Охотники за душами - Крис Брэдфорд Страница 63

на меня напали, похитили и чуть было не принесли в жертву. Что ж, звучит разумно. Но как быть с фактами, доказывающими обратное? Откуда я знала, как выбраться из Арунделского замка? Каким образом внезапно научилась скакать на лошади и драться? Все это он пытается объяснить «удачным проявлением врожденных способностей, усиленных в стрессовой ситуации инстинктом самосохранения», и тут мне уже сложнее с ним согласиться. Что ни говори, у неподготовленного человека вроде меня просто не было шансов против пятерых сильных противников – а я их всех побила. Я же знаю, что одним инстинктом самосохранения такое не объяснить!

Еще терапевт диагностировал у меня «болезненную привязанность» к Фениксу и рассматривает ее как прямое следствие Стокгольмского синдрома. Надо признать, у меня и правда можно найти многие его симптомы: привязанность к «похитителю», то, что я разделяю его идеи и основные цели, нежелание сотрудничать с властями в ущерб ему… Вот только Феникс меня не похищал. Он меня спас, и он мой друг. А еще между нами существует глубокая связь, родство душ, и без Феникса я чувствую себя так, будто мне удалили какой-то жизненно важный орган, будто в сердце у меня огромная дыра.

В общем, в результате консультаций и настояний моих родителей о продолжении терапии я неплохо научилась держать при себе свои мысли и чувства и больше не заговаривать о прошлых жизнях и о Фениксе, молчать из последних сил.

Лишь изредка я позволяю себе ослабить защиту и отвести душу в разговоре с лучшей подругой. К счастью, на этот раз она обходит спорную тему прошлых жизней и вместо этого спрашивает:

– Так когда Феникса депортируют обратно в Штаты?

– Завтра, кажется. – Я замолкаю и смотрю, как солнечные блики играют на поверхности пруда. При мысли о том, что я больше никогда не увижу своего Защитника, на глаза наворачиваются слезы. Беззвучно всхлипывая, я прижимаю к груди амулет, чувствую под одеждой его прохладное прикосновение к коже. Но легче от этого не становится, я только еще яснее понимаю, что Феникс далеко, вспоминаю, скольким он пожертвовал, чтобы защитить мою жизнь, мою душу, и плачу еще отчаяннее.

Мэи обнимает меня за плечи:

– Я понимаю, тебе тяжело, но подумай, зато твой ангел-хранитель все-таки жив и поедет домой, а не в тюрьму. И вообще, – говорит она, – никогда не знаешь, что ждет впереди.

Я вымученно улыбаюсь. Теперь, когда я знаю правду о перерождениях, будущее для меня – открытая книга. У нынешней главы горько-радостное окончание: я, возможно, больше никогда не увижу Феникса, зато мне больше не грозят Танас и его Охотники. Тень больше не нависает надо мной, можно просто жить и радоваться жизни. Однако же эта жизнь – лишь одна из многих еще не написанных историй, в каждой будет один и тот же жестокий злодей, один и тот же доблестный герой, пусть и под разными масками. И финал каждой из них еще не предрешен… если только в какой-то из жизней меня не ждет жертвоприношение, окончательная смерть, конец всех историй. И этого финала я буду избегать любой ценой.

– А Дэмиен? – Мэи качает ногой, отгоняя особо прожорливого голубя. – Что с ним случилось?

Солнце греет мне спину, но я все равно вздрагиваю при звуках его имени.

– Насколько я знаю, его судят за похищение и попытку убийства. Адвокат пытается доказать его ограниченную вменяемость.

Мэи хмурится:

– А что это означает?

Я мну в руках горбушку хлеба, крошки сыплются на землю.

– Что он предположительно был не в себе, попал под влияние главы секты. – Я искоса смотрю на нее. – То есть не в полной мере отвечает за то, что сделал.

Мэи кажется потрясенной:

– Но его же все равно отправят в тюрьму, правда?

– Думаю, да, – я пожимаю плечами. – Может быть, в колонию для несовершеннолетних.

– Вот и хорошо, – жестко отвечает Мэи. Она бросает птицам остатки хлеба. – Пока он там, он для тебя не опасен. И раз этот жуткий Танас тоже мертв, то ты и его можешь не бояться.

«Могу не бояться, – мысленно повторяю я. – По крайней мере, в этой жизни».

46

– Давай скорее! – торопит меня папа.

Я вылезаю с заднего сиденья нашего серебристого «Вольво».

– Да в чем дело-то? – спрашиваю я, запыхавшись – мы с ним почти бегом пробираемся через подземную парковку к лифтам. Он поднял меня рано утром, посадил в машину, пробился сюда через утренние пробки – но так и не сказал ни слова о том, куда и зачем мы едем, и большую часть дороги я продремала в машине.

– Увидишь! – Папа в нетерпении жмет на кнопку лифта.

Как только дверь открывается, он почти заталкивает меня внутрь, и мы подымаемся на третий этаж. Я нервничаю, папа тоже кажется встревоженным: он беспокойно потирает руки и немного покачивается на пятках. На меня он смотрит с напряженной улыбкой, но отводит глаза, встречая мой вопросительный взгляд. Как будто что-то его очень радует… но в равной степени и пугает. Хотела бы я знать, что происходит.

Двери распахиваются, перед нами оживленная толпа счастливых путешественников, загорелых туристов, усталых бизнесменов, улыбающихся стюардесс и носильщиков с перегруженными тележками. К стойкам автоматической регистрации стоят нетерпеливые очереди путешественников, на огромных дисплеях высвечиваются международные и внутренние перелеты, отправляющиеся этим утром из аэропорта Хитроу, терминал 3.

Я смотрю на отца изумленно и не без подозрения.

– Что мы здесь делаем? – спрашиваю я, пока мы пробираемся сквозь толпу. – Мы уезжаем на каникулы?

Эта мысль меня радует – не считая походов на терапию и нескольких встреч с Мэи, последние две недели я провела почти взаперти, меня даже в школу не пускали.

Папа качает головой:

– Нет, это как-нибудь в другой раз.

– Тогда зачем мы здесь?

Он широко улыбается, потом улыбка чуть угасает, и я снова с жалостью замечаю, как он встревожен.

– Вообще нужно сказать… мама была не совсем согласна, – говорит он, преодолевая неловкость. – Если честно, я и сам не уверен, что это хороший план. Но все-таки учитывая, как ты была расстроена и как мы должны быть ему благодарны, мы же твои родители… в общем, я решил, что нужно дать тебе эту возможность.

Папа резко останавливается у стойки безопасности и отступает в сторону. Он приветственно кивает полицейскому, конвоирующему высокого, крепко сложенного парня в джинсах, белой футболке и черной кожаной куртке. На его высоких скулах виднеются едва заметные следы синяков, на нижней губе – небольшой белый шрам. Он опирается на костыль, но, кажется, в силах обойтись и без него. Сейчас он кажется гораздо более живым и счастливым, чем в нашу прошлую встречу. Волны отросших каштановых волос мягко ложатся на плечи, сапфирово-синие глаза словно отражают блеск далеких звезд. C минуту я не могу отвести от Феникса взгляд, не в