Смерть меня не найдёт (СИ) - Летова Ефимия Страница 51

— Есть, Агнесса. У тебя очень даже есть, что ему предложить.

Несколько секунд я не понимаю, что он хочет сказать, и даже собираюсь поиронизировать на тему постели, мол, инкогнито такое полное, что даже девушку иначе как мёртвую в постель не затащить, что «главный некромант» не означает «главный некрофил». Но Март продолжает, тихо, настойчиво:

— Фелинос. Сейчас, за несколько дней до Венуты ты можешь обменять его на всё, что угодно, Агнесса. Например, на свою жизнь.

* * *

Я непроизвольно дёргаюсь, точнее, тело дёргается, как иногда случается перед падением в сон.

— У меня его нет, я не знаю, как оно выглядит и что это такое, сколько раз тебе говорить!

— Агнесса…

— Март, я ничего не помню. Я тебе не вру. Мне не нужна эта реликвия, да я плевать на неё хотела!

— Зачем?!

— Что — зачем?

— Зачем ты хотела на неё плевать?!

Мы глупо смотрим друг на друга, а потом меня разбирает смех.

— Это просто выражение. Означает, что мне эта штука совершенно безразлична, не нужна. Произошла чудовищная ошибка.

Марту смеяться сегодня явно не хочется.

— Агнесса… — он берёт меня за руку, не так, как в гостиной, когда рассматривал кожу, дырочки на ней, пятна и производил научный осмотр. Иначе. По-настоящему. — Агнесса, ты совершенно меня запутала. То говоришь, что всё это ошибка, то — что не помнишь. Расскажи мне. Расскажи, что случилось на самом деле. Я помочь тебе хочу, что бы там ни было в действительности. Ты… ты уже не чужой мне человек, хотя мы знакомы так мало, и…

Его пальцы легко пробегают по моей руке, от ладони к локтю и обратно, а Март повторяет, тихо-тихо, едва различимо сквозь ветер:

— Совсем не чужой.

Несмотря на онемение кожи, я чувствую это ласковое прикосновение, такое многообещающее, такое отличное от тех, что были раньше. Только и я теперь — отличаюсь. И хотя я отчаянно, просто невероятно нуждаюсь сейчас и в поддержке, и в ласке, осторожно высвобождаю руку, стараясь не присматриваться к тому, какая она сейчас страшная. Неприятная. Неестественная.

Человека с такой кожей, мёртвого изнутри, застывшего на пороге смерти и разложения, нельзя любить. Нельзя хотеть. Прикасаться с нежностью. Это ненормально, неправильно.

Но в то же время…

— Когда лирт Веритос допрашивал меня, там, в Винзоре, — говорю я, уставившись в сторону предполагаемого местонахождения моря, выбрав в темноте какую-то светящуюся точку. — Он говорил, что Тирата создала множество миров. Магр не единственный мир, Март. Я не Агнесса, меня зовут Камилла, просто по какой-то причине я здесь, в её теле, очень похожем на моё, но всё-таки в её, и я знать не знаю, где этот хмыров фелинос!

— Я ни в чём тебя не обвиняю, правда! — Март растерянно моргает, и его лицо на миг становится детским и беззащитным. — Ни в чём, не нужно всего этого, лирта…

Вырываю бутылку из его рук и делаю большой глоток. Сладкий, даже приторный напиток, к сожалению, вроде бы действительно без алкоголя, глотаться не желает, золотистая жидкость стекает по подбородку и шее.

— Попробуй вспомнить, — рука Марта снова ложится на мою, поднимается к плечам, а я закрываю глаза, не в силах сопротивляться, пока он тихонечко привлекает, притягивает меня к себе. — Попробуй. Мне без разницы, как ты хочешь себя называть. Но если есть хоть какой-то шанс что-то сейчас исправить, попробуй вспомнить, пожалуйста….

Делаю над собой усилие, отрываю взгляд от несуществующей точки, поворачиваю голову — и вижу его лицо близко-близко.

— Вспомни, Агнесса, — говорит Март, глядя мне глаза в глаза. — Ну, пожалуйста. Я хочу, чтобы ты жила. Чтобы мы оба выжили вместе с нашим миром. Пожалуйста. Вспомни, девочка. Давай…

Словно загипнотизированная его тихим голосом — или зачарованная? — его близостью, я действительно пытаюсь вспомнить.

Храм Тираты. Убитая лирта Сириш. Фелинос.

Действительно пытаюсь, но у меня ничего не выходит. Но ведь раньше я видела воспоминания Агнессы, правда мельком и довольно размытые, но… Дом. Мать, тётка.

И молодой человек с длинными чёрными волосами, серьезными глазами, с чашкой травяного чая в руках.

Это так глупо, когда тебя обнимает один, тот, кто нравится тебе по-настоящему, вспоминать о другом, никогда бы не подумала, что я на это способна, и тем не менее… Март прижимал меня к себе, ветер смешивался с его дыханием, губы касались уха, шеи, а перед моими глазами проносились образы из прошлого, не имеющие никакого отношения к тому самому, жизненно важному.

Агнесса сидит под столом, а юноша пьёт чай — не столько пьёт, сколько вдыхает аромат и греет руки. Расплачивается и уходит на свою загадочную службу, и я, ой, нет, Агнесса, убедившись, что тётка не смотрит, выбираюсь из дома и бегу за ним. Молодой человек останавливается, оборачивается удивлённо, а я сую ему в руки пакетик с травами и торопливо убегаю обратно, так, словно украла у него что-то, а не сделала подарок. Сердце колотится быстро-быстро.

Но это всё происходило не со мной, а с ней! Я трясу головой и снова упрямо пытаюсь вообразить храм, реликвию, мёртвую служительницу. Зачем я — она! — это сделала? Каким образом?

…Агнесса ждёт лекаря для матери. Лекаря местного, лирта Рамтуса, бестолкового, суетливого человека со слабым донумом. Он ничего нового не сделает и не скажет, но мать хотя бы уснёт, на пару часов перестанет кашлять кровью и чувствовать боль в груди. Мне — нет, Агнессе! — так тревожно, так страшно, и я мечусь туда-сюда перед крыльцом. Черноволосый молодой лирт подходит ко мне, а я, опуская глаза в пол, говорю, что сегодня лавка не работает. Он протягивает руку и первый и последний раз в жизни гладит меня по щеке, приподнимает голову за подбородок, чтобы заглянуть в глаза, и в этот момент тётка гневно что-то кричит из дома, и я снова от него убегаю.

— Агнесса? — Март зовёт меня из настоящего, возвращаться обратно так трудно, словно подниматься со дна озера, преодолевая сопротивление, чудовищное давление водной толщи.

— Не помню, — говорю я. — Ничего не помню, не помню, не помню!

— Тише, тише…

Он утешает меня, прижимает к себе, касается губами век, щёк, словно осушая слёзы, которым неоткуда взяться. А потом так естественно, словно это что-то само собой разумеющееся, накрывает мои губы своими и целует. Под солёным ночным ветром и изумрудным сиянием Стилуса.

В первое мгновение я отвечаю ему, приоткрываю свои губы, сухие, обветрившиеся, словно пью его влагу, его дыхание, его жизнь, наконец-то полностью стряхнув картинки чужой, позаимствованной, украденной памяти. Волшебное долгожданное мгновение. Запускаю руки Марту в волосы, провожу пальцами по густым каштановым прядям, гладким каменным ромбикам.

Всего одно мгновение или два.

А потом краем глаза замечаю свою же уродливую руку, ползущий зелёный блик, который вдруг кажется то ли мухой, то ли червяком, выбравшимся наружу из гниющей плоти. Секундное замешательство, ужас, рвущийся криком, я уже поняла собственную ошибку, и всё же, всё же…

Нет, я так не могу. Не могу!

Я отталкиваю Марта, и, преодолевая внезапное головокружение, вскакиваю на ноги.

— Что случилось? — он испуганно смотрит снизу вверх.

— Я мёртвая, а ты живой, — истерично смеюсь, подставляя руки ветру, как крылья, борясь с желанием броситься с крыши, делаю шаг к прямоугольному люку. — Знаешь, давай повторим потом. Когда… если я всё-таки стану прежней.

— Когда, — Март не делает попыток меня удержать, смотрит, чуть наклонив голову. — "Когда", Агнесса.

Глава 50.

— Ох… ох… охмыреть! — язык, как обычно, споткнулся об иномирное ругательство.

— Что? — Март повернулся ко мне, ещё раз придирчиво осмотрел с ног до головы, словно художник своё главное творение перед выставкой. Стряхнул какую-то пылинку с плеча, заправил под платок предательски выбившуюся бирюзовую прядь. — Готова? Идём?

Я не была готова. В том смысле, что, несмотря на проявленную мною и полностью поддержанную Мартеном инициативу посетить Главный храм и стимулировать коварно ускользающие воспоминания, никакого конкретного плана действий я не имела. Оставалось уповать только на сохранившиеся обрывки памяти лирты Агнессы, которые не подстёгивала ни смерть, ни поцелуи. Может быть, интерьер окажет целебное чудесное воздействие?