Тайны пустоты (СИ) - Елисеева Валентина Страница 72

За день Стейз трижды сходил к колодцу, наизусть выучив дорогу, а на следующее утро Ташу разбудил звук топора под окном. О, у неё не возникло ни тени сомнений, кто взялся шуметь с утра пораньше, тем более что большинство жителей посёлка, как и предрекал Хеймале, уехали на другие территории.

– Слепой, глухой, а всё туда же! – рычала Таша, бегом огибая дом. Полярная ночь уже царствовала на южной окраине Таймыра, но единственная улица посёлка освещалась фонарями, исправно загоравшимися в семь часов утра. – Руки себе сейчас отрубит сослепу или ноги! Или кровью истечёт, что бы там ни болтал Хеймале об удивительной регенерации инопланетян!

На трудящегося наурианца собрались поглазеть все оставшиеся в посёлке ребятишки. Малышня сгрудилась на почтительном расстоянии от эпицентра действия и раскрыв рты смотрела, как гений галактической науки колет дрова большим топором. Каждое новое полено взлетало на пень по воле плазменных нитей, сверкающих в свете фонарей. Потом несколькими нитями выравнивалось по серёдке пня и Стейз руками ощупывал полено, запоминая, где и как оно стоит. Короткий неумелый взмах топором, сострадательное «ой-ёй-ёй» от малышни – и от полена отщепляется где-то пятая часть. Остаток подбирается, устанавливается заново и в несколько приёмов полено оказывается расколото на куски приемлемого размера.

– Кто ж так делает? – обменивались впечатлениями мальчишки постарше. – Надо пополам колоть, потом ещё пополам, а он будто растопку строгает.

– Так он же ничего не видит, как тут по середине полена попадёшь? – сочувствовали работяге девочки.

– Замахивается слабо, – цокали языками профессионалы колки дров десяти-пятнадцати лет отроду. – Резче надо топор опускать.

– Не надо резче! – пугались девочки и повторяли Ташины страхи: – По ноге ещё жахнет, не приведи духи!

Стейзу попалось особенно сучковатое и крупное полено, гулко ухавшее под ударами топора, но не сдававшееся его напору. Лезвие упруго отскакивало или увязало в мелких трещинах, но никак не могло пробить полено насквозь. Выпрямившись и утерев пот со лба, Стейз ругнулся и протянул к упрямому куску дерева луч, отливающий слепяще-белым светом. Снежинки, садящиеся на луч, мигом испарялись шипящей струйкой пара. Этот луч прошёл сквозь полено, как горячий нож сквозь масло, наполнив воздух запахом палёной древесины. Полено распалось на две идеальные половинки, а зрители восторженно засвистели.

– Ого-го! Ты видел, видел?! Это тебе не топором махать!

Только Таша заметила, как резко побледнели щёки заготовщика дров, как тяжело он опустился на освободившийся пень. Подошла и коснулась губ Стейза, безмолвно прося рассказать, в чём дело.

– Питание плазменных лучей идёт за счёт биохимических реакций, – удалось разобрать ей отдельные слова в длинном объяснении и прийти к заключению, что перерасход энергии лучей приводит к физическому утомлению.

– Обязательно надо было полено победить, да? Другое никак не взять? – укоризненно сказала Таша, подставляя плечо своему герою. – Вот выздоровеешь и секи хоть всю поленницу своими лучами! Эй, ты зачем дрова собираешь?! Я сама их домой принесу, мне ребята помогут!

– Конечно, поможем, тётя Таша! – дружно закричали дети и расхватали всё наколотое. Кроме той охапки, в которую намёртво вцепился стратег галактик по науке! Так он и ковылял к дому с кучей тяжёлых дров в руках и рухнул на колени у печи, скидывая их в общую кучу.

Нервы Таши не выдержали и, заперев дверь за убежавшими детишками, она кинулась к своему невыносимому мужчине с укорами и попрёками, гневно потрясая сжатыми кулачками. Её сгребли в крепкие объятья и закрыли рот жарким поцелуем.

Пылким, исступлённым поцелуем, самым настоящим клеймом собственника. Поцелуем требовательным, сводящим с ума и вынуждающим согласиться на всё и на любые условия. Поцелуем, после которого женщина никогда уже не сможет сказать своему мужчине: «Броди по свету один, мне комфортней подождать тебя дома», а отправится с ним на край земли, разделяя все беды и радости.

Таше доводилось читать в книгах, что яростная злость умеет быстро преображаться в пылкое влечение. На личном опыте этот факт она не проверяла... прежде не проверяла, зато сейчас в единый миг праведный гнев сменился у неё неистовой тягой к своему мужчине. В ответ с силой цунами налетело такое же чувство, закружив в алом водовороте жгучей взаимной страсти. Образ предупредительного джентльмена, трепетно ухаживающего за своей дамой, слетел со Стейза, как сухая хвоя с засохшей ели. Из чёрных зрачков его дивных глаз теперь выглядывал не равнодушный, холодный космос, пугающий нечеловеческой отстранённостью и призраком близко подобравшейся смерти. В глубине его невидящих глаз пылала огненная страсть, утягивающая не в мерзлоту мертвенной пустоты, а в бездну самозабвенной любви, из которой нет возврата. Сбившееся дыхание Стейза стало для Таши дыханием самой жизни, и она так же прерывисто задыхалась с ним в унисон, забыв и о своей злости, и о море проблем, ожидающих своего решения. Здесь и сейчас были только они, навечно связанные самым искренним и глубоким из всех человеческих чувств.

...

Проверенный способ избежать нерациональной ссоры со своей женщиной неожиданно вышел из-под контроля. Наурианцев с детства учили распознавать проявления эмоций в мимике и жестах иных рас, разъясняли значимость для других гуманоидов этих загадочных чувств и учили сдерживать своё физическое влечение, чтобы оно не мешало верно оценивать перспективы личностных отношений.

Однако никто и никогда не прививал Стейзу навыки противостояния страсти, завязанной на собственные, бьющие через край чувства к одной, конкретной женщине, тающей в его объятьях. Можно предположить, преподаватели сочли, что вероятность возникновения чувств у наурианца слишком мала и нет смысла обучать тому, что не пригодится 99,999% их учеников. Предположение логичное, но в данный момент Стейзу подумалось, их не учили этому, поскольку такому невозможно обучить в принципе. Особенно когда ощущаешь не только свои эмоции, но и безнадёжно тонешь в затягивающем омуте ответных чувств. Его страсть возвращалась обратно, усиливаясь страстью Таши, туманя разум, лишая воли, вновь и вновь множа эффект в многократных отражениях, как при резонансе идеально совпадающих колебаний.

Лишившись зрения и слуха, Стейз много дней жил одними ощущениями и эмоциями. Из-за обострившейся чувствительности его кожи каждое нежное прикосновение Таши было подобно язычку пламени, разящему в самое сердце. Её тонкий аромат сбивал с ног и путал все мысли, кроме одной: он до безумия желает эту женщину в своих объятьях. Знание, что она полностью разделяет его страсть, окончательно выбивало почву из-под ног, уничтожая самый последний, мизерный шанс удержать в узде неуправляемую стихию. Стейз точно знал, как правильно выстраивать личные отношения: когда дарить цветы и конфеты, когда звать на свидание, когда знакомить с родителями, когда уехать на берег тёплого моря, в уединённый домик с ложем, усыпанном лепестками роз. Сейчас не было ни роз, ни моря, ни малейшей уверенности в будущем, даже в том, что он не останется навсегда слепым инвалидом, живущем в глухом уголке вселенной, но всё это не имело значения. Было только здесь и сейчас, в этом маленьком домике посреди ледяных снегов, с узкой скрипучей кроватью и завывающим за окном ветром. И сумасшедшим наслаждением, не имеющим ничего общего с приятным чувством физического удовлетворения, знакомым Стейзу из опыта прошлых отношений. Ничто из его прошлого опыта и близко не походило на чудо, происходящее с ним сейчас.

Потом Таша лежала у его груди, вычерчивая пальчиком беспорядочные узоры на её свободных от бинтов участках. Трепетное чувство счастья переливалось между ними, ощущаемое как общая неразрывная связь. В это счастье вплелась ниточка Ташиной печали, и глаз Стейза коснулись её горячие губы.

– Я обрёл больше, чем потерял, – хрипло признался он.

...

Таша быстро сообразила, что единственный способ хоть ненадолго удержать Стейза на постельном режиме – это взяться рисовать его портрет. Ей удалось ловко провернуть объяснение разумности и полезности такого занятия, не обращаясь к постулату «Больной должен лежать в кровати!». Дав Стейзу ощупать лист и карандаш и таким образом растолковав, чем намерена заняться, она уложила его на подушки и в ответ на несогласие настроилась на максимально яркое чувство меркантильности. В настройке ей очень помогло воспоминание о долгих мучениях с ипотекой на родительскую квартиру: медленно-медленно уменьшающаяся сумма основного долга кого угодно побудит мечтать о миллионах. Стейз попытался отвертеться от работы натурщика, советуя взяться за пейзажи, но Таша сделала вид, что решительно не понимает его сбивчивого шёпота, действительно маловнятного из-за полной глухоты. Она добилась, что он хоть три часа в день давал отдых своему выздоравливающему телу, а у неё росла стопка его портретов, поскольку грянувшие лютые морозы и темнота полярной ночи пресекли тоненький поток туристов на плато. Стейз взялся колоть дрова соседкам – одиноким школьным учительницам – и тоже внёс лепту в обеспечение их материального благосостояния. Хеймале снял с него последние бинты и признал, что пациент скорее здоров, чем болен, если не считать так и не вернувшихся слуха и зрения.