Подменыш (СИ) - Денисова Ольга Страница 8

И, сажая ее на коня перед собой, ощущая в руках мягкое и теплое тело, Черной шепнул:

— Я тебя в шелка одену, в меха заверну, золотом осыплю. Со мной тебя никто не обидит, слышишь?

Она прижала голову к его плечу и сказала:

— Глупый… Не надо мне твои шелка, и золото не надо. Только бы ты был со мной.

Он гнал коня к Хстову, испугавшись вдруг, что мор уже летит им вслед. Он хотел обогнать ветер. Нежинка не роптала, льнула к нему и хваталась покрепче за стеганку. И только иногда напоминала, что коню тяжело нести двоих.

Черной мог без устали скакать и до утра, но лошадь в самом деле выбилась из сил, и они сделали привал у чистого озерца с высоким сухим берегом, под березой. Он развел костер, и Нежинка, прихватившая еды в дорогу, все старалась его накормить — но кусок не шел в горло. Вот тогда на привале, глядя на узкий серпик месяца, плававший в озерце, словно в блюдце, Черной и рассказал ей о том, что сделал. Он не скрыл ничего, даже привидевшегося ему костра и богатого странника, который когда-то спас ему жизнь.

Хотел ли он ее проверить? Или так нуждался в покаянии?

Она кусала губы, но не отстранялась — и даже наоборот, жалась к нему тесней, словно боялась темноты вокруг. А потом вздохнула:

— Ой, глупый, глупый… Значит, вот какая у нас с тобой судьба…

— Какая?

— Увидим.

На рассвете они собирались ехать дальше, но Черной заметил, что от голода у него снова трясутся руки и кружится голова. Он отрезал себе хлеба и сыра, но лишь только подносил кусок ко рту, вспоминал мясницкие тяпки, разрубавшие мертвую плоть, — и тошнота подкатывала к горлу. Нежинка дала ему яблоко, румяное, налитое сладким соком, и его он съел, но хлеб и сыр все равно не полезли в глотку.

Дунул осенний ветер, небо затянуло тучами, не дождь еще, но холодная морось липла к лицу, и жар лошадиного тела не согревал теперь. Головокружение не проходило, а на Хстовском тракте к нему добавилась и головная боль. От долгой езды верхом заломило вдруг поясницу, и руки с трудом удерживали повод.

— Не холодно тебе? — спросил Черной Нежинку. — Дождь идет — может, тебе лучше в стеганку завернуться?

— Мне тепло, — улыбнулась она. — Конь теплый, ты теплый, чего мне мерзнуть?

Черной все равно накинул одну полу стеганки ей на плечо и прижал к себе сильнее. И проклинал себя: надо было поесть хоть немного, а так и с коня можно свалиться…

Нежинка тронула его щеку, прижала к ней руку и прикрыла глаза — словно пережидала накатившую вдруг боль.

— Что ты? — спросил он.

— Давай отдохнем немного, — ответила она. — Как встретим место получше, так остановимся.

Он кивнул и решил на привале заставить себя поесть во что бы то ни стало — голова раскалывалась, и все тело ломило от усталости. В голове мелькнула страшная мысль, но Черной прогнал ее подальше…

Место нашлось скоро: амбар возле развалин мельницы — маленький, с просевшей крышей, но вполне годный на то, чтобы укрыться от дождя и ветра. Черной подъехал к самой двери и едва не упал, слезая с коня. Нежинка подхватила повод и набросила на столбик, когда-то подпиравший крышу.

Видно, путники останавливались здесь частенько: в углу под волоковым окном был сложен круглый очаг, а рядом лежало сухое, но примятое сено. И дров хватало — путники потихоньку разбирали на дрова остатки мельницы.

Черной сел на пол возле очага, опершись спиной на стенку, — озноб волнами бежал по телу, а на глаза то и дело накатывала красная пелена. Мысли разбегались в стороны, и хотелось только одного — лечь.

— Ты ложись, вот сюда, в сено, — сказала Нежинка. — Я сейчас огонь разведу.

Черной прикрыл глаза и погрузился в какое-то странное забытье. А очнулся лежащим в сене и накрытым стеганкой, перед горящим очагом. Ему было жарко, словно огонь из очага жег кожу и не давал дышать полной грудью. Зато сознание прояснилось. Он огляделся и увидел Нежинку, которая подкладывала в огонь сухие дощечки.

Она посмотрела на него пристально и нежно, улыбнулась грустно и сказала:

— И возле огня у тебя глаза голубые тоже, не только на солнце.

Черной кашлянул и в этот миг все понял: тлетворный дух не пощадил его, лишь затаился в нем на время. Дал отсрочку, чтобы забрать не только его, но и ее — смешную злую колдунью с именем знатной госпожи. Он привез черную смерть не только в Цитадель, он чуть не убил ту единственную, которая ждала его и любила… Прекрасную, как сама жизнь…

Он приподнялся и подался назад — движение отдалось болью в голове, было неловким и беспомощным.

— Ты… Беги, слышишь? Беги от меня без оглядки! Ну же! Беги, ты спасешься, я знаю! Возьми коня, возьми деньги — и беги, пока не поздно…

Она не шевельнулась, только перестала подкладывать дощечки в огонь.

— Ну пожалуйста… — шепнул Черной в отчаянье. — Пожалуйста…

— Да что ты, глупый? — Она улыбнулась. — Что ты придумал?

Черной упал обратно в сено и застонал. Что ж он за человек такой? В самом деле подменыш… Сдохнуть и то не мог по-человечески!

— Я не хотел… — зарычал Черной, зарываясь лицом в сено. — Я не знал, не догадался… Если бы я знал, я бы никогда… слышишь, я не хотел тебя убивать… Я спасти тебя хотел!

— Да ты никак решил, что черную смерть мне с собой привез? — Она присела рядом и погладила его по спине. — Нет же, не бойся. Это всего лишь грудная горячка, я тебя от нее вылечу, вот увидишь, я умею.

Грудная горячка? Конечно, и от грудной горячки умирают, но тут уж как фишка ляжет…

— Не веришь? Я тебе такие раны вылечила, а ты не веришь.

— Я… верю… — шепнул Черной, поворачиваясь на бок, лицом к Нежинке. Разве стала бы она его обманывать? Да нет же, будь это черная смерть, она бы уже бежала отсюда без оглядки, она бы и огонь не стала разводить. От этой мысли стало легко и спокойно, и он прикрыл глаза, чтобы их не так резало от света очага.

Ему снилось, как он едет на коне по Волгородскому посаду, а за ним, печатая шаг, идет непобедимый легион. И люди смотрят ему вслед с восхищением и завистью. И во дворе старого каменотеса у забора толпятся ребятишки, и их отцы — его братья, — и их дед. Черной останавливает легион и слезает с коня — на нем дорогая одежда, а в кошельке много золота. Каменотесы кланяются, бьют по затылку нерасторопных мальчишек, что не догадались вовремя склонить головы. Черной входит в открытые ворота, осматриваясь, и делает каменотесам знак выпрямить спины. А потом из дома на крыльцо выбегает мать — получше встретить богатого гостя, — но вместо этого бросается Черному на грудь, обнимает и плачет горькими слезами. Потому что сразу узнала своего «подменыша», хотя не чаяла увидеть его живым. Тут и братья узнаю́т его, подходят поближе — сначала несмело, но Черной хлопает старшего по плечу и улыбается: «Что, братка, не видишь, кто приехал?» И тогда они обнимают его, и радуются его возвращению, и гордятся им. По улице разбегаются их дети и разносят весть по соседям. А отец за большим накрытым столом говорит, что Черной — самый лучший из его сыновей.

Черной знал, что это сон, но не сомневался, что так все и произойдет. И случится это совсем скоро, через год или полтора.

В сон его вплетался голос Нежинки:

— Ты не подменыш. Ты лучший. Самый лучший. Иначе бы я за тобой не пошла.

Она лежала рядом, прижавшись к его боку, потому что без него ей было холодно.

Темный бог Исподнего мира видел злорадную ухмылку черной смерти, витавшей над старым амбаром. Всего в сотне шагов от тракта. Всего в пяти лигах от Хстова. Она стерегла новую жертву — каждого, кто вздумает остановиться тут на ночлег. Путники — любимая добыча черной смерти, они не только умирают сами, они несут ее с собой из города в город.

Темный бог поднялся на гнилое крыльцо амбара, заглянул внутрь и увидел то, что ожидал увидеть: двух мертвецов, что лежали на сене обнявшись. Он ошибся только в одном — черная смерть не дождалась бы тут поживы. Потому что, шагая через порог, он зацепил ногой веревку — и тут же опрокинулась горевшая над мертвыми лампадка, выплеснула масло на сено, упал на него маленький веселый огонек. И вспыхнул погребальный костер, схватился за сухие дощечки, сложенные вокруг… Темный бог отступил, кашлянув от дыма, — а через несколько минут занялась и крыша амбара, и стены.