Алан Аюпов - Сад фонтанов Страница 55

Вот-те на! Оказывается, моя персона обожает Дебюсси и Баха! А Маркеса я вообще не читал?! Надо бы найти время и посмотреть хоть, о чём идёт речь? Мне стало даже интересно узнавать собственную судьбу. Я поднялся и вновь наполнил опустевшую чашку. Да, с подругой тоже непонятки. Что за таинственная дама?!

«Здравствуй, Любимый мой!

Получила сейчас оба твоих письма, надеюсь, что два моих ты тоже получил. Как видишь, у нас тут всё не так хорошо и быстро получается. Да и не могло быть по-другому. Мила так и не приехала, я уж и не жду её теперь, зато прикатил какой-то их троюродный братец. Собирается поступать здесь на плавбазу мотористом, какой-то ненормальный. Не знаю, долго ли он у нас проживёт, но на мою нервную систему он действует отрицательно.

Дорогой, я, конечно, благодарна „вам“ за столь активную деятельность, но не знаю, когда смогу ответить тем же. Бабушку всё не могут положить на операцию. Всё мест нет. Не представляю, как ей будут делать? У неё постоянный кашель и ничто не помогает. Я купила материал на платье. Сиреневая, капроновая ткань „ветерок“. Мы ведь договаривались, что для себя я буду сама всё доставать, А ты фату купил, да ещё длинную. Я длинное платье не хочу, куда его потом девать?! Только не обижайся, что-нибудь потом с ней придумаем. Укоротить, наверное, как-нибудь можно. Милый мой, не предпринимай ты больше ничего. Понятно, что тебе хочется, как у добрых людей, но ты пойми же, что для меня на всю жизнь будет унижением воспоминание о свадьбе, на которой я буду бедной родственницей. Да, а к костюму пусть лучше будет галстук, ладно? Я тоже успела заболеть, проклятый нос! Не идёт мне Рижский климат. Да, ещё после купания в море… С одной стороны хорошо, значит всё в полном порядке. Писала на огороде, куда мы сбежали от братца. Да, я подстриглась, не бойся, концы только. Всё.»

Во дела! Здесь дело даже до фаты дошло. И всё же не понятно, почему она всё время обращается в некоторых случаях на «вы»? Я, что к свадьбе готовился с кем-то? Но у меня нет никого!.. И с подругой всё ещё больше запуталось. Она же вроде бы что-то только закончила и вновь поступает?! С чувством страха я протянул руку за последним листком. Он был совсем тоненький, маленький и какой-то жалкий. И веяло от него болью.

«Здравствуй.

Вот, наконец, пишу тебе письмо. Конечно, оно будет обращено и ко всем вам. Не знаю, должна ли я просить извинения за всё то беспокойство, которое вы испытали из-за этой свадьбы. Напишу всё, как есть. Мама восприняла моё сообщение очень тяжело, у неё снова, как в прошлом году, отнялась левая часть тела, правда, сейчас ей уже лучше. На ноябрьские она не согласна. Главное возражение — нужно доучиться эти два года, а в общем _о_н_а_ считает, что мы должны ещё подумать. Приехать я не смогу. Бабушку в августе только положат на операцию. Не знаю, как бы ты, Дорогой, поступил на моём месте, если конечно любишь своих близких. До свидания. 16-vii.»

Ну, вот и долгожданный финиш! Всё осталось по-прежнему. Бабушка на операцию, парализованная мама на курорт, братец идиот и т. д., и т. п. Всё вернулось на круги своя. А чего я, собственно говоря, ожидал? Ежели всевышним так было решено, так тому и быть.

Вздохнув, сложил письма в прежнем порядке и вернул на старое место. Уже в дверях почему-то подумал, а с какой стати эти письма лежат у всех на виду? Странные у меня замашки в этом времени.

На кухне опять злорадно заскворчал чайник. Заваривая чай, продолжал усиленно думать или пытаться это делать. Только толку от этого не было ну никакого. В голове творилась такая каша… Решительно отставив чайник, снова ринулся в комнаты на поиски хоть какой-нибудь зацепки. Всё было тщетно. Дополнительный осмотр ни к чему не привёл. Магнитофон, который я выключил полчаса назад, был неизвестной мне конструкции. Как этого сразу не заметил? Лоджия застеклённой не была, как и балкон. В маленькой спальне на стенах не было ни одного ковра, сплошные фотообои с дурацкими видами и обнажёнными женскими телами в самых неимоверных позах. Всё это было явно не моих рук дело. Да и вкусы клеившего подобную дрянь были прямо противоположными моим.

Я вернулся на кухню. Дымящаяся чашка ароматного чая ждала меня на столе. Я переставил её на другое место, не на то, на каком обычно сидел, и удобно умостился. Передо мной на стене оказались ходики. Да, да! Самые обыкновенные старинные часы-ходики. Моим способностям удивляться наступил конец. Я взглянул на окно через парок от чая. Оно двоилось. Тут в мою одуревшую голову вломилась очередная мысль и я, как ошпаренный, подскочил. У братьев Стругацких был рецепт для отличия галлюцинаций от реальности. Очень-очень сильно я ущипнул себя. На руке остались два кровавых следа. Было довольно больно. Тогда кинулся в прихожую, где видел огромное зеркало. В нём отражалась часть стены за моей спиной и моя очумевшая физиономия. Прикрыв веки, нажал на глазное яблоко. Зеркало раздвоилось. По всем признакам это не была галлюцинация. Но я точно знал, что это был не мой дом, точнее, не моё время. Это никак не укладывалось в мозгу. Начитался всякой фантастики, вот и одурел. Не в состоянии отличить реальность от выдумки. Кажется, надо идти к психиатру или как они там называются? Это только американцы жить без них не могут, а у нас про них толком никто ничего не знает. У нас всё гораздо проще. Тяпнул гранчак, вот тебе и всё лечение.

В который уже раз вернулся на кухню к остывающему чаю. Отхлебнув глоток и глядя на уже редеющий парок, вдруг вспомнил, как, будучи ещё в младенческом возрасте, впервые в своей жизни, в осознанном состоянии, конечно, воспользовался услугами аэрофлота. Я сидел в огромном кресле у самого иллюминатора и разглядывал виднеющийся вдали засыпанный снегом по самые лопасти вертолёт, торчащий из сугроба хвост кукурузника, и двухэтажное здание аэровокзала. Наши места оказались перед крылом самолёта, и мне хорошо было видно, как начинали раскручиваться винты, ускоряя обороты, и удивительное превращение лопастей сначала в туманный круг, а потом и вовсе исчезнувших в бешеном вращении. Тут я заметил, что вокзал не двухэтажный, а четырёх. Ещё раз внимательно пересчитал, загибая пальцы, и понял, что не четырёх, а больше. Над первыми двумя этажами появились ещё два, а над этими двумя, ещё точно таких же два и так далее до тех пор, сколько можно было увидеть из маленького иллюминатора. От восторга я завизжал, тыкая пальцем в стекло. Отец глянул и спросил, чего это я так ору. Продолжая тыкать пальцем, я попробовал объяснить. Он снова заглянул в иллюминатор и, откинувшись на спинку кресла, сказал, чтобы я прекратил вопить, так как вокзал как был двухэтажным, так и остался. На меня словно бочку холодной воды вылили. Я же чётко видел, как дом громоздился на доме. Странный это был эффект. Спустя несколько лет, когда уже пошёл в школу, был подобный случай. Разница была в том, что демонстрировавший видел то же самое, что и я. Мы стояли на огромном сугробе на уровне второго этажа. Возвращаясь со школы, я взобрался сюда, чтобы покидать в солнце снежные комья. Они, конечно же, не долетали и до ближайшего здания не то, чтобы до звезды, но сам процесс был интригующим, а вдруг доброшу?! Тут ко мне вскарабкался пацан лет пятнадцати. Он некоторое время наблюдал за моими тщетными потугами, а потом сказал: