Телепортация - Марк Арен Страница 56

Всех. Все. Устраивает.

Самое страшное даже не в том, что они не знают, что находятся в аду.

Страшно то, что им здесь нравится. Есть, конечно, и неприятные моменты, но есть и – уж очень любят здесь это словечко – позитив. Только произносят его с чисто русским оглушением согласных на конце слова – по-зи-тифф.

– Хотя, – подумал он, прихлебывая кофе, – что уж тут метать перуны гнева, коли и сам он теряет интерес… Ведь не поднялся же он по лестнице там, дома, на Арбате, туда, где, возможно, были крохи его жизни, его бытия…

Испугался?

Да, испугался витрины. Не хотелось убеждаться в том, что и его жизнь – пустота за стеклянной стеной. Да, он испугался подняться в свой личный ад.

Зачем?

В чем еще ему нужно было убедиться? Что еще понять, чтобы в очередной, бог весть какой раз убедиться в справедливости своих догадок?

Плотный и громкий шепот толпы вспарывает смех, протыкают отдельные возгласы. Машут половому руки, окутывают головы клубы сизого дыма. Изгибаются в ухмылке влажные от пива губы, да подведенные глаза постреливают по сторонам, причем классически: «в угол – на нос – на предмет».

А за оранжевыми стенами и глубокими проймами окон каплями рвет воздух яростный летний ливень. И звякающий постоянно колокольчик…

Вот снова открывается дверь, и вместе с очередной компанией внутрь врывается влажная дождевая свежесть, прорезая собою слежавшийся прокуренный воздух. Пролетает слитное, недовольное «о-о-о, блин, и тут все занято…» – и вновь звенит свежестью дверной колокольчик.

Он поймал себя на том, что шарит опустевшим взглядом по чужим и плоским лицам. Будто ищет кого-то и не может никак отыскать…

Поначалу его взгляд задержался на ней неосознанно. Просто чем-то отличалась эта, внешне совершенно обычная для этих мест барышня, сидевшая у окна. Мгновение спустя он понял, что же необычного было в ней: чуть склонив голову, она увлеченно что-то писала. В тетрадь. Добротную, объемистую, темно-коричневой кожи. Заставив его вздрогнуть, ее окликнула вошедшая в кафе подруга, нагруженная пакетами из модных бутиков:

– Таня, Ларина!

До его чуткого слуха донеслись названья модных клубов. Подруга исчезла так же внезапно, как появилась, и незнакомка у окна, чуть помедлив, будто стремясь продолжить прерванное внутреннее событие, вернулась к своему письму.

Мелькнула мысль: он еще ни разу не видел, чтобы человек здесь… что-то писал. Кругом все говорили, смеялись, сквернословили, нажимали на клавиши, кнопки, педали, прикуривали и даже читали. Но не писали. Тем более так увлеченно. Затаив дыхание, он впитывал зрелище, по которому, как оказалось, скучал. Она писала легко и вдохновенно, что называется влет, не черкая и не переписывая. Ох, как знакомо было ему это ощущение! Дрожь в кончиках пальцев, шелест страниц, которые покрываются узором из образов, заключенных в слова… Так случается, правда, нечасто, когда слово идет само и нужно только успевать его наносить на бумагу, иначе оно улетит, растворится и пропадет.

И лицо… Лицо ее было одухотворенно настолько, что казалось, будто оно светилось изнутри, сияя негромким и теплым светом. Ее глаза были прозрачными, и лучистыми, и глубокими, как весенние небеса. И живыми.

На сердце светлело, он грелся заиндевевшей оболочкой своей души у костра чужого вдохновения, благодаря Всевышнего за то, что стал невольным свидетелем этого.

И тут его пронзила простая догадка: «Но ведь в аду не может быть таких глаз, такого одухотворенного лица. Там невозможно творить. Однако же она ТВОРИТ! Значит…»

И вновь, в который раз за день, мир вокруг завертелся дурацким слюдяным калейдоскопом, рассыпаясь и складываясь вновь, но теперь картинка снова стала цельной.

«…Значит, это не ад. Значит, это все-таки будущее. В котором люди будут жить спустя полторы сотни лет. Итак, тайна развенчана! Остается понять, что же его сюда занесло? Что ему до потомков? Убедиться, увидеть своими глазами, как оно будет? Зачем? Чтобы, вернувшись, что-то изменить? Вряд ли… Упекут его в дом умалишенных, да и с бароном они пока не разошлись. И скорее всего, ждет его по возвращении увесистая пуля от того же барона. Так в чем же смысл этого променада на полтораста лет вперед?»

Ход его размышлений прервался внезапно. Барышня, словно почувствовав, что на нее смотрят, перехватила его взгляд. И в ее живых и горячих глазах он сразу прочел удивление, а спустя мгновенье – радость. И его словно обожгло, ибо он понял, что его УЗНАЛИ!

Внутри стало жарко-жарко, неведомая сила подбросила его вверх, стеклянный стакан опрокинулся, остатки кофе растеклись по шаткому столику…

Швырнув на стол пару купюр, он мимо испуганных и недовольных взглядов соседей, мимо стихшего разговорного гула, мимо парочки, стоявшей на пороге и оглядывавшей зал на предмет свободного места, кинулся прочь – только лишь звякнул колокольчик.

Он не увидел, как следом кинулась она. Как выронила сумочку и, стараясь не упустить его из виду, впопыхах собирала рассыпавшуюся из нее ерунду. Как потом рванула следом за ним из кафе. Не увидел, потому как бежал, обдавая брызгами прохожих, расталкивая их слитный поток, тенью отражаясь в витринах и стеклах машин. Тяжело отталкиваясь от грешной земли, словно убегая во сне от кошмара, но двигаясь ме-е-едленно, будто в меду, и оттого выбиваясь из сил и все равно зная, что не успеть, не уйти…

Узкий тротуар сменился гулкой подворотней. Темным пятном бросилась в глаза чья-то парадная…

Он рванул на себя дверь, плевать, что замок, и она поддалась; полутемная площадка, почтовые ящики на стене и ступени, ведущие вверх. Как часом раньше, на Арбате…

«Этого просто не может быть, – билась о ребра в унисон суматошному сердцу мысль, – просто не может… Но отчего же именно сейчас?! Нет, нет, нет! Верно, это еще какая-нибудь дьявольская хитрость здешних мест, еще одна уловка, на которую уж в этот раз я не попадусь… Еще один кусочек личного ада…»

Взмокнув и задыхаясь, он вбежал на самый верх. Увы, лестницы, как у Петровича, ведущей на чердак, здесь не было! Лишь в потолке, высоко-высоко, словно насмешкой над ним, виднелся люк, причем даже без замка…

«На небо не пускают…» – горько усмехнулся он своим мыслям, а снизу уже слышна была поступь Рока – цокот женских каблучков по каменным ступеням.

«Это все неправда, это все не так…» – убеждал он себя, прижавшись к холодной стене, пока каблучки приближались. Затем они замерли, скорее всего, на предыдущей площадке, и спустя мгновение стали медленно к нему подниматься.

Скосив глаза, он увидел ее – хрупкая, в легком платье. Изящные пальцы художника