Осколки тени и света - Мара Вересень Страница 54

взгляды на мистера Брюзгу, а тот довольно топорщит перья. Завтра съездит. Или вот прямо с утра. Ненадолго. Надолго — только душу травить. То что от нее осталось. Слишком непривычно, что бывает семья иначе. Да и надо ли оно ему вообще? Не лучше ли вот так, когда тихо и живых никого. Слушать ночь. Греться в лунном серебре. Это успокаивает. А эмоции — это… Их бывает чересчур много. Они мешают, будоражат, вызывают желания. И хочется исчезнуть. Мыслями раствориться в тишине, шелесте теней, а руки — занять.

Север Мрак Холин выбрался, отряхнул порядком изгвазданные брюки и с удовлетворением посмотрел на идеально ровную, вырытую по меткам могилу. Рядом была размечена еще одна. До утра было далеко и до привычного спокойствия тоже. Север приподнял лопату, намереваясь воткнуть лезвие в переплетение травы и корней, как в воздухе над ним образовался сверкающий вихрь, будто соткавшийся из лунного света, в глаза ударило чернильной вспышкой, поток невероятной силы начисто снес щиты, оставив суть обнаженной до самого дна. Сердце замерло. Потому что в оглушающей тишине Северу почудился далекий, отозвавшийся в нем и отразившийся многократно, голос. И привычный мир исчез.

7. Драгон

7. Драгон

Хочешь, чтобы все было сделано, как должно, — делай сам. С утверждением можно было поспорить, но не в этом конкретном случае. Этом конкретном случае все сложилось именно так. С момента поисков прошло довольно времени и почти столько же, как Драгон оставил Нодлут.

Отец сомневался… Он и сам в себе сомневался, но оказавшись за полосой карантинной зоны и впервые в жизни лишившись давлеющего присутствия Эдера Винда Холина, с которым так свыкся, что почти перестал замечать, понял, как это — быть вне клетки Холин-мар, просто быть. Не оправдываться, не чувствовать вины за каждый шаг, выбор, поступок, проступок, слово, мысль. Дышать. Понял и простил брата, бросившего его одного, отводящего взгляд в редкие визиты и отчужденного. Понял и простил Эленар, бежавшую при первой возможности. Понял, простил, но отпускать был не намерен. Она показала, что есть что-то достойное вне рода Холин. Как свет в ночи, манящий заплутавшего, сбившегося с дороги путника. Жаль, что он понял это не сразу.

Как он корил себя за малодушие, когда не схватил ее в охапку и не увез прочь, несмотря на отказ быть с ним. Все могло быть иначе. А еще понимал, что главную ошибку — когда он оставил свое рыжее огненное сокровище на алтарном камне еще дрожащей от его страсти, уступил роду — не исправить ничем. Но он попытается. И будет пытаться снова и снова. Они связаны. Все еще связаны. Рисунком брачной метки, выжженой у него на руке, на сердце, пусть мертвой, но вспыхивающей иногда алыми искрами, а значит еще есть… И пусть Эдер Холин, какие бы причины его на это ни сподвигли, катится в бездну со своими планами и фиктивной женой. Момент обручения — легкий зуд, как от комариного укуса, почесал и забыл. Он и забыл. Так же, как почти не помнил лиц всех, с кем был после Эленар.

Дверь упала внутрь от малейшего касания. Ее зачем-то просто прислонили к проему. Основательное одноэтажное строение с низкой крышей и высоким фундаментом, сложенным из валунов. Здесь жили. Теперь нет. Приедь Драгон сюда месяцем ранее, от вони было бы не продохнуть, но время, падальщики и сладкое дыхание тьмы сделали свое.

Не-мертвых было немного, меньше десятка. Большая часть — наверху. Пришлось немного размяться. Даже не особенно утруждаясь. Характер прижизненных повреждений, насколько Драгон мог судить по останкам, говорил о том, что тут порезвились вампиры. Или один очень голодный. Или спившийся на крови. Или один голодный спившийся. Потому что их не просто убили, их сожрали.

Драгон разумно оценивал свое академическое образование, почти не привязанное к практике некромантии и боевой магии, но до академии была учеба дома. И хоть он так и не практиковал, вспомнилось все: от классического подчинения и «тлена», до формул поднятия не-живого и атакующих проклятий. Отсутствие должной практики с лихвой возмещалось прорвой силы, тратить которую оказалось так же легко, как и восстанавливать. Даже на порог вставать было не обязательно, столько здесь собралось тьмы.

Несколько первых дней был как пьяный и встречные шарахались, потом дошло, когда в осколке разбитого окна днем увидел, как просвечивает сквозь кожу некроформа — оскаленное костистое рыло с трещинами, разбегающимися черными звездами, будто его шипами протыкали, и с тусклыми, цвета сухой лаванды светящимися каплями в провалах глазниц. На руке кандалами болтался просший хлопьями пепла и ржавчины браслет брачной метки, уходящий цепью куда-то за грань. Но прежде, чем раствориться в тенях, стяжка поводка ныряла под ребра, к сердцу, петлей охватывала горло… Поэтому, стоило натянуть цепь из тьмы и крови, в груди ныло и дышать становилось тяжело.

Дополнительный щит исправил дело. Спрятал сочащуюся сквозь него тьму. И поводка видно не было, если не смотреть.

Вход в подвал тоже мертвец показал. Обычный. Не встал после смерти, так и лежал с выдранным горлом. На ключичной кости остались следы зубов. Не гуль, гуль бы сожрал лицо, а лицо у трупа было целым. Относительно. Но Драгон и так бы подвал нашел. Снизу тянуло гранью, как от щели прохода. Будто кто-то просто прислонил выбитую дверь.

Было темно. Бледно лиловые светляки вытянутыми каплями скользили под потолком. Отец морщился, когда видел, Север однажды сказал: «Красиво, как сирень в Дат-Кронен». Драгону думалось, что если бы не отец, а Север, ходил с ним за порог заклинать мертвое железо ритуального клинка, не было бы сейчас этого внутреннего сопротивления во время призыва. И не было бы никогда. Просто Себер позволил бы Драгону самому сделать первый надрез, уронить рубиновый бисер в ничто и произнести слова, что древнее мира: “Свет, чтобы жить, тьма, чтобы беречь. Отдаю тьму для жизни”. Но это за него сделал отец, а Драгон только подставил руки под волнистое лезвие. Сейчас клинок лежал в руке, а сам Драгон застыл на пороге. На обычном. Хотя итотпорог тоже был рядом. Из-за грани сквозило и слышалось долгое дребезжащее по нервам «и-и-и-и, сю-у-у-у».

Пыточная. Стены настолько пропитались эманациями страха и боли, что приоткрытый переход за грань наделил их подобием жизни. Они дышали, по поверхности камня, как по дымчато-серой шкуре оставленной снаружи лошади, пробегала судорога, когда не-мертвое, прикованное к решетке собственными жилами, длинными железными штырями и странным плетением, раззевало пасть в немом крике. Привязанная к порогу и останкам суть корчилась. Что за чудовище могло