Мать Сумерек (СИ) - Машевская Анастасия Страница 56

Бансабира поднялась с бревна, на котором сидела:

— Займись мясом, я помогу, — обратилась к Раду.

Тот принялся свежевать тушу, пока Бансабира чиркала кресалом, высекая искру на месте для костровища. Она сложила в кучку трут и, когда он схватился, набросала поверх хвороста. Кто-то из «меднотелых» еще днем добыл приличных поленьев, и теперь Бану побросала их поверх занявшегося пламени. Дрова были сырыми, так что едкий серый дым вскоре клубами разошёлся во все стороны.

— Я бы еще, конечно, отведал медвежатины, — обмолвился перед ужином Раду, делая продольный надрез по шкуре животного. — Или хотя бы росомахи.

— Или обоих, — поддержал Маджрух.

— А, по-моему, лучше есть поменьше, — не удержался Атам, косясь на Маджруха, и все посмеялись. О смерти закадычного друга Ри Маджрух, набравший в весе за последний год еще немного, пока не знал.

— Благородный олень самый вкусный, — заметил Шухран, подсаживаясь рядом с Иввани. — Впрочем, если будем у Бугута долго, можем действительно там поохотиться на северных оленей и моржей, если вы не против, тану.

Бансабира пожала плечами: отчего нет. Иввани загорелась пуще прежнего: и почему она только столько времени просидела взаперти! Сколько же всего интересного, оказывается, есть в землях, где она родилась. Сколько всего можно попробовать, увидеть, узнать!

Правда, когда Раду опытной рукой залез убитой лани в брюхо по локоть, вынимая требуху, знать о мире Иввани всерьез захотелось поменьше. Она зажала рот рукой, чтобы ненароком не опорожнить пустой к вечеру желудок, и спряталась в шатре.

Тушу натерли запасенной солью и найденными в лесу пряными травами. Шухран смастерил вертел, и вскоре, плавясь в огне, затрещал подкожный жир оленихи, а следом по лесу разнесся удивительный аромат жареного мяса. Атам принес брусничных ягод и листьев, и, закончив с блюдом, к мясу накипятили вкусный горячий отвар, от которого к ночи все немного пошатывались. Состояние от напитка было расслабленным, и, поскольку никто не желал сидеть до рассвета в дозоре, хотя сторожевое охранение было жизненно необходимо, Шухран предложил тянуть жребий.

«Меднотелых» Атама, Гиата и Ланса Раду, смеясь, обозвал неудачниками.

На другой день лес был покинут почти с тоской, и настало время подниматься в горы, неминуемо приближаясь к бесконечным, насколько хватает глаз, ледяным шапкам.

Исполненные смоляными ароматами леса и холмы оставались позади. Стихали зовы глухарей и сов, соколов и дятлов, и на смену им в небо взвивался клекот гигантских северных буревестников. С характерным шлепком падали они в воду кристально-чистых, до самого дна прозрачных озер и рек, вспугивая редких гольцов и морских волков, лососей и горбуш, зашедших поздним летом в пресные воды, чтобы размножиться.

— Это все твое, сестрица? — не уставала Иввани спрашивать Бану день за днем, восторженно оглядывая менявшиеся местности. — Неужели так много? Как, и это все еще твои земли? О-о-о!

У неё не убывало вопросов, впрочем, совершенно схожих один с другим, и Бану в ответ оставалось только посмеиваться:

— Сама никак не привыкну.

Они шли уже несколько дней, но никаких границ и краев Астахирскому Змею, сколько ни вглядывайся ни на север, ни на запад, ни на восток, видно не было.

Краски природы, буйные, способные символизировать черты людских характеров или пристрастий, выцветали на глазах, исчезая под натиском кристальной чистоты бело-голубых слез-ледников. Земля все сильнее вздувалась буграми скалистых хребтов, диких, местами обглоданных до камней немилосердными ветрами. Ночами здесь было совсем холодно, будоражил до костей и тревожил до глубины сердца не утихающий вой густошерстных волков и лай затравленных ими маралов.

Сложнее давалось пропитание. В один из дней Бансабира проснулась раньше остального лагеря. Они устроили бивак недалеко от берега небольшой речной заводи возле редкой поросли голого кустарника. Оглядевшись, смастерила примитивную острогу, осторожно растолкала Шухрана. Позвала за собой. Тот, сонный, едва соображая, поплелся в нужном направлении с пустым котлом в руках. Требовалось от него немного — подстраховать и дотащить улов. Они чуть отдалились вверх по реке, чтобы держать в поле ясного видения собственный лагерь. Бану вскарабкалась на самую нижнюю ветку одинокой раскидистой ракиты, которая практически бревном вросла в берег. Притихла, выжидая.

Шухран время от времени приоткрывал один глаз, засыпая стоя. Потом вовсе завалился на один из торчащих ивовых корней, прислонился спиной к стволу. Когда просыпался, наблюдал за происходящим абсолютно безынтересно.

После рыбной ловли двое вернулись к остальным. Котел в руках Шухрана был полон, а на остроге Бану конвульсировала в агонии еще одна толстая рыбина. Вместе с остальными танша принялась потрошить добычу. Как ни посмотри, телохранители полностью взяли на себя охранение, днем и ночью, и большую часть забот по труднодоступным переходам и провианту. Иногда, как сегодня, Бансабира отчетливо понимала, что надо дать им чуть больше времени на сон и обеспечить хотя бы завтрак.

Иввани не очень любила жирную пищу, но сейчас вдруг начала понимать, почему на севере так важно употреблять подобную еду. После питательного завтрака девочка даже немного согрелась.

Суровее становились отроги, беспощаднее — реки. Переплетая землю подобно артериям, они грохочущими лавинами срывались с далеких астахирских вершин, петляли по горным тропам, обрушивались водопадами с уступов, грубо выбивая напором осколки льдин и камней, обжигая ледяными каплями, стоило подойти ближе. Воду из них было уже почти невозможно пить.

Разводить костры становилось труднее, так что путники старались нигде не задерживаться, меньше спать и больше проходить за день, чтобы побыстрее достичь пристанищ. Иногда останавливались в редких поселениях в тавернах, иногда — у кого-то из подданных, чьи владения оказывались по дороге. Нередко спали под открытым небом, и сейчас это давалось по-настоящему непросто. Шатры ставили с особым усердием и надеждой. Лигдам, собираясь в чертоге, нарочно настоял на особенно крупных, армейских, на десяток человек. Их натягивали всего четыре, но в два слоя на каждом пристанище, и получалось два утепленных укрытия. Внутри ночевало по пол-отряда, чтобы было теплее. Иввани ночи напролет жалась к Бану, а сама танша — к Раду, чье могучее тело вырабатывало много тепла.

Проходили недалеко от наблюдательных башен, и Бансабира отправляла кого-нибудь из «меднотелых», чтобы отдать приказ: передавать огнем сигнал, когда здесь будет проезжать Дайхатт или Этер.

Еще позже извитые горами и реками тропы, сменились высоченными фьордами. Днем было достаточно тепло, и все под ногами таяло, но за ночь промерзало заново и утром путники всегда, шатаясь, как пьяные, скользили по гололедице. Приходилось снижать темп движения, чтобы ненароком лошади не оскользнулись подковами, и сами путники вместе с конями не сиганули по наклонной в Северное море, пробивавшее себе путь внутрь континента.

К владениям Бугута они вышли далеко за полдень. Иввани, впервые в жизни начавшая понимать, что значит быть северянкой, окоченевшими пальцами прикрыла лицо жестом, в котором с трудом можно было признать счастье. К холодам ей было не привыкать — но разве что в стенах протопленного замка и в уюте нескольких шерстяных одеял. К подобному переходу девочка оказалась неподготовленной и отчаянно нуждалась в отдыхе. Впрочем, Бансабира не могла упрекнуть сестру ни в чем: неизвестно, как она сама бы в тринадцать лет перенесла подобное испытание. А Иввани, надо отдать ей должное, не пожаловалась ни разу.

Одного из «меднотелых» Раду послал вперед еще с ночного бивака — предупредить Бугута о гостях. Поэтому, когда путники достигли широких ворот крепостной стены, опиравшихся на каменные арки, подъемный мост уже был опущен.

Бугуту перепала хорошая, добротная крепость. Когда развеялся утренний туман, она сделалась отчетливо видна: защищенная с двух сторон утесами, и еще с одной — горной рекой, с массивным донжоном и древними каменными изваяниями в основании тяжелых высоких дверей. В отличие от столицы и других южных городов, которые в ходе Бойни доводилось видеть Бансабире, северные обители отличались большей чистотой. Поселение за стенами и вокруг донжона было перевито широкими мощенными, выбеленными снегом улицами. В летние дни он обычно таял, к вечеру застывал. Потом за ночь влажный из-за близости реки и Северного моря воздух, снова опадал на землю мягким белым покровом. Холодный ветер с реки и гор быстро выдувал запах нечистот, а наличие обрывных утесов позволяло наладить системы слива отходов так, чтобы с рекой в море уходило все ненужное.