Дело о похищенных туфельках - Лена Тулинова Страница 71

Но, невзирая на массивность, администратор все же был танцором — что подразумевало и реакцию, и гибкость, и ловкость. Он легко уклонился, и Флай упал.

— Я приглашу ее, — продолжил Эдвелл. — И дам ей ее собственные туфли. Те, в которых ты потанцуешь для меня завтра и, может, послезавтра. Думаю, ты выносливее, чем кажется. Первая девочка тоже была выносливая, вторая сдалась быстрее.

— Зачем первые туфли? — спросил Флай, поднимаясь. — Почему сразу не начать накапливать энергию в туфли Ары?

— Не называй ее по имени! — заорал Эдвелл истерически.

На этот раз Лиду удалось уклониться от удара, но зато он едва не упал. Проклятая слабость.

И проклятая песня! Так и лезет в уши.

Обнимай меня, обнимай.

Поднимай меня выше, выше…

— Почему? У Ары есть имя, красивое имя. И сама она красивая, да? Я знаю парней гораздо моложе тебя, которые признаются ей в любви и хотели бы с нею спать.

Этот удар Флай пропустил. Устоял с трудом, да и то, кажется, лишь из-за неведомой ему магии.

Да ведь она в туфлях, которые он сам надел на ноги! Вот отчего тепло начало струиться оттуда, снизу. Он ворует обувь, что-то с нею делает, передает какую-то энергию танцовщице… А потом уже что-то берет от нее, что накапливает только в обувь Ары Деннитсон. Одну пару нашли при жертве, одну он отдал Аре, но что-то то ли не сработало, то ли подействовало на нее не так. А может быть, именно так, как задумывал негодяй? Он увидел, что все правильно и так, как надо.

И третья пара будет предназначаться уже ей, Аре…

— Твоя подружка после тебя потанцует в ее туфлях, — продолжил Эдвелл. — Они зарядятся. И после этого я приведу сюда ее. Она хотела танцевать? Хотела быть талантливее всех? И, быть может, хотела быть моложе, а заодно — чтобы моложе был я сам… Что ж, она получит все это. Все в одном танце.

Обнимай меня, обнимай…

— В одном? — спросил Флай, едва шевеля губами.

Кажется, нижняя стремительно опухала.

— После того, как твоя подружка отдаст мне свой дар, в последней паре обуви моей избранницы будет столько чужого дара, что хватит для одного лишь танца. Она будет танцевать, наслаждаясь своим великим талантом и не сумеет остановиться, пока не упадет замертво, а потом ее разорвет на части, — захохотал администратор. — А ты как думала, глупая? Ты думала, это жертва ради любви к ней? Нет. Я ненавижу ее! Я, я, который стелился у ее ног, я, который не может даже смотреть на других женщин — я для нее нехорош!

— У вас проблемы с душой и разумом, Корни, — сказал Флай.

Разозлить его еще сильнее. Пусть окончательно выскажет все, что накипело. Выплеснет ненависть. Флай уже ощущал, как рушатся последние блоки Корни Эдвелла, как плотина под напором огромного вала воды. Еще немного — и…

Музыка вдруг стала такой громкой, что пришлось зажать уши, и свет вспыхнул настолько ярко, что Флай зажмурился. Туфли сжали ступни так, что нервы в ногах так и взвыли, пронзив болью от пальцев и до поясницы. Он упал и сжался в комок. Несколько пинков — Эдвелл не выбирал, куда бить, попадал то по крестцу, то по почкам — и вдруг все погасло и стихло. Лид не сразу понял, что остался один. Дрожащими руками он попытался снять туфли, но не сумел даже расстегнуть ремешков. Тихо, тихо и вкрадчиво музыка вдруг зазвучала снова, на этот раз другая: арзала, танец смертельной ненависти, танец-поединок. И музыка эта подняла Флая с пола, разогнула, несмотря на боль в спине, ногах и голове, и заставила танцевать.

О, как он в этот момент ненавидел танец! Что ему за дело сейчас было до сдержанной страсти в тихом пиццикато струнных, до деликатных басов и осторожных до поры до времени фортепианных аккордов? Вот нежно и переливчато вступила челеста, и, наконец, зазвучал голос солиста «Вспышки».

Моя любовь, как терпкое вино,

От года год все слаще и хмельней.

Моя любовь, как терпкое вино,

Хранит в себе всю горечь прежних дней.

Моя любовь, как терпкое вино,

Прельщает всех и мучает меня.

Моя любовь — как терпкое вино.

И я так пьян,

В себе ее храня.

Арзала развернулась во всю ширь на последних строках куплета, зазвучала в полный голос скрипка, полетели раскатистые переливы клавишных, и проигрыш захватил Флая в свои объятия. В его помутившемся сознании он танцевал не один — с ним была Антония, светлые волосы выбились из прически и падали на глаза, и она сдувала легкую прядку, а та чуть прилипла к вспотевшему лбу. И она смеялась, а потом начала подпевать.

Наступит день — мне станет все равно,

Не будет стыд жечь пьяные глаза.

Наступит день — мне станет все равно,

Что существуют «надо» и «нельзя».

Наступит день — мне станет все равно,

Пусть ты меня опустошишь до дна.

Моя любовь как терпкое вино?

Ты в жизни раз

Напьешься

Допьяна!

Флай пошатнулся от того, сколько страсти и силы певец и его бэк-вокалистки вложили в эти строки. Темнота стала еще гуще, и стало страшно до тошноты. Не за себя, а за то, что Эдвелл отсутствовал не просто так. За то, что он успел схватить и Тони, и на самом деле ему не чудится ее голос. Она рядом, танцует с ним.

Он закричал и изо всех сил вцепился в станки, чтобы остановиться. Ноги тут же начало выкручивать из суставов — проклятые туфли сдавили ступни так, что боль сделалась невыносимой. К счастью, песня кончилась, и с нею завершилась эта пытка. Перед глазами слегка прояснилось — как раз настолько, чтобы понять: