный, но благодарный Джошуа согласился с положением, которое отвела ему мать – главы семьи и руководителя семейного предприятия.

Они сели есть в гостиной – мама в конце овального лакированного стола и, соответственно, ближе всех к двери на кухню. Джошуа – во главе, откуда обозревал ее, Мэри, Джеймса и Мириам по одну сторону и Эндрю с Мартой – по другую. Мать давно установила правило: никаких деловых разговоров до того, как не съедено главное блюдо и не подан кофе с коньяком. Это правило скрупулезно соблюдалось, но в результате за столом возникали продолжительные паузы – ведь, за исключением матери, все работали рядом, буквально за стеной, и кроме этих двух домов – тысяча сорок пятого и сорок седьмого по Дубовой улице – больше почти ничего не видели. Позитивное отношение к жизни стало ключевым кодом их настроя, и поэтому почти всегда исключались любые споры на тему внешне– и внутриполитических событий, а также происшествий в городе. Новости были слишком депрессивными, если только не удавалось одолеть какую-нибудь веху на пути к гармонизации мировой энергетики человечества. Такое событие всегда встречалось радостными возгласами.

Кристианы ели с аппетитом – все, что стояло на столе, было очень вкусным. Мама была настоящим художником на кухне и изо всех сил стремилась угодить своему выводку. В этом смысле труднее всего ей приходилось с Джошуа. Старший сын разочаровывал своим безразличием к физическим потребностям, не говоря уже об удобствах и капризах. Нет, он не был ни мазохистом, ни монахом, просто не слишком обращал на это внимание.

Кофе и коньяк подали в гостиной – соседствующей со столовой просторной комнате, куда вел красивый широкий арочный проход. Они расположились вокруг бледно-розового лакированного стола, откуда можно было лучше всего оценить, что представляет собой первый этаж дома десять сорок семь по Дубовой улице.

Стены были атласно-белыми, без признаков оконных проемов, скрытых плотно пригнанными друг к другу древесными плитами, умело втиснутыми между обоев, словно крышки люков. Обналичка снята и больше не напоминала о том, что невидимо находилось внутри шесть месяцев в году. Пол из пластикокерамических плиток в том месте, где сидели люди, был покрыт белыми синтетическими ковриками, имитирующими овчину. Все соглашались, что настоящие шкуры были бы красивее, но при том, сколько воды расплескивалось здесь по воскресеньям, они быстро бы загнили. Розовые и бледно-зеленые чехлы на диванах и стульях отражались в лакированной поверхности столиков тех же цветов.

Повсюду были растения – в горшках, кадушках, корзинах – буйные, сочные растения, в основном зеленые, но также розовые, красные, бордовые. Они стояли на белых подставках разной высоты, свешивались вниз пенными каскадами, торчали вверх как штыки, деликатно простирали вокруг себя ветви. Каждый лист, отросток, былинка, цветик и усик переливались под струящимся сквозь плексигласовый потолок сияющим белым светом. Пальмы, папоротники, бромелиады, протеи, орхидеи, кустики, лоза, ползучие, луковичные, клубнелуковичные, растения со стелющимися корнями, карликовые деревья. Весной большинство растений буйно расцветали – длинные шипы цимбидиев перемежались с веретенцами гиацинтов, соцветиями нарциссов, двадцатью сортами украсившейся лепестками бегонии, цикламенами, глоксиниями, африканскими фиалками. Мимоза в кадке опушалась золотистыми шариками на всю трехметровую высоту ветвей. Дом наполнялся ароматом цветущих апельсиновых деревьев, лобулярии, стефанотиса, жасмина и гардении. Летом распускался гибискус и цвел всю осень до начала зимы. К нему присоединялась медно-розовая бугенвиллея, ползущая по решетке на стене гостиной. Цветение прекращалось лишь в разгар зимы, но листья оставались блестящими и зелеными на фоне разнообразных оттенков листвы нецветущих растений и, казалось, им больше не требовалось ничего иного.

В воздухе постоянно ощущался сладковатый аромат. Сад доктора Кристиана был составляющей дыхательного симбиоза, где второй составляющей был человек. Одни питались углекислотой, другие кислородом, и каждая сторона вдыхала то, что выдыхала другая. На первом этаже было всегда теплее, чем там, где размещались спальни – растения согревали атмосферу, как и на первый взгляд холодное, никогда не выключавшееся освещение. Этот этаж съедал почти всю драгоценную норму потребления электричества и всю крохотную норму потребления газа на отопление, который припасали на холодные периоды – только так можно было сохранить сад. На этом этаже семья проводила все часы бодрствования, а наверх поднимались только для сна.

Воскресенья посвящались уходу за растениями: их поливали, подкармливали, замазывали раны, избавляли от сухих веток и вредителей. Все искренне радовались смене обстановки и, видя вокруг результаты своего труда, не считали его обременительным. По воскресеньям же сюда возвращали те стойкие растения, которые провели неделю в соседнем доме, в клинике, а их место на временном дежурстве занимали другие.

Сегодня был самый нелюбимый для Джошуа день, потому что полагалось заполнять многочисленные формуляры, чтобы потом отправлять в Холломен, Хартфорд, Вашингтон. Бумаги, бумаги, все больше бумаг – приходилось удовлетворять все возрастающий аппетит чиновников. В этот день следовало расплатиться по счетам и привести в порядок документы. Обычно в День Искупления, как он его называл, доктор Джошуа в клинику не ходил, но сегодня удачно завершил кризис пат-паток, и он хотел выслушать, что о нем думают собравшиеся в гостиной.

Мать поставила перед ним чашку кофе, Джеймс передал бутылку бренди. Джошуа был равнодушен к еде, даже к той, что готовила мать. Но сейчас, закрыв глаза и вдыхая аромат «Наполеона», он подумал, что хороший кофе с коньяком способен прогреть человека от пупка до самой макушки. В нынешние времена это самая лучшая прелюдия к отходу ко сну, и, видимо, поэтому дижестив стал привычкой, а от аперитива постепенно отказались. Их прадед и дед с отцовской стороны были поставщиками французских вин и коньяков и большими любителями этих напитков. При них в подвале накопилась впечатляющая коллекция спиртного. Вина, конечно, пропали: в подвале не могли поддерживать необходимую постоянную температуру, а для вин пагубно и когда слишком холодно, и когда слишком жарко. Но коньяк сохранился. И хотя ледник надвигался на Канаду, Россию и Скандинавию с угрожающей быстротой, Франция все еще умудрялась производить коньяк, и коллекция Кристианов пополнялась. Вино теперь мало пили в семье, однако коньяк ценили высоко.