Мурена (СИ) - Багрянцева Влада Страница 5

К такому вниманию Леон не привык: друзей у него не имелось, с соседями он не общался, родители жили далеко. И выяснилось, что «С тобой все в порядке?», произнесенное раз в час, раздражало не меньше, чем вообще отсутствие собеседников.

— Все отлично! — откликнулся он, укладываясь в постель.

Веста, пожелав спокойной ночи, ушла, а Леон, отбросив в сторону принесенную служанкой свежевыглаженную, совершенно бабскую ночную сорочку с тесемочками на рукавах, улегся под одеяло голым. Ощущение присутствия под кроватью расписного горшка уснуть не давало. Бесило. Бесил даже не сам горшок, а то, что Леон не смог в него помочиться, пришлось спускаться вниз и прокрадываться в сад, чтобы осквернить дерево. С этим определенно нужно было разобраться, планов у него, к слову, на весь завтрашний день набралось столько, сколько не скопилось за полжизни, но это все завтра. А сейчас…

Дверь тихонько скрипнула — он ее снова забыл запереть, когда шут уходил. Лежащий к ней спиной Леон весь вытянулся в струну.

— Заждался меня? — прошептали на ухо соблазнительно и по бедру скользнули пальцы.

Руки были женские.

3

У Мурены имелась своя комната в башне особняка — по прихоти архитектора их было четыре, по одной на каждую сторону света, и обычно все держали закрытыми. Тут было холоднее, чем во всем доме, даже летом, ветер уносил в бойницы ощущение уюта, а на винтовой лестнице, ведущей в одно большое, оборудованное под жилую комнату помещение можно было в темноте сломать ноги. Но Мурене все было нипочем: он любил прохладу и видел в темноте, хотя родился слепым. Однако для некромагов, кем был весь его род, не существовало никаких границ, природные уродства они превращали в достоинства, потому малыша сразу отнесли к жрецу. Тот, посмотрев на него, слабого и недоношенного, приказал поймать в море любую тварь и принести в жертву Чернобогам. В сети тем же вечером угодила мурена — подводный гад, пожирающий уловы рыбаков, а иногда и их самих, если везло. У мурены зубы-лезвия росли в несколько рядов, кожа источала ядовитую слизь, а ярко-бирюзовые глаза гипнотизировали любого зазевавшегося неудачника, превращая его в легкую и безвольную добычу. Эти глаза и достались шуту, вросли в его плоть вместе с заклинанием, наделяя не только преимуществами перед людьми обычными, но и делая уязвимым в редких вспышках агрессии. Чудовище будто не умерло, а продолжало жить в нем, иногда просясь на свободу. И Мурена готов был поклясться, что это оно тогда, сразу после его совершеннолетия, разодрало горло одному из верховных магов. Это был его первый мужчина, болезненный и постыдный опыт, не принёсший радости. Он бы пережил. А вот чудовище — нет, оно посчитало подобное отношение прямым оскорблением, точно им… воспользовались.

Мурену чудом самого не принесли в дар богам за то, что он выпустил кишки любовнику, ограничились изгнанием. Он шёл через Пески, через песчаную пустошь, ведомый привязавшимися в пути скучающими духами, пока не упал без сознания под палящим солнцем. Ещё немного, и те же самые духи, воплотившись в стервятников, содрали бы с него скальп, обклевав мясо до косточек, но мимо проходил караван, двигающийся к побережью с товаром для перекупщиков — специями, тканями, а также живым товаром, проданными в рабство девушками из земель далеких и диких. Мурену нашли, отпоили водой и взяли с собой до ближайшего порта на «Волчьей тропе», как называли путь работорговцев, пролегающий вдоль всего побережья.

— Ты собой хорош, — сказала одна из девушек, шагая рядом с ним по раскаленному песку, только имелось отличие — Мурена был все ещё свободен, а она шла в ручных кандалах. — Только тебя из этого мира никто не полюбит.

— Ой ли? — поднял бровь он. — Ты провидица или просто любишь язык почесать?

Девушка хмыкнула и отвернулась, а спустя годы Мурена понял, насколько эта ободранная дикарка была права — его никто не любил. Подобравший его на рынке, в грязи сточных канав, сам Король всегда жалел, немного побаивался его острого языка, но не любил. Придворные дамы сохли по его гибкому телу, таяли от сладких речей, но презирали, как и любого из черни. Придворные мужи считали его досадной помехой в делах государственных, ибо Его Величество всегда брал его на встречи с лицами высокопоставленными и на плановые советы, а Мурена язык за зубами никогда не держал, высказывая все, что успел заметить. То есть многое, употребляя в качестве аргумента как то, что было получено в результате наблюдений, так и то, что было добыто не совсем честным путём. Сбором сплетен, интрижками, подслушиваниями, лестью. За то его Король и брал, чтоб ему говорили правду, а врать мог любой, кто садился за стол переговоров. Мурену никто не считал ровней себе и никто не любил. Даже немногочисленные любовники, с кем он делил иногда постель, находили его забавной игрушкой с ртутными шариками внутри — красиво и необычно, но стоить неосторожно уронить, как вытекшая ртуть отравит хозяина. Потому старались после недолгих встреч незаметно исчезнуть из его жизни. Мурена видел такие игрушки с послушной ртутью в передвижных лавках, они были похожи на полупрозрачные гематитовые шары с жидким волшебством, кто-то давным-давно придумал смешивать ртуть с магическими, полученными искусственно элементами, чтобы она становилась похожа то на звездное небо, то на морские глубины, то на облака. Завораживало это зрелище, но любая трещина могла стоить обладателю чудесного шара львиной части здоровья.

Мурена привык идти в одиночку по своему пути, и тот был слишком узок, чтобы пригласить в спутники кого-то ещё.

Придумывать ерунду он с детства умел, рифмовать ее он научился меньше чем за пару дней. Пришлось быстро приспособиться, ведь когда Его Величество, проходя с охраной по городу, заметил его, жить ему оставалось возможно пару часов — от колотой раны в боку не спасала даже нечеловеческая живучесть. Король, направляющийся в церковь, был в подходящем расположении духа, потому приказал подобрать оборванца и приставить к нему лекаря, а уже во дворце Мурена понял, что судьба даёт ему ещё один шанс, возможно, последний, и он вцепился в него зубами и ногтями, узнав, что любимый шут его, карлик-уродец, попал под телегу, и тот теперь грустен и задумчив, как никогда.

— Не печальтесь, Ваша Сладость,

Не сдвигайте хмуро брови.

Если выпить браги малость,

То пройдут любые хвори.

Мурена, явившись в тронный зал, юркнув между опешившими стражниками, перекатился через голову и протянул сидящему на возвышении Его Величеству кубок с не разлившимся при этом вином. В шуты его взяли тем же днём.

Мурена чаще всего прикидывался взбалмошным идиотом, напрашивающимся на неприятности, страшилищем с раздвоенным языком и светящимися в темноте зрачками, безобидной смешной тварью и ручной зверушкой Его Величества, дрожащей при виде столового ножа. Мало кто знал, — может, и никто, — что эти самые столовые ножи он метал не хуже сбалансированных кинжалов и умел взбираться по почти вертикальным поверхностям на поражающую воображение высоту без верёвок и «кошек». Да и многими умениями он обладал не потому, что был рождён в Некроземлях, а потому, что много где бывал и много чему научился. Даже роды у коровы принять мог при надобности и сварить суп из того, что росло под ногами. На службе у Короля он привык к хорошей еде, чистым простыням и относительной свободе, это, после долгих лет одиночества, ночлежек со сбродом, голода и побоев, было заслуженным раем. Поэтому отказать Королю в его просьбе-приказе проследить за ушлым герцогом он не мог. И находился теперь в задумчивости, осознавая, что герцог внезапно рехнулся окончательно, предложив обдурить Его Величество. Конечно, он знал, что Король уже стар — умрет ли тот сам, отравят ли его, но вместе с ним отправят на тот свет и всех приближённых, включая беднягу шута. Никто из тех, кто займёт трон, в здравом уме не оставит в живых тех, кто был близок к предыдущему правителю. Это распространённая практика, что уж там… Король был обидно стар, а Мурена прекрасно молод и хотел иметь обходной путь на случай любой подобной неприятности. Хотя бы кусок своей земли подальше от Гредагона или небольшое состояние, позволившее начать новую жизнь, которых у него, как у кошки, было все девять. Но большую часть он уже истратил, и эта, скорее всего, грозила стать заключительной.