Многогранник - Lizzy Pustosh Страница 7

Глава третья

Когда все гости разместились на своих прежних местах и стихли последние разговоры, с лучезарной улыбкой и радушием Авраам Эбейсс поднял бокал и сказал: «Я так рад, что в этот знаменательный день мы собрались вместе, рад, что мой сын, Авраам, правильно выбрал жизненный путь и что его ждёт там поразительный успех, поэтому давайте же поднимем бокалы выше и возрадуемся всему, что с нами произошло. Ура!». После его слов раздались многочисленные вскрики, сопровождаемые общим весельем и шампанским. Но не весельем Амоса, который в течение всего продолжения торжества наблюдал за окружающими. Он заметил интересную для него вещь: все пьют, много едят, разговаривают о политике, домах, доходах, интригах и прочих взрослых темах, но не танцуют. «Отчего они сидят? Неужели им не хочется встать с места и закружится от бесконечного счастья: они же радостны…» – думал он, потускнев на фоне общего задорного настроения. Ему не хотелось пребывать здесь, но отец ясно дал понять, что ему придётся (в последнее время от матери он слышал немного, лишь: «Всё хорошо, всё будет хорошо, милый» – и не более). Пиршество длилось шесть часов, и мальчик успел устать, два раза заснуть и три раза получить замечание, что ему стоило бы вступить в разговор с гостями, а не пытаться их избегать. На что он в конце концов ответил: «Я сижу на месте и никого не избегаю, отец» – и вновь почувствовал взгляд-порицание на себе.

Амос думал, что умрёт от бессмысленного пребывания на чужом ему празднике, но как только пробило два часа, гости стали собираться домой, и он оживленно, быстрым шагом подходил к каждой семье и прощался с ними. После того, как все уехали, двери закрылись, столы были убраны, придворные разошлись по комнатам, а родители остались разговаривать в кабинете, мальчик, испытывая невыносимую усталость, наибыстрейшим образом оказался в своей кровати, предварительно убрав вечерний костюм и лакированные туфли в гардеробную. Он уже не желал, да и не мог о чем-либо думать; глубоко в его подсознании совершались сны, красочные и непостижимые для других. Может быть, ему мерещился прошедший или будущий день, может, он видел, как необъятные планеты сходят с орбит и, сжимаясь, превращаются в звездную пыль, а, может, он просто сидел на качели и был счастлив. Неизвестно, и никогда не станет известно: сновидения имеют необычную способность теряться время от времени.

– Bonjour monsieur, пора в школу, – полностью открыв шторы и пропустив солнечный свет в комнату, сказала улыбающаяся чему-то несущественному немолодая служанка.

–Bonjour, Мадлен, который час? – спросил, ещё не проснувшись, Амос.

–Ну как же, милок? – Мадлен часто называла своего юного господина «милок», особенно когда желала сказать будто: «Ну что ты, это ж все знают» – но чаще это было похоже на: «ну что ты какой забавный, я тебя точно поэтому и люблю». – Нынче уже десятый час – Ваши родители давно встали и беспокоятся, почему Вы все ещё не готовы, а Вы-то ещё и не встали. Хе-хе, – радостно и удивлённо проговорила она.

– Как десятый час? – Амос быстро вскочил с кровати. – Почему мой будильник вечно спит и не работает как нужно? – с заметным волнением и негодованием мальчик посмотрел на едва проснувшегося семикрылого попугая с мармеладом вместо перьев, махнул рукой и побежал в гардеробную. – Мадлен, где моя форма? – занервничал он.

–Точно не там, она давно весит вся здесь, идите сюда, – пояснила служанка.

–О, точно, почему я её не заметил? Но что ж, давай – я надену её.

В течении получаса Амос летал по комнате, надевая серые брюки, серый жилет, белую, накрахмаленную рубашку с мелкими звёздочками на воротничке, серый с чёрными звёздами пиджак и чёрные туфли. Ничем так не любовалась Мадлен, как его ровными подстриженными волосами, которые были приглажены назад, и его ярко-голубыми глазами, что так живо бегали по комнате в поисках бабочки.

–Ну где же она, Мадлен? – волновался Амос.

–Да вот же, прямо перед вами, на столе, – качая головой, отвечала Мадлен.

–Так, хорошо; мои учебники собраны? И тетради?

–Да, да, все в вашем портфеле, – вновь вздохнув, женщина подала мальчику эксклюзивный дипломат от Вердолча.

–Снова этот Вердолч? – возмутился в ответ Амос. – Ну что ж, отцу так угодно если, то ладно, да и некогда, – взяв все, что необходимо, он мимолетно направился в столовую.

–Здравствуй, сын, возьми что-нибудь, поешь, – спокойным и нежным голосом сказал Авраам, увидев бегущего в дверях мальчика.

–Да, отец, я для этого и спустился, – Амос быстро съел приготовленный завтрак, и собирался уже выходить, как у дверей его остановил отец.

–Амос, где твой галстук? – спокойно и едва улыбаясь, спросил Авраам.

–А, вот, в руке, но только у меня бабочка… – слегка покраснев, отвечал мальчик.

–И сколько раз мне говорить, что это несерьёзно и такому молодому господину, как ты, не следовало бы и думать о бабочках, а носить элегантный галстук. Не зря же я тебе их дарю в течение нескольких лет, – все также спокойно, но чуть презрительно искривив улыбку, говорил Авраам. – Тем более сегодня, в такой важный день, мог бы и вспомнить, что следует надеть, но мы и так опаздываем, поэтому оставь этот аксессуар, и направляйся в машину, – отдав распоряжения на счет дома главной из слуг, той самой Мадлен, Авраам присоединился к жене и сыну, ожидавшим его в их новой и крайне дорогой машине чёрного цвета с бежевыми миниатюрами каких-то явлений и предметами со странной символикой.

–Ахрон, ты знаешь, куда нам нужно, – сев на заднее сидение, рядом с Амосом, сказал Авраам и кивнул на замечание водителя об необходимости пристегнуться, но так и не сделал должного.

Семья Эбейссов, которая состояла, по мнению самого Авраама, лишь из него, его сына, наследника его состояний, и его жены, матери Амоса, направилась на Перекрестную площадь Высшей школы первого этапа. Они ехали довольно-таки быстро и успевали к назначенному времени; в машине на лицах всех взрослых выражалась радость (по крайней мере, они улыбались, что для Амоса было явным признаком радости), но мальчик чувствовал себя почему-то неуютно. Он взглянул на отца, затем – на мать, после – на водителя и, как большинство детей, должен был испытать чувство гордости от того, что его родители изумительно (для своего «излишне взрослого возраста», как говорил мальчик) прекрасно выглядят внешне и, как ему было известно, чрезмерно богаты и имеют единственные в своём роде предметы (картины, вазы, монументы, книги, драгоценности и прочее), что крайне ценится среди неокрепших умов молодёжи, часто бегущей за модой и однообразной оригинальностью, не глядя на существенные качества, но он не то, чтобы даже испытал гордость за это, казалось, будто на него все это давит,