Ты будешь мой (СИ) - Сакрытина Мария Страница 5

На небе ветер разгоняет золотисто-розовые облака. Я потихоньку укладываюсь обратно в кровать, обнимаю грелку — горячий камень с рунами — и прислушиваюсь. Неподалёку на ратуше городского совета бьёт колокол. Семь раз. Ему вторят колокольчики на башнях дворца, ритмично вызванивая дугэльский гимн. Вовремя я в этот раз. Минут десять, чтобы согреться, ещё есть. В кровати тепло, даже жарко — недавно зачарованный камень греет, как хороший костёр. Я лежу, открыв глаза и с наслаждением дышу. Потом вытягиваюсь, разминаю под одеялом ноги — мне больно, так, будто в них тычут горячими иглами. Но это уже привычно. Мама не должна знать, она будет волноваться — поэтому вместо ежедневного посещения лекаря я недавно записалась в танцевальную школу, чтобы убедить маму, что ноги не болят. Ха, и кто бы мог подумать — у меня неплохо получается. Когда дело доходит до танца вся моя неуклюжесть исчезает, я двигаюсь легко и изящно. Поэтому мне нравится танцевать, несмотря на то, что каждый раз после занятий я час провожу в купальне и, поскуливая от боли, держу ноги в ледяной воде. Но это действительно ничего — ничего, даже если эта боль никогда не пройдёт. Я сроднилась с ней, она уже часть меня. Она со мной всегда.

Закончив, я тянусь за водой на тумбочке. Очень хочется умыть лицо, но мама обязательно спросит, почему простынь мокрая, а не пролить я не смогу. Поэтому только пью — не слишком много, это тоже может вызвать вопросы: обычно я не выпиваю больше половины стакана.

За дверью слышатся осторожные шаги: мама идёт на кухню, тоже тихо — чтобы меня не разбудить.

Я аккуратно ставлю стакан на тумбочку, заворачиваюсь в одеяло. И только сейчас замечаю, что синие цветочки на простыне бледнее, чем на одеяле. Я перепутала и постелила наизнанку!

На кухне звякает посуда и почти сразу же слышатся шаги в коридоре — к моей двери.

Времени перестилать нет. Быстро расправляю одеяло так, чтобы закрыло простынь, и, зажмурившись, расслабляюсь.

— Арин, солнышко! Пора вставать.

Сонно щурясь, открываю глаза и потягиваюсь, давя зевок.

— У-у-уже?

— Давай скорее, завтрак почти готов.

Встаю, со всей силы топаю по рунному камню, и пол моментально нагревается. А я морщусь от боли в отбитом пальце.

На кухне звенит посуда, шипят и плюются искрами нагревательные камни. Мама, кажется, что-то говорила про ягодный пирог вчера… Хорошо бы.

Поминутно спотыкаясь, захожу в купальню. По привычке стараясь не смотреть в зеркало, дёргаю рычажки и жму руны. Хорошо, что они зачарованы так, чтобы магия действовала, даже когда ей приказывает не-волшебница. На самом деле, моя неспособность колдовать создаёт большие неприятности. Например, я не могу пользоваться некоторыми видами бытовых артефактов. Или маме приходится их заколдовывать так, чтобы они меня слушались, что, к сожалению, не всегда удаётся. Некоторое время назад, когда я ещё только пришла в себя после несчастного случая с кругом силы, куда невесть зачем полезла, я надеялась, что магия во мне была, просто уснула. Но если верить маме, раньше я тоже колдовать не могла. Да, наверное: я не помню. Ничего не помню, кроме ближайшего полугода, когда мы переехали в столицу. До этого — туман. Тоже последствия круга силы. Вот, что бывает, если туда забредает «пустышка» вроде меня. Да, наверное, мне очень хотелось колдовать: что бы ещё я там делала?

В принципе, неспособность к магии — это нормально, я же полукровка. А такие, как мы — дети людей и фэйри — никогда не умеем колдовать. Жаль, ведь мама у меня очень сильная волшебница, она даже во дворце работает, в посольской палате. Про отца, вот, не знаю, мама никогда про него не рассказывала. То, что он был фейри, можно по моему лицу догадаться: у меня характерные для полукровок сглаженные черты и большие, выразительные глаза. А то, что «был» — это ясно, если поспрашивать маму. Она крепко не любит фэйри. Не презирает, как остальные, а ненавидит. Я представляю иногда красивую историю про неё и отца: он соблазнил её, может, даже победил (наверняка же был волшебником, фэйри ведь), она влюбилась, они вместе хотели сбежать в Гленну, но мама не предала дом и убила свою единственную любовь. Глупости, конечно, но это лучше, чем думать, что отец достался маме трофеем, или она вовсе его купила. Где ещё в Дугэле можно встретить фэйри?

Зато у мамы есть я, и я красива, как любая полукровка. Ну да, понятно: лицо — это от папы с мамой. А волосы, интересно, с какой стороны достались? Волосы у меня роскошные, иссиня-чёрные и длинные — до пола. Мама любит их укладывать, косы плести, цветами украшать. А я люблю, когда они распущенны, хоть и носить их тогда не очень удобно. Но мне всё равно нравится.

Но что-то я на себя опять засмотрелась. Вот, уже и мама стучит в дверь:

— Арин, завтрак ждёт!

Я пускаю воду погорячее и наскоро смываю с себя ароматное розовое масло. Закончив, вылезаю из ниши бассейна. Зеркало запотело, я наскоро тру его и так же наскоро натягиваю на себя домашний халат в два слоя. Нижний — белоснежная сорочка — липнет к влажной коже, верхний, ярко-синий, обволакивает меня как сгусток цветного тумана. Мама говорила, когда шила, что я буду похожа на ночную розу. Не знаю, как на розу, а на облако я во всём этом точно похожа.

Мама любит меня одевать и украшать. Всё говорит, что я очень красивая. Я знаю девочек, которые бы полжизни отдали за красоту, а меня, вот, она что-то не радует. Наверное, я неблагодарная.

На кухне мама разливает травяной тоник по кружкам, а за столом, нахохлившись, сидит Марк. Вот не спится ему, а! Его дом в другой части города — и не лень же каждое буднее утро вставать и провожать меня в школу?

— Ну наконец-то, копуша, — смеётся мама, а Марк захлёбывается настоем, увидев меня.

Мне каждый раз неловко, когда он краснеет и восхищённо на меня смотрит. Смешно сказать, но я общаюсь с ним уже второй месяц только по одной причине — не хочу расстраивать маму. Ей льстит почему-то, что за дочкой ухаживает «такой яркий мальчик, Арин, ты следи за ним, а то уведут». Уведут, как же! Когда Марку, старшекласснику-выпускнику, лучшему в классе, вздумалось обратить на меня внимание, его бывшая девушка Софи — тоже, кстати, полукровка — подкараулила меня в женской купальне. И вместе с подругами попыталась донести простую истину: «Держись от чужих мальчиков подальше!». Для лучшего понимания красавица расцарапала мне лицо, испортила юбку и искупала новую сумку. На следующий день я обнаружила Софи в кабинете директрисы, в слезах объясняющую своему отцу и моей матери, что исключаться из школы она не хочет, а меня знать-не знает. Подружек рядом не было, что я посчитала несправедливостью. Сочинённая тогда мной история о том, как я шла-шла и случайно свалилась с лестницы, утопила с горя сумку в купальне и постеснялась обратиться к лекарю, а самоотверженная старшеклассница мне помогла, вдохновила не только наших родителей с директрисой, но и саму Софи. Ладно хоть ума хватило меня поддержать. Софи потом явилась ко мне в гости (пока мамы не было), принесла торт, и мы дружно его съели. Обиду я не держу — зачем? Не поняли мы друг друга, бывает, а царапины на лице и так зажили, и сумка высохла. А юбка мне никогда не нравилась. Жаль только, что под конец посиделки моя новая подруга объявила, что Марк ей не нужен (действительно, кому нужны такие козлы?), и пусть он со мной теперь мучается. Я пообещала мучать изменника посильнее, но, конечно, ничего такого не сделала. Марка мне тоже жаль. Что, интересно, его привлекло — моё лицо, волосы, голос? Он сам красив, у него прекрасное будущее: отец хочет сделать его никак не меньше, чем королевским гвардейцем, а сам Марк мечтает служить на границе, что тоже весьма почётно. Он знает, что безразличен мне, но всё равно настойчиво пытается быть рядом. Я не понимаю, почему.

А вот маме он нравится. И она зовёт его зайти ещё, и наставляет следить, чтобы дочка не простудилась, а то на улице холодно. Вдобавок нагружает пирожками. Марк слушает вполуха, смотрит на меня, а я смотрю в окно. За окном солнце усердно шьёт облака.