Дракон с королевским клеймом - Оливия Штерн Страница 7

— Подожди, — Вельмина схватилась за крепкую руку экономки, — а как там… моя лаборатория? Обыск ведь был… Там хотя бы что-нибудь осталось?

Тавилла насмешливо фыркнула.

— Да что ей сделается, вашей лаборатории, милая моя? Кому нужны мышиные хвостики и жабьи сердца? Золото искали. Документы искали. Из хозяйского кабинета все вынесли. А лаборатория — что? П-ф-ф-ф, ничто. Таких лабораторий — полна Пантея.

Вельмина вздохнула. Оно и понятно, кому нужна такая ерунда, как алхимическая лаборатория алхимика-самоучки (редкие уроки — не в счет).

Но для самой Вельмины лаборатория несколько лет была единственной радостью в жизни, и потому новость о том, что она уцелела, отозвалась светлым эхом в сердце…

— Подожди, — снова позвала она, — а что случилось с королем? Ведь у королевы был муж…

— Да кто его знает, — Тавилла остановилась в дверях, — никто ничего про короля не говорил. Не знаю. Слышала, повесили его.

ГЛАВА 2. Подарки герцога Ариньи

Еще через два дня Вельмина, опираясь на экономку, обошла дом. Он, конечно, пострадал во время ареста Кельвина: дверь в кабинет была сорвана с петель, мебель побита, все перевернуто вверх дном. Даже стены кое-где попорчены, потому что их старательно простукивали на предмет тайника — простукивали киркой. Еще не повезло библиотеке, стеллажи были разбиты и поломаны, а ценнейшие старинные книги грудами были свалены на полу. Кое-где светлыми пятнами лежали вырванные и истрепанные страницы. Остальные комнаты остались почти нетронутыми, и Вельмина порадовалась тому, что у тех, кто пришел арестовать заговорщиков в ту ночь, не хватило смекалки простукать стену в главном зале, как раз за маленьким алтарем Матери и Отца, потому что именно там Кельвин хранил часть фамильных драгоценностей.

— Здесь надо все чинить, — уныло сказала Вельмина экономке, — но, боюсь, наши банковские счета мне не вернут.

Тавилла согласно закивала.

— Солветр в одиночку тоже не справится, — изрекла она, — и без денег мы никого нанять не сможем. Вам точно нужно сходить к наместнику и пожаловаться на жизнь. Может быть, хоть деньги вернет.

— А куда остальные слуги делись? — только и спросила Вельмина, хотя ответ был вполне очевиден.

— Так ведь разбежались, кто куда, — подтвердила ее предположения экономка, — как только хозяина арестовали, их как ветром сдуло.

— А вы… вы отчего остались?

Тавилла усмехнулась и покачала головой.

— Но, милая моя, нам незачем куда-то идти. Я пришла сюда совсем ещё девчонкой, и я — сирота, жила у добрых людей из милости. Вышла замуж за Солветра, а у него другого дома и не было. Его отец жил здесь с отцом молодого хозяина, да будет ему легко на небесах, а его дед служил деду молодого хозяина. Куда идти? А главное, зачем?

— Ясно, — Вельмина улыбнулась. Понятное дело, что все, кому было куда идти, разбежались как тараканы. Остались только старики, для которых этот дом был родным. И все же она задала вопрос, который никогда не задавала раньше.

— У тебя есть дети?

Женщина расцвела, отчего сразу стало понятно, что — есть.

— А то, — с гордостью ответила та, — парень-то мой живет в Олисме, хорошо живет. Дом — полная чаша. И пятеро детей.

Глядя, как светится доброе лицо Тавиллы, Вельмина с грустью подумала о том, что у нее-то детей и нет, и не предвидится, и, судя по всему, до конца дней своих она будет переливать препараты из реторты в реторту, и чертить карты соединения сил. Или, быть может, откроет рецепт исключительной омолаживающей мази и будет продавать ее придворным кокеткам. Ничего плохого в этом не было, но при этом все равно оставалась какая-то маленькая недосказанность, как будто она, Вельмина, так и не сделала за всю жизнь что-то очень важное.

— Вы могли бы переехать к сыну, — пробормотала она.

— Мы здесь прожили всю жизнь, здесь и помрем, — решительно объявила Тавилла, — а вам, моя милая, надо идти к наместнику. В конце концов, нам всем надо что-то есть и во что-то одеваться. А то, может быть, во дворце себе нового мужа присмотрите.

— Я в трауре, — заметила Вельмина, — да не очень-то и хочется… нового мужа.

— Не все мужья такие, каким был малыш Кельвин, — назидательно заметила Тавилла, — идти во дворец надо, моя милая.

***

Будучи замужем, Вельмина побывала во дворце ровно один раз и больше ехать туда не хотела, потому что и дворец, и король с королевой вызывали безотчетный ужас. Было что-то… неправильное, как будто неживое в королеве — молодой блондинке с точеной талией и пышной грудью, которая была выставлена напоказ сверх того, что, по мнению Вельмины, позволяли приличия. И было что-то неправильное в короле: хоть он казался молодым и красивым, Вельмина невольно поймала его взгляд, всего раз — и невольно отпрянула. В светло-серых глазах монарха, имени которого почему-то никто не знал, билась, трепетала самая настоящая агония. Если бы он не был королем, то можно было бы решить, что он — приговоренный к казни, вот о чем тогда подумала Вельмина. А по возвращении домой попросила Кельвина, чтобы тот ее больше во дворец не брал. Кельвин не стал возражать, тем более, что во дворце он частенько виделся с любовником, Вельмина была лишней.

Сидя на удобном кожаном диване самодвижущейся повозки, она вспоминала все это и невольно стискивала сумочку. Даже теперь, когда королевы и короля не стало, ехать во дворец было неприятно. Все ещё не верилось… что этой парочки больше нет в живых, и что королева, которая приказала вырвать Кельвину сердце, и король, который это сделал — даже страшно подумать, какой силой нужно обладать, чтобы руками разорвать человеческое тело — больше никогда не будут мерить шагами просторных дворцовых залов.

Между тем, повозка неторопливо ехала по мосту, преодолевая путь из Нижней Пантеи к Верхней. Повозка была открытой, но, хвала Пяти, день стоял безветренный и солнечный, за прическу приходилось не опасаться. Сооружение прически заняло не меньше двух часов и порядком измучило: Тавилла скручивала локоны, подкалывала их шпильками, украшенными синими стеклянными цветами, больно тянула за волосы, а Вельмина боялась лишний раз шевельнуться, и так и сидела, немилосердно зажатая в корсете, с тоской разглядывая себя в зеркале. Платье было темно-синим,