Бессмертный избранный (СИ) - Андреевич София Страница 8

А я умру.

Сминис забирает еду. Я знаю, что она не выбросит ее, съест сама и поделится со своей дочерью, косоглазой Рушунин. Рушунин и Сминис не бросят моего сына, когда его мама умрет. Они не позволят новой жене отца обижать его.

Я закрываю глаза. Попытка поесть совсем меня истощила. Сердце под тонкой рубушей бьется все тяжелее. Словно пытается продраться сквозь накатывающий жар, словно пытается выгнать из себя закипающую кровь.

Тук. Тук. Тук.

Тук. Тук. Тук.

Я слышу, как где-то снаружи плачет ребенок. Ржет лошадь. Смеется какой-то мужчина. Лает собака.

Эти люди останутся живы, когда я умру. Эти животные даже не запомнили меня, и им все равно, чья рука кинет кость и нальет воды рано утром.

Тук. Тук. Тук.

Я слышу чьи-то шаги по коридору, и, открыв глаза, замечаю, что наступил вечер. Я и не заметила, как уснула. В последнее время сон и явь часто мешаются в моем рассудке, и я теперь даже не знаю, кормила ли меня старая Сминис, или мне это приснилось. И только легкий привкус сгоревшего молока на губах говорит мне, что это все-таки было на самом деле.

Я гляжу в потолок и слушаю, как приближаются шаги. Они торопливые, и вот я уже различаю их. Идут двое. Одна поступь — тяжелая, мужская. Вторая пара ног семенит. Это или женщина, или ребенок, и неожиданная мысль закрадывается ко мне в голову, заставляя усталое сердце наполниться надеждой.

Может быть, мой мальчик пришел навестить меня? Мой Кмерлан, мой фиоарна, мой сынок. От меня ему достались лишь темные кудрявые волосы, глазами же, черными как ночь, и носом, вздернутым кверху, он пошел в отца. И характер у него отцовский, твердый, решительный. Он будет хорошим воином. Хорошим помощником своему отцу.

Мланкин уже начал учить сына держаться в седле и стрелять из лука. И ненавидеть магию. Кмерлан презирает колдовство так же сильно, как и его отец. И по приказу отца не заходил в мою комнату с тех самых пор, как во мне вспыхнуло магическое пламя.

Я не виню его.

Я так надеюсь, что это он.

Шаги приближаются, и вот уже в комнате с факелом в руке появляется мой муж. Мланкин, правитель Асморанты, владетель Асморы и семи земель Цветущей равнины: Тмиру, Шинироса, Хазоира, Северного и Южного Алманэфрета и области Шембучень. Он красив и статен, мой муж. Заплетенные в косы светлые волосы блестят в свете факела, и я вспоминаю наши ночи на хозяйском ложе и свои руки, перебирающие тяжелые пряди. Все это кажется таким далеким.

Все это не вернется никогда.

Муж ведет за руку мальчика в легком ночном одеянии, и я чувствую, как быстро-быстро бьется мое сердце. Мой сын. Мой сын пришел меня навестить.

Я пытаюсь изобразить улыбку, но она, должно быть, ужасна. Сын вздрагивает и отводит глаза, хоть и пытается тут же взять себя в руки. Его отец тоже еле заметно сжимает губы, глядя на меня. Мне хочется обнять их — и одновременно закрыть лицо руками, чтобы они не видели меня такой.

— Сминис сказала, тебе стало хуже, — говорит Мланкин. — Она сказала, что лихорадка уже подбирается к твоему сердцу. Я вижу черные пятна на твоем одеянии. Завтра или послезавтра ты умрешь.

Он не щадит меня, потому что знает, что в случившемся виновата я сама. Но я устала, мне страшно и больно, и я хочу пощады. Я прошу о ней своим взглядом, умоляю, молча закусив губу и не отводя от мужа глаз.

— Сын пришел попрощаться с тобой, — говорит он, кладя руку Кмерлану на макушку. — Мальчик должен увидеть свою мать живой, чтобы сказать ей последнее слово.

Мланкин чуть подталкивает мальчика вперед, и тот несмело подходит к кровати. Моя рука лежит так, что он может ее коснуться. Я шевелю пальцами — легкое, еле заметное движение — но он его не замечает. Кмерлан останавливается рядом, замирает, глядя на меня.

— Прощай.

Его глаза наполняются слезами, и он начинает моргать, часто-часто, чтобы скрыть их, чтобы спрятать то, что он — и его отец — считают слабостью, не достойной фиоарны. Я тоже готова заплакать, но не могу. Так и смотрю на него, чувствуя, как щиплет глаза жар, как катится по лицу, тут же испаряясь, пот.

— Про… — выдавливаю я. Язык отказывается подчиняться, но я делаю над собой гигантское усилие и договариваю слово до конца. — Щай.

На имя сына меня уже не хватает.

Кмерлан разворачивается и смотрит на отца. Наверное, ему неприятно находиться рядом со мной. От меня пахнет потом и грязью, пышет жаром. Я уже некрасива, и я уже почти не его мать, не смеющаяся полногрудая женщина с нежными руками и пышной гривой темных, таких же, как и у него, кудрей. Я — существо на пороге смерти. Он простился со мной и готов оставить навсегда.

— Я приставлю к тебе Сминис. Она хотела остаться до конца, — говорит Мланкин.

— Сес… Сес… — выдавливаю я.

Он сжимает зубы так, что я слышу их скрежет. Я спрашиваю о своем Мастере, о матери моей магии, о проклятой Сесамрин. О той, которая и сделала меня такой. О той, которая могла бы снять проклятие — даже сейчас, даже сегодня, даже теперь, когда я лежу на постели, и пламя бьется внутри меня, готовое вот-вот вырваться наружу.

— Не произноси это имя вслух, — шипит Мланкин. — Не говори о магии в этом месте. Здесь ее и так из-за тебя слишком много.

Я смотрю на него так долго, что он отводит взгляд.

— Нет, — я не задавала вопроса, но мой муж отвечает. — Мы не нашли ее. Мои люди опасаются заходить в вековечный лес, но отряды воинов охраняют все тропы. Если она заявится туда, мы ее схватим. Она не сможет скрываться вечно.

Я слышу, как снова колотится мое сердце. Муж отступает в полумрак и вздыхает, еле слышно, так, что я едва могу уловить этот вздох.

— У тебя нет вечности, Инетис, так что надежда слабая.

Я сжимаю в пальцах край одеяла. До боли, до крови прикусываю губу, понимая, что эти слова — больше, чем просто слова. Мланкин отнимает у меня надежду на спасение. Он уже не считает меня живой.

Он простился со мной, хоть и не сказал «прощай».

— Если твоя мать жива, ей лучше появиться как можно скорее, — говорит мой муж.

Он уходит, не сказав больше ни слова. Сын уходит вместе с ним, не глядя на меня, ни разу не обернувшись. Свет факела они уносят с собой, и вот уже комнату наполняет тьма. В ней копошатся тени. Прячутся бесплотные создания. Слышатся странные звуки.

Я боюсь темноты, но теперь я совершенно беспомощна перед ней. Я не знаю, что делать. Я не могу кричать, не могу двигаться, я задыхаюсь в объятьях мрака, все крепче сжимая губы и все сильнее зажмуриваясь — и мысленно прося о помощи.

Кто-нибудь. Пожалуйста. Пожалуйста, не оставляйте меня одну. Только не сейчас, когда я стою на краю вечной тьмы. Только не сейчас, когда звезда жизни готова покинуть меня.

— Я уже и не думал, что мы свидимся, сестра, — говорит совсем рядом мужской голос, и я открываю глаза. Вокруг никого нет, только тьма, но теперь я чувствую в ней аромат цветов мозильника и узнаю его. Так пахнет маг, спрятавшийся от людских глаз заклятием тени. Сесамрин. Так часто пахла Сесамрин, но этот запах принадлежит уже давно не только ей.

— Ци…

— Не называй моего имени. — В темноте комнаты есть одно особенно темное пятно, и сейчас оно движется, придвигаясь ко мне. Я хочу кричать, хоть и знаю, что это всего лишь мой брат. Мне страшно, мне так страшно. — Не бойся меня, Инетис. Я не хочу причинить тебе вреда.

— Я… про…

— Ты проклята? Да, я знаю. Я знаю это. Я чувствую, как бьется в тебе магия. — Цилиолис подходит еще ближе, но я его все равно не вижу. Мозильник, которым натерта кожа моего брата, скрывает от меня его облик, а запах затуманивает взгляд. — Я просил тебя не отрекаться от магии. Я ведь просил, сестренка. Из любви к мужчине ты стала такой, Инетис. Ты сама обрекла себя на смерть.

Я слышу в темноте грустный вздох.

Цили гладит меня по руке, и я чувствую, как от его кожи по моей коже бежит тонкий ручеек прохлады. Он кладет невидимую руку мне на лоб — и лихорадка прячется внутрь, уходит, скрываясь в глубине. Мне становится лучше. Мне становится намного лучше, и я плачу, и настоящие слезы текут по моим щекам.