Написано кровью моего сердца - Диана Гэблдон Страница 72

— Я… хм… Да, пожалуй, — удивился Роджер. — Конечно, для людей было бы лучше жить по заветам Господа, уж простите, что я так выразился. Однако что поделать, если одним до Господа вообще нет никакого дела, а другие не видят над собой иной власти, кроме себя самих?

Фрэзер с интересом кивнул:

— Да, верно. Никакая совесть не спасет человека, который не ищет спасения. Но что, если та же совесть внушает людям самые разные мысли?

— Как в политике? Когда сторонники Стюартов выступают против… дома Ганноверов?

Крайне опрометчиво поднимать столь скользкую тему, но это поможет Роджеру самому разобраться в своих пристрастиях и, если повезет, представит его так, будто у него есть личный интерес с обеих сторон.

На лице Фрэзера сменилась целая гамма чувств: от крайнего удивления до полузабытой усталости.

— Да, — согласился он. — В юности я сражался за дом Стюартов, и не то чтобы жил тогда не по совести, но на поле битвы было не до нее.

Он фыркнул с кривоватой усмешкой, и у Роджера внутри все вновь всколыхнулось, как поверхность пруда от брошенного камня. Так всегда делал Джейми. И Джем иногда. А вот за Брианной он подобного не замечал.

Хотя не стоит сейчас об этом думать: разговор ходит по чересчур тонкой кромке, и Роджер рискует свалиться в пропасть политических разногласий.

— После Шерамура? — уточнил он.

— Да, — удивился Фрэзер и с сомнением прищурил глаз. — Вы там никак не могли побывать… Должно быть, отец рассказывал?

— Нет, — ответил Роджер. При мыслях об отце, как всегда, кольнуло тупой болью.

По правде говоря, Фрэзер был старше на какой-то десяток лет, не более, но он, видимо, полагал, что Роджер гораздо моложе его.

— Я… слышал одну песню. Про двух пастухов, которые встретились на холме и завели спор про ту великую битву и о том, кто же все-таки тогда победил.

Фрэзер рассмеялся.

— Да, было такое. Мы начали спорить, еще не успев собрать раненых. — Он глотнул из стакана и задумчиво покатал виски по языку, явно вспоминая прошлое. — И что за песня?

Роджер вдохнул, собираясь запеть, и вдруг вспомнил про сломанный голос. Фрэзер наверняка заметил у него на горле шрам от веревки, но деликатно не стал ничего говорить. Хотя все равно вышло неловко… Так что Роджер просто произнес нараспев первые строки, отбивая по столу ритм бодрама — единственного инструмента, под который исполнялась эта песня.

— Пришел ли ты пасти овец

Со мной в тиши лесной, брат,

Иль с поля битвы ты беглец

И видел страшный бой, брат?

— Бой Шерамурский был жесток.

Кровавый пенился поток,

Нам страх сердца сжимал в комок.

Такой был гром. И напролом

В лохмотье клетчатом своем

Шотландцы мчались в бой с врагом,

Что шел из трех краев, брат[40].

Вышло даже лучше, чем он думал; песню и полагалось исполнять речитативом, а Роджеру удалось не захрипеть, не закашлять.

Фрэзер пришел в восхищение, забыл даже про стакан в руке.

— О, это великолепно! — воскликнул он. — Хотя у автора ужасное произношение. Из каких он мест, не знаете, случайно?

— Э-э-э… Из Эршира, кажется.

Фрэзер в экстазе покачал головой и сел прямо.

— Можете записать мне слова? — почти робко попросил он. — Не буду досаждать вам просьбами спеть еще раз, но мне очень хотелось бы узнать ее целиком.

— Я… конечно, — ошеломленно ответил Роджер.

Впрочем, что страшного, если одно из стихотворений Роберта Бернса станет известным миру чуточку раньше, чем его сочинит сам автор?..

— У вас кто-нибудь умеет играть на бодраме? Исполнять лучше под ритмичный стук.

И он для наглядности побарабанил пальцами по столу.

— Да, да.

Фрэзер, покопавшись в ящике, извлек несколько листов бумаги, большей частью исписанных. Он хмуро пролистал их, выбрал из пачки один и протянул Роджеру, перевернув чистой стороной.

В банке на столе стояли гусиные перья, весьма потрепанные, но заточенные, и медная чернильница, на которую Фрэзер указал широким взмахом.

— Друг моего сына неплохо играет… Жаль, ушел в солдаты.

На его лицо набежала тень.

— Да уж. — Роджер сочувственно прищелкнул языком, при этом стараясь разобрать письмена, слабо просвечивающие с той стороны бумаги. — Присоединился к Горному полку, да?

— Нет, — чуть озадаченно ответил Фрэзер… Проклятье, неужели Горных полков еще нет? — Уехал во Францию наемником. Там лучше платят и реже наказывают плетьми, как он пишет отцу.

У Роджера скакнуло сердце. Есть! Бумага оказалась письмом или страницей из дневника; как бы там ни было, на ней стояла дата. Тысяча семьсот… Дальше это что — тройка? Да, конечно, восьмеркой быть никак не может. Тысяча семьсот тридцать… Потом или девять, или ноль, по бумаге не понять… Но должна быть девятка. Так что получается тысяча семьсот тридцать девять. Роджер с облегчением выдохнул. Итак, нынче октябрь тысяча семьсот тридцать девятого года.

— Да и безопаснее, — сказал он, вполуха слушая Фрэзера, пока выцарапывал по бумаге слова песни. Прошло немало времени с тех пор, как он последний раз писал пером, и буквы выходили кривоватыми.

— Безопаснее?

— Да. В армии, знаете ли, чаще всего умирают от различных хворей. Живут все вповалку, в холодных бараках, питаются одним лишь пайком… Думаю, у наемников свободы побольше.

Фрэзер пробормотал что-то про «свободу голодать», но слишком тихо. Он принялся стучать по столу, пытаясь уловить нужный ритм, а потом негромко напевать приятным тенором, на удивление мелодично барабаня в такт.

Роджер сосредоточился на непростой задаче. Вид бумаги, ее шелест, запах чернил невольно вызывали в памяти образ деревянной коробки с письмами Клэр и Джейми. Он с трудом сдержался, чтобы не бросить взгляд на полку, где она будет стоять годы спустя.

Обычно они с Брианной растягивали удовольствие и читали письма медленно, по одному. Однако, когда Джема похитили, было уже не до подобных забав. Они перерыли всю коробку, проглядели каждый клочок бумаги в надежде увидеть хоть одно упоминание о Джеме — вдруг ему удалось сбежать от Кэмерона и укрыться у бабки с дедом. Увы, о мальчике не было ни слова.

В своем безумии они даже не вчитывались в текст, хотя в голове все равно зацепились отдельные фразы, разрозненные (например, о смерти дядюшки Йена) и тогда совершенно бесполезные.

Да и сейчас от них мало толку — к чему лишний раз вспоминать?..

— Значит, ваш сын изучает в Париже право? — отрывисто спросил Роджер.

Он взял стакан, который Брайан снова наполнил, и сделал большой глоток.

— Да, из него выйдет прекрасный адвокат. Он