Дочь атамана - Тата Алатова Страница 51

— Какой сон?

Она рассказала с явным испугом, будто про настоящее что-то.

А напугать Сашу Александровну было непросто.

Сны ее случались провидческими и прежде, и Гранин слушал, мрачнея.

— Выковал себе меч, что разрушит оковы? — повторил он глухо. — Это был Драго Ружа?

— Да ведь я не видела его прежде — мы никогда не встречались. Только, знаете, меня вдруг переполнила такая уверенность, что черт меня обязательно послушает, вели я ему хоть в пляс вокруг бани пуститься. И что это такое, Михаил Алексеевич? Я теперь ведьма?

— Может, и ведьма, — согласился он, опустился на стул напротив, — но как это возможно? Неужели Драго Ружа умеет творить волшбу на расстоянии? Или он здесь вовсе ни при чем, а сон ваш был просто сном?

— И черт был просто чертом, — согласилась она иронично, — выгнать его взашей — что рассчитать кухарку. Я вот все слушаю себя: вроде обычная Саша, как вчера и позавчера, а вроде и что-то новое во мне появилось. Впрочем, сейчас во мне все так перепутано, что я себя плохо понимаю.

— Мне… — помолчав, тихо спросил Гранин, — следует извиниться?

Она вспыхнула, отвернулась, потом быстро замотала головой.

— Не смейте, — прошептала запальчиво. — Придумали тоже!

Он смотрел на завитки коротких волос, возле розового уха, линию шеи, черную толстую косу, стекающую вниз по простой крестьянской рубахе с вышивкой, округлую щеку, тоже розовую, и ощутил накативший жар пополам с острой тревогой.

Где заканчивалась ее благодарность лекарю и начинались иные чувства?

— Как вы узнали, кто я? — спросил Гранин.

— А вас деревенская ведьма раскрыла, — ответила она тут же, — сын травницы, слова заветные знает! А дальше уж я и сама будто прозрела — и сама себе подивилась: ведь один человек, один! И сразу так спокойно на душе стало — ну хоть мой лекарь не скитался по земле один-одинешенек, не голодал и не терпел лишения.

— Нет, не скитался, — отрешенно согласился Гранин. — Простите, что заставил вас волноваться. Но, признаться, я никак не мог ожидать, что вы будете так сильно тревожиться о старике, с которым были едва-едва знакомы. Это очень меня расстраивало.

— И вы даже пытались меня утешить, подсунув липовое письмо, — припомнила она, снова посмотрела на Гранина и прошептала: — Какое чудо! Я ведь помню эти волосы белыми, как лунь, а это лицо — усыпанным морщинами…

— Я ведь все тот же старик, — проговорил Гранин чуть виновато.

— Да, очевидно, — вздохнула Саша Александровна, — от этого у меня будто в глазах двоится. И в сердце тоже. Лекарь стал для меня кем-то вроде ангела-хранителя, поразил своим чувством долга. Он ведь спас младенца вопреки воле канцлера, понимая, что последует что-то страшное. И принял свое заточение со смиренным достоинством, а когда встретил того самого злополучного младенца, то не позволил себе ни малейшего упрека и не потребовал какой-либо платы. То есть все это были вы, конечно, — Саша Александровна смахнула слезинки с глаз и засмеялась: — Видите? Я все еще сбиваюсь. Вы, добрый лекарь, были не похожи на нас, Лядовых. В моей-то семье ни смирения, ни покорности. Я много раз видела, как дед, а потом и отец судили своих людей за проступки, и они были справедливы, но не было в них милосердия. Милосердие я познала с вами.

— Саша Александровна… — начал было он беспомощно, совершенно растерявшись и огорчившись от этой исповеди. Ему не хотелось примерять на себя роль ни ангела, ни хранителя, поскольку он не ощущал себя ни тем, ни другим.

Грешником себя ощущал этим утром Гранин.

— Подождите, — попросила она, — пока я скажу, раз уж собралась с силами. Михаил Алексеевич, мой молодой управляющий, был иным. В вас уже не было того света, который исходил от лекаря. Но была скорбь, были отчаяние и некая сломленность. О вас больше не хотелось греться, но хотелось вас — отогреть. Однако даже в таком состоянии вы упрямо продолжали заботиться обо мне, а потом и вовсе заявили, что уйдете вместе со своим проклятием прочь!

— И вы меня изваляли в снегу.

— Изваляла. Я же не поп, чтобы умело наставлять на путь истинный заблудшие души!

— Очень уж все запутано, — вздохнул Гранин, не представляя себе, как бы сам на месте Саши Александровны распутался. Положение дел казалось ему тупиковым.

— Запутано, — не стала спорить она и улыбнулась с неожиданной беззаботностью. — Но отчего же так хорошо, Михаил Алексеевич?

— И верно, отчего же так хорошо? — ответная улыбка вспыхнула на его губах будто сама собой.

Стало тихо. Они оба смотрели друг другу в глаза и молчали, наслаждаясь мгновением покоя и согласия.

Застонали половицы в коридоре, скрипнула дверь, Марфа Марьяновна спросила грозно:

— Ну и чего ради, девонька, ты опять расстроила гувернерку? Каждый день у нас потопы да слезы! Сколько валерианы мы на эту нервную барышню перевели, подумать страшно.

Саша Александровна отмерла, моргнула и пояснила с гримаской:

— В город ей надо, совсем Изабелла Наумовна в нашей деревне зачахла. Так ведь нет, вбила себе в голову, что не может меня оставить без присмотра! Может, разозлится как следует да уедет?

— Эку дурь ты опять придумала, — неодобрительно проворчала Марфа Марьяновна, — любит она тебя, бестолковку, а ты: разозлится! И что это за разговоры про тайное венчание?

— Ну и слух у тебя, нянюшка, — уныло протянула Саша Александровна, явно расстроившись из-за полученного нагоняя. — Я поговорю с Беллой Наумовной, не брани хоть ты меня.

— Сбежишь с управляющим, — упрямо гнула свое Марфа Марьяновна, явно придавшая этим словам важное значение, в отличие от Изабеллы Наумовны, — и я тебя лично выпорю. Крапивой.

— Так ведь зима же!

— Значит, можжевельником. И не посмотрю, что ты уже вымахала!

Произнеся эту угрозу, Марфа Марьяновна степенно покинула конторку, так ни разу и не взглянув на Гранина. Очевидно, кормилица была уверена, что лишь решения ее воспитанницы ни за что не перешибить, а сам кавалер сбоку припека. Гранина это и позабавило, и умилило сразу: ох и крут лядовский нрав, ох и хорошо знает Марфа Марьяновна атаманову породу.

Саша