Посткарантин - Злата Косолапова Страница 55

Он следил, я знаю. Я слышала его страшное дыхание, его шаги: мелкие, глухие, словно быстрый перебор. Мне нельзя было никуда сворачивать. Надо было идти прямо.

Где‑то мои босые ноги утопали в грязи мерзкой, отвратительной на вид, где‑то царапались о мелкие камни.

Я видела впереди свет огня. Костёр был разведён прямо на рельсах, кто‑то кипятил на огне старый походный чайник. Вымазанный в копоти металл чернел, покачиваясь на шесте. У костра кто‑то сидел. Я не знала, кто это был, не видела.

Тварь за мной продолжала следить.

Я слышала её. Не могла смотреть…

– Иди, иди! – шептала она мне из темноты. – Иди быстрее.

И я всеми силами пыталась идти быстрее, но у меня не получалось. Сил не хватало, грязь была слишком липкой, ветер мешал.

– Иди, иди. Не успеешь – и увидишь меня!

Дорога была очень длинной, время тянулось медленно. Я приближалась к огню. Ещё не подошла совсем близко, но уже узнала мужчину, сидящего возле него. Это был мой отец.

– Папа? – спросила я удивленно, подходя ближе.

Отец обернулся и посмотрел на меня. Он выглядел очень грустным, потерянным. Увидев меня, не удивился и не обрадовался. Встревоженно скользнул взглядом по темноте, расползшейся позади меня, и сказал:

– Ты не успела, Маша.

– Не успела что? – испуганно прошептала я. Я слышала шипение позади меня, но больше не могла сделать и шага: ноги увязли в грязи и склизких водорослях.

– Прийти вовремя.

– Тебе нельзя идти дальше, – услышала я другой голос. Знакомый. Голос мамы.

Она вышла из темноты с другой стороны костра. Мама была такой же грустной и потерянной, как и папа. И была, как и давным‑давно, такой же красивой: с узким лицом и россыпью веснушек на переносице, длинными медными волосами, заплетенными в косу, большими светло‑зелёными глазами. Внимательными, добрыми.

– Почему? – спросила я жалобно.

Мой голос дрогнул, и слёзы вдруг хлынули из глаз. Страх сковал меня болью, грязь под ногами превратилась в вязкую кровь, водоросли – в пружины.

– Почему нельзя?

– Потому что ты не успела.

Мамино лицо вдруг как‑то померкло, стало бледнеть. Взгляд остановился на одной точке – она смотрела на меня. Чуть склонив голову, слабо улыбалась и продолжала смотреть, её глаза темнели, а лицо становилось всё бледнее.

Вздрогнув от ужаса, я перевела взгляд на отца. Он точно так же смотрел на меня, чуть склонив голову и едва заметно улыбаясь. Его глаза темнели, лицо бледнело.

Их движения замедлялись до тех пор, пока не остановились. Оба они указывали мне за спину.

Мне нельзя было оборачиваться, и я не хотела, но ветер подхватил меня и развернул. Я увидела перед собой мальчика с бледным, страшным лицом, перепачканным в крови. Его глаза были черными, а вместо рта щелкала зубастая пасть.

– Ты не успела, – проскрипел он и бросился на меня.

Захлебнувшись от ужаса, я проснулась.

Меня скрутило от холодной дрожи, непроходящей, до отвращения сильной.

Судорожно вздохнув, я открыла глаза и вскочила с постели, моргая и вглядываясь в темноту. Меня трясло, я ничего не видела перед собой, кроме остатков кошмара перед глазами.

– Господи… – прошептала я, чувствуя, как меня подхватывают сильные руки.

– Тихо, тихо… Ты чего, а?.. – зашептал Вебер, прижимая меня к груди. Я уткнулась носом ему чуть ниже шеи и всхлипнула.

– Какой ужас. – Я закрыла глаза, и горькие слёзы почти обожгли кожу. В горле в тугой комок сжалась едкая печаль. – Какой ужас…

– Это просто кошмар, Маша, – ласково сказал мне Вебер, все ещё обнимая меня. Он сидел на кровати, где я спала, одетый в тёмные джинсы и серую футболку.

Я отчётливо чувствовала запах сигаретного дыма, ночного ветра, какого‑то одеколона – морского. Я не знала, как пахнет море, но мне казалось, что именно так.

Не в силах прийти в себя, я всё жалась к Веберу, пытаясь отогнать остатки страшного сна, но ужас все ещё сжимал моё сердце ледяными тисками.

Наёмник на секунду отстранился, чтобы посмотреть на меня. Я увидела, как он едва нахмурился.

– Ты бледная. Давай я тебе воды… – он собрался встать, но я ухватила его за руку.

– Нет! – воскликнула я. – Не надо, просто… Посиди со мной…

– Уверена? – удивленно спросил Вебер, присаживаясь обратно.

Я кивнула и снова прильнула к нему. Мне было ужасно холодно. А теперь меня ещё и насквозь пробило дикое смущение. В эти минуты моё сердце колотилось уже не от страха, а от близости с Вебером. Щеки горели, мелкая дрожь охватила тело… но разве сейчас это важно? Мне просто хотелось, чтобы он побыл рядом со мной.

Я вдруг начала понимать, что поддержка Вебера становится для меня просто необходимостью. Слишком спокойно я чувствовала себя рядом с ним, слишком…

Улыбнувшись, я закрыла глаза и чуть приподняла голову. Все ещё прижимая меня к себе, Вебер положил подбородок мне на макушку. Я чувствовала его теплое дыхание, слышала, как бьётся его сердце. Теперь сковавший меня ранее страх и вовсе полностью растворился в этом бесконечно приятном моменте. Хоть бы эти минуты длились подольше.

Глава 13

Встали довольно поздно. Я еле‑еле разлепила глаза. Хотелось спать, как никогда до этого. Ещё бы. После такой ночки‑то…

То краснея, то хмурясь, я собралась к тому моменту, как удивительно бодрый Вебер пришёл в снятую нами комнату. Решив, что надо пойти поесть, мы покинули номер местной гостиницы и вместе с Рексом и Декстером направились по переходу к одной из платформ.

Я шла и зевала, сонно оглядываясь по сторонам, а тем временем жизнь в Метрополисе кипела. Вокруг бегали дети, то бодро, то не очень прохаживались люди. Два рослых мужика куда‑то тащили огромный короб, бабулька в вышиванке пыталась выбить маленький коврик – круглый, выцветший, с красивыми узорами. Кто‑то что‑то рассказывал о вчерашней заварушке, случившейся в одной из забегаловок, какие‑то женщины обсуждали новые вещи, привезенные торговцами, старик с внуком, держащим в руках сачок, шли ловить кого‑то, кто «иногда выбирается из туннельной темноты».

Мы с Вебером дошли до ближайшей кафешки, расположенной на станции, и я даже удивилась запаху настоящего кофе. Такой на мёртвых землях‑то не всегда встретишь, а тут, под землёй – и правда свежесваренный кофе. Впрочем, я же в Москве.

Мы позавтракали довольно быстро. Народа было очень