Читра Дивакаруни - Принцесса специй Страница 8

Посвящается Марти, Ананду, Абэй - моим трем мужчинам (все - Повелители Специй) Я хочу поблагодарить следующих людей и организации, которые каждый и каждая по-своему помогли воплотить этот замысел: Сандру Диджикастра, мое доверенное лицо, за веру в меня с самого начала. Марту Левин, моего издателя, за дальновидность, понимание и моральную поддержку. Викрама Чандру, Шобха Менона Хиатт, Тома Дженк са, Элаину Ким, Мортона Маркуса, Джима Куинна, Джеральда Розена, Рошни Рустомджи-Кернс и С. Дж. Валлья за их очень важные комментарии и советы. Художественный Совет округа Санта Клара и организаторов Литературного Творческого Конкурса имени СУ. Ли за финансовую поддержку. Футхилл колледж за любезно предоставленный мне годичный отпуск. Моей семье - особенно матери, Татини Банерджи, а также свекрови Сита Шастри Дивакаруни - за их благословение. И Гурумаджи Чидвиласананда, чье обаяние озаряет мою жизнь, каждую страницу и каждое слово. Предупреждение для читателя: всем рецептам, описанным в книге, следовать только под руководством квалифицированной Принцессы Специй! Тило Я Повелительница Специй. Мне подвластны не только они. Минералы, металлы, земля, песок, камень. Драгоценные камни в их холодном и чистом свечении. Жидкости, на поверхности которых радужные переливы буквально ослепляют ваши глаза. Свойства их всех я изучила на острове. Но специи - моя страсть. Я знаю о них все - их происхождение, значение их Цветов, запахи. Я могу назвать каждую истинным именем, которое было дано ей в самом начале начал, когда твердая оболочка отделилась от земли и образовала небо. Их жар - в моей крови. От амчура [1] до шафрана, они склоняются перед моей волей. По одному движению моих губ они отдают в мою власть все, что в них скрыто - свою волшебную силу. Да, во всех них содержится магия - даже в той американской приправке, которую вы, не задумываясь, каждодневно кидаете в суп. Не верите? Ах, ну да. Вы же забыли старые секреты, которыми владели еще ваши бабушки. Вот, например, один из них: если ванильные бобы вымочить до мягкого состояния в козьем молоке и натереть ими косточки на запястье, то это предохранит вас от дурного глаза. Или вот еще: определенное количество стручков перца, сложенных в изножье кровати в форме полумесяца, вылечит от ночных кошмаров. Но специи, обладающие истинной силой, родом из моей страны, страны страстной поэзии, аквамариновых птиц. Где закатные небеса полыхают, как кровь. И я имею дело именно с ними. Если вы встанете в центр этого небольшого помещения и медленно повернетесь кругом, то увидите, что все индийские специи, которые когда-либо только существовали - в том числе и утерянные, - собраны здесь, на полках в моем магазинчике. И думаю, не будет преувеличением, если я скажу, что во всем мире нет места такого, как это. Магазинчик находится здесь всего год. Но многие, кто заглянул сюда лишь раз, уверены, что он был всегда. И я могу сказать, почему. Заверните за кривой угол улицы Эсперанца, где оклендские автобусы с фырчаньем притормаживают, и вы увидите его. Идеально вписавшийся между узкой зарешеченной дверью отеля «Роза», почерневшей от прошлогоднего пожара, и вывеской «Ремонт швейных машинок и пылесосов Ли Инь» с трещиной в стекле между «Р» и «е». Засаленное окно. Округлые буквы, гласящие «Магазин Специй», потускневшие от засохшей коричневой грязи. Внутри - стены, испещренные паутиной, на которых висят выцветшие изображения богов с подернутыми печалью глазами. Металлические бункеры, давно уже потерявшие блеск, до отказа заполненные мукой атта [2], рисом басмати, мазур далем [3]. Вертикальные ряды видеокассет, все - времен черно-белого кино. Рулоны ткани старомодных цветов: новогодний желтый, пожухло-зеленый, свадебный алый цвет. А в углах копящиеся под отложениями пыли, порожденные мыслями посетителей, - желания. Они древнее всего, что только есть в моем магазине. Потому что даже здесь, в этой новой стране, Америке, в этом городе, который гордится тем, что он не старше, чем одно биение сердца, - люди все так же и без конца чего-то желают. И я сама тоже тому причиной. Я тоже выгляжу так, будто была здесь всегда. Кого видят посетители, когда заходят, пригибаясь под искусственными зелеными листьями манго, подвешенными над дверью как символ удачи? Сгорбленную женщину с кожей песочного цвета, за стеклянным прилавком, где лежат митай - сладости из их детства. Из кухни их матерей. Изумрудно-зеленые барфи [4]; расгулла [5], белые, как рассвет; и сделанные из чечевичной муки ладду [6], как слитки золота. И кажется естественным, что я должна была находиться здесь всегда и что должна без слов понимать тоску каждого вошедшего сюда по той жизни, которую они оставили, когда выбрали Америку. И их стыд за эту тоску, как горьковатый привкус во рту, какой бывает, когда вы разжевали плод амлаки [7], чтобы освежить дыхание. Конечно, откуда им знать. Что я не стара, что это тело - личина, которую я приняла, войдя в пламя Шампати, как любая Принцесса, принявшая служение. Что я ощущаю все его морщины и шероховатости кожи не более чем вода - рябь на своей поверхности. Они не видят, как из-под тяжело нависших век блеснут вдруг глаза - и мне не нужно никакого зеркала (а зеркала запрещены для Принцесс), чтобы знать это наверняка, - темным огнем. Эти глаза - единственное, что осталось моим. Хотя нет. Еще кое-что. Мое имя, Тило, сокращенное от Тилоттама, ибо я названа в честь высушенных на солнце зерен кунжута, питательной специи. Они не знают этого, мои посетители, как и то, что раньше у меня были и другие имена. Иногда это повергает меня в уныние - оно как озеро черного льда, - когда я подумаю, что во всей этой стране нет ни единого человека, который бы знал, кто я на самом деле. Тогда я говорю себе: ну и что? Так даже лучше. - Запомните, - говорила нам Мудрейшая, когда обучала нас на острове, - вы сами по себе не имеете значения. Ни одна из Принцесс. Что действительно значимо, так это ваш магазин. И специи. Магазин. Даже если не брать в расчет внутреннюю комнату с ее неприкосновенными потайными полками, магазин для любого - это экскурсия в страну Новых Возможностей. Опасная роскошь для людей с коричневым цветом кожи, которые взялись неизвестно откуда и которым настоящие американцы могут сказать: «А какого черта?» О, это чувство опасности. Они любят меня, потому что чувствуют, что я это понимаю. Но и ненавидят меня за это чуть-чуть. И кроме того - послушайте, какие вопросы я задаю. Полной женщине в брюках из полиэстера и блузкой от Сейфуэй, с волосами, стянутыми в тугой пучок, когда она наклонилась над маленькой горкой стручков зеленого перца, внимательно их рассматривая: - Как ваш муж - нашел работу после увольнения? Молодой женщине, которая торопливо заходит с ребенком на руках, за дхания джеера [8]: - Кровотечение все еще сильное? Подыскать вам что-нибудь от него? Всякий раз я вижу, как сквозь ее тело будто проходит электрический разряд. Меня даже разбирает смех, однако я удерживаюсь из сострадания. Взгляд испуганно застывает на мне, как если бы я протянула руки к лицу и, объяв его ладонями, повернула к себе. Хотя я, конечно же, так не делаю. Принцессам не дозволено прикасаться к заходящим к ним людям. Это бы расстроило хрупкое взаимодействие берущего - дающего, которое связывает нас так ненадежно. Минуту я удерживаю их взгляд, и воздух вокруг нас сгущается и тяжелеет. Несколько стручков падает на пол, рассыпаясь, как тяжелые зеленые капли дождя. Ребенок начинает с хныканьем изворачиваться в чересчур сильно сжавшей его руке матери. В глазах одно за другим мелькает испуг, вопрос. «Ведьма» - говорит этот взгляд. Под опустившимися ресницами воскресают из памяти страшные сказки, что шепотом рассказывали, сидя у костра, в их деревнях. - Это все на сегодня, - говорит мне одна, вытирая руки о свои пухлые бедра и придвигая ко мне связку перцев. - Тихо, маленькая, тихо, рани [9] - напевает вторая, сосредоточенно теребя спутанные кудряшки ребенка, пока я пробиваю чек на покупку. Они предусмотрительно не оглядываются, уходя. Но вскоре они вернутся. После того как стемнеет, они постучатся в закрытую дверь магазина, откуда веет исполнением их желаний, и позовут меня. Я проведу их во внутреннюю комнату, ту, что без окон, - где я храню специи в их самом чистом виде - те, что я сама собирала на острове для особых нужд. Я зажгу свечу, которую всегда держу наготове, и направлю ее тусклый, неровный от копоти свет туда, где лежат корень лотоса и растолченный метхи [10], мазь из фенхеля [11] и высушенная на солнце смола асафетиды. Я буду петь заклинания. Я буду искать средство. Я буду молиться за то, чтобы ушли печаль и страдание, как учила Мудрейшая. Я буду предостерегать. Это то, для чего я покинула остров, где, как и прежде, течение дней словно плавленый сахар с корицей, и птицы поют бриллиантовыми голосами, и когда опускается тишина, она легка, как горный туман. Покинула - ради этого магазина, где собрано все, что может понадобиться, для того чтобы сделать вас счастливее. Но до магазина был остров, а до острова - деревня, где я родилась. О, как давно это было - та засушливая пора, тот день, когда солнце жгло потрескавшиеся рисовые поля, и моя мать металась на родильной циновке, со стоном прося воды. Затем металлический раскат грома, и зубчатая молния, расколовшая старый баньян на деревенской рыночной площади. Повивальная бабка причитает, глядя на фиолетовую с прожилками тучу над моей головой; и предсказатель в вечернем воздухе, полном грозой, покачивает головой, выражая сожаление моему отцу. Меня назвали Найян Тара, Звезда Очей, но лица моих родителей выражали разочарование обманутой надеждой: еще одна девчонка, темна, как грязь. Они завернули меня в старую тряпицу, положили на пол лицом вниз. Что такая принесет семье, кроме необходимости собирать ей приданое. Три дня жители деревни тушили пожар на рыночной площади, мать лежала в лихорадке все это время, у коров иссякло все молоко, а я кричала, пока они не напоили меня от белой ослицы. Может быть, поэтому слова пришли ко мне так скоро. И способность особого видения. Или это все от одиночества, тоски, перерастающей в озлобление, в душе темной девочки, которая бродила по деревне, предоставленная самой себе, ни у одного человека не вызывая достаточно беспокойства, чтобы сказать ей «будь осторожна». Я знала, кто украл Бэнку, буйвола-водовоза, и какая из служанок спала со своим хозяином. Я находила под землей зарытое золото и объясняла, почему дочь ткача онемела с прошлого полнолуния. Я сказала крестьянину, как отыскать его потерянное кольцо. Я предупредила старосту деревни о наводнении до того, как оно пришло. Я, Найян Тара, чье имя значит также Провидица Звезд. Слава моя росла. Из соседних городков и более дальних, из больших городов по ту сторону гор люди приходили, чтобы я изменила их судьбу одним мановением рук. Они преподносили мне в дар вещи, совершенно небывалые для нашей деревни, подарки столь дорогие, что о них ходили разговоры потом еще много дней. Я сидела на расшитых золотом подушках и ела из серебряных блюд, усыпанных драгоценными каменьями, и только удивлялась тому, как быстро привыкла к подобной жизни и к этому богатству, но считала, что именно так и должно быть. Я вылечила дочь одного правителя, предсказала смерть тирана, я чертила на земле заклинания попутного ветра купцам-мореплавателям. И когда я смотрела на то, как взрослые люди трепещут и падают ниц у моих ног, это тоже казалось правильным и естественным. Вот так и вышло, что я выросла гордой и властной. Я носила платья из муслина такого тонкого, что он мог пройти сквозь игольное ушко. Я расчесывала волосы гребнями, вырезанными из панциря гигантских черепах с Андаманских островов. Я смотрелась долго и восхищенно в зеркала, оправленные в рамки из перламутра, хотя прекрасно знала, что не красавица. Я раздавала пощечины служанкам, если они не слишком торопились с исполнением моих приказаний. Во время трапезы я вкушала самое лучшее и кидала объедки на пол своим братьям и сестрам. Мои мать и отец не смели повысить на меня голос из страха перед моей властью. Кроме того, и они полюбили и дорожили той пышной жизнью, что дала им я. И когда я читала все это в их глазах, все мое существо охватывало презрение, смешанное с черной желчью победного чувства: да, это та самая, которая скиталась по задворкам, - теперь на пьедестале. Но было и что-то еще - глубокая невыразимая печаль, но я гнала ее прочь от себя, отворачиваясь от нее. Я, Найян Тара, к тому времени давно забывшая еще одно значение своего имени - Цветок-в-Пыли-Дороги, и тогда не знавшая, что уже недолго осталось носить это имя. А тем временем бродячие певцы восхваляли меня в своих песнях; золотых дел мастера гравировали мое изображение на медальонах, которые тысячи людей носили как символ удачи; и купцы-мореплаватели разносили рассказы о моем могуществе по покоренным морям во все уголки Земли. Вот так обо мне прознали пираты. Куркума Если вы приоткроете металлический ларь, который примостился в магазине у самой двери, вы тут же уловите запах, хотя вам понадобится некоторое время, чтобы осознать, что это за неуловимый дух, чуть горьковатый, как ваша кожа, и почти столь же знакомый. Проведите рукой поверх содержимого, и шелковистая желтая пыль останется на бугорках ладони, на подушечках пальцев. Такая нежная, словно пыльца с крыла бабочки. Поднесите к лицу. Вотрите в щеки, лоб, подбородок, не смущайтесь. За тысячу лет до начала истории невесты и женщины, мечтавшие выйти замуж, делали то же самое. Это сгладит все неровности и морщины, впитает возраст и жир. После этого долгие дни кожа будет давать золотистый отсвет. У каждой специи свой благоприятный для нее день недели. У куркумы это суббота, когда солнечные лучи цвета масла обильно изливаются на металлическую поверхность, чтобы быть там поглощенными в своем накале, в то время как ты молишься девяти планетам за любовь и удачу. Куркума, которую также называют халуд, что значит «желтый», - цвет рассвета, звук, который мы слышим внутри ракушки. Куркума, талисман-хранитель, предохраняющий еду от гниения в стране, где жара и голод. Куркума - специя-покровитель: ее кладут на голову новорожденного на удачу, насыпают в кокосовые орехи в дни пуджа [12], натирают ею края свадебного сари. Но это еще не все. И поэтому я беру ее только в тот строго определенный момент, когда ночь плавно перетекает в день, эти луковичные корни, похожие на искривленные бурые пальцы, вот почему я размалываю их, только когда божественная звезда Свати горячо пылает на севере. Когда я беру ее в руки, специя говорит со мной. Ее голос - как вечер в самом начале мира. Я куркума, расцветшая из Моло чного Океана, когда дэвы и асуры [13] вспенили его ради сокровищ мироздания [14] . Я куркума, что возникла, когда яд уже был, но божественный нектар еще не родился, и являю собой нечто среднее между ними. - Да, шепчу я, - покачиваясь в ее ритме, - ты куркума, защита от сердечной печали, миропомазание перед смертью, надежда на новое воплощение. Вместе мы поем эту песню, как делали уже не раз. Вот так я сразу же подумала о куркуме, когда жена Ахуджи вошла в мой магазин этим утром в черных очках. Жена Ахуджи молода, а выглядит еще моложе своих лет. Но молода она не дерзкой, полнокровной молодостью, а беззащитной и испуганной, как человек, которого обидели и обижают все время. Она приходит каждую неделю после зарплаты и покупает только самые необходимые продукты: дешевый нешлифованный рис, даль [15] по сниженной цене, маленькую бутылочку масла, ну разве что еще атта, чтобы испечь чапати [16]. Иной раз я наблюдаю, как она в нерешительном порыве берет в руки баночку с ачаром [17] из манго или пачку пападамов [18]. Но неизменно кладет все обратно. Я предлагаю ей гулаб-джамун [19] из коробки со сладостями, но она мучительно и неудержимо краснеет и трясет головой. Конечно, у жены Ахуджи есть свое имя. Лолита. Ло-ли-та - три мелодичных слога, идеально подходящих к ее мягкому типу красоты. Я предпочла бы называть ее этим именем, но, увы, не могу, пока она думает о себе только как о чьей-то жене. Она мне этого не говорила. Она вообще едва произнесла пару слов за все время, что ко мне заходила, кроме «намасте» [20] и «это со скидкой» и «где можно взять». Но я знаю это, как и много других разных вещей. Например, то, что сам Ахуджа - смотритель на портовом складе и любит пропустить стаканчик или два. Ну, изредка - три-четыре. Или еще то, что у нее тоже есть дар, сила, хотя она никогда бы не подумала об этом в таком смысле. Любой материал, к которому она прикасается своей иглой, расцветает в ее руках. Однажды я подошла к ней, когда она, склонившись над витриной, где у меня были ткани, рассматривала кайму сари, вышитую серебряной и золотой нитями. Я вытащила его. - Вот, - сказала я, накидывая сари ей на плечо, - цвет манго очень вам к лицу. - Нет-нет, - она быстрым, извиняющимся движением сняла его, - я просто смотрела на материю. - О, вы шьете? - Шила когда-то, довольно много. Мне очень нравилось шить. В Канпуре я ходила на курсы шитья, у меня была собственная машинка Зингер, и многие женщины делали заказы, а я шила. Она опустила глаза. В том, как уныло она склонила голову, я прочла невысказанное - ее дерзкую мечту того времени: однажды, когда-нибудь, возможно, - а почему бы и нет - ее собственный магазин: «Лолита, Ателье». Но четыре года назад сосед, исполненный самых благих побуждений, пришел к ее матери и сказал: «Бахенжи, есть молодой человек, подходящая партия, живет за границей, зарабатывает американские доллары» - и ее мать ответила утвердительно. - Почему ты не работаешь в этой стране? - спрашиваю я. - Я уверена, что здесь тоже многим женщинам требуются такие услуги. Почему бы не?.. Она посмотрела на меня тоскующим взглядом: - Да, но... - и тут запнулась. Она хотела бы мне рассказать кое-что, но разве может порядочная женщина говорить такое о своем муже: что целый день она мается дома одна, тишина - как зыбучий песок, засасывающий ее, сковывающий по рукам и ногам. Как она плачет, не в силах остановить падающие гранатными зернышками непослушные слезы, и как ругается Ахуджа, когда приходит с работы и видит ее заплаканные глаза. Он не допускает даже мысли, чтобы женщина в семье зарабатывала. «Ведь я же мужчина, я же мужчина, я же...» - слова, как звук посуды, которую смахнули с обеденного стола. Сегодня я завернула ее скудные, как всегда, покупки: мазур даль, два фунта муки атта, немного джеера [21]. И вдруг увидела, как она смотрит на детскую серебряную погремушку в стеклянной витрине, какими глазами - черными и затягивающими, как омуты. Да, ведь вот чего жена Ахуджи хочет больше всего на свете. Ребенка. Конечно же, ребенок со всем ее примирит, даже с этими ритмичными телодвижениями, давящей тяжестью его тела, сопением ночи напролет, жарким животным дыханием, обдающим ее чем-то кислым. Его голосом, который, как мозолистая рука, настигает тебя в темноте. Малыш заставит все это забыть, открывая свой крошечный ротик, сладко пахнущий молоком. Тоска по ребенку - ее глубочайшее желание, глубже и сильнее, чем по благополучию, любви или даже смерти. Воздух в магазине от него тяжелеет, багровеет, как перед бурей. От него исходит запах грома. Горелой кожи. О Лолита, которая пока еще не Лолита. У меня есть для тебя исцеляющее средство, что заживит твою полыхающую рану. Только как помочь, если ты еще не готова встретить шторм. Как помочь, пока ты не попросила? Но тем не менее я дам тебе куркумы. Горсточка куркумы, завернутая в старую газету, с наложенным на нее заклинанием исцеления, незаметно скользнула в твою продуктовую сумку. Сверху веревочка, завязанная тройным бантиком в виде цветочка, а внутри - мягкая, как атлас, куркума такого же цвета, как след кровоподтека, наползающий на щеку из-под черного края твоих очков. Иногда я думаю, есть ли вообще такое понятие, как реальность - объективная и неизменная сущность бытия. Или все, с чем мы сталкиваемся, стало таким согласно тому, что мы себе вообразили, то есть является порождением наших мыслей. Каждый раз, когда я вспоминаю пиратов, этот вопрос начинает мучить меня. У них были зубы как отполированный жемчуг и сабли с рукоятками из клыка вепря. Их пальцы украшали кольца с аметистами и бериллами и карбункулами, а на шее красовались сапфиры, приносящие удачу на море. Смазанная китовым жиром кожа светилась - темная, цвета красного дерева, или бледная, цвета березовой коры. Ведь они исплавали сто морей и побывали в тысячи странах. Все это я знала из сказок, которые нам, когда мы были детьми, рассказывали на ночь. Они нападали внезапно, грабили и жгли, а уходя, забирали детей: мальчиков - чтобы сделать из них пиратов, а девочек - шептала наша старая служанка, преувеличенно содрогаясь от ужаса, когда задувала наши ночные светильники у кроватей, - для своих извращенных удовольствий. Но она знала о пиратах не больше, чем любой из нас, детей. Никаких пиратов не было и в помине в окрестностях нашей маленькой приречной деревушки, по крайней мере последнюю тысячу лет. Я сомневаюсь, чтобы она вообще верила в них. Однако я верила. Много воды утекло с тех пор, и прошло время сказок, а я лежала без сна и призывала их в мыслях. Где-то далеко в пространстве великого океана они стоят на носу своих кораблей, невозмутимые, руки скрещены на груди, лица, гранитные маски, обращены в сторону нашей деревни, волосы треплет соленый ветер. Я тоже желала почувствовать на своем лице этот ветер. Эту неуспокоенность. Как скучна стала моя жизнь: бесконечные дифирамбы, льстивые речи, горы подарков, трусливая почтительность родителей. И эти нескончаемые ночи, когда невозможно заснуть от кудахтанья девиц, вздыхающих по своим мальчикам. Я зарывалась лицом в подушку, чтобы спрятаться от пустоты, которая, подобно цветку с черными лепестками, раскрывалась в моем сердце. Я лелеяла свое недовольство, пока оно не заострялось, как звонкая стрела, и тогда я отпускала ее лететь через моря на поиски моих пиратов. Это была магия зова, хотя только позже на острове я узнала об этом. Магия зова, которая, как рассказывала нам Мудрейшая, может привести кого бы то ни было откуда угодно, если ты только захочешь, - заставить возлюбленного пасть в твои объятия или врага - к твоим ногам. Которая может исторгнуть душу из тела и перенести ее, живую и трепещущую, в твою ладонь. Которая, если использовать ее неаккуратно и бесконтрольно, может нарушить высшее равновесие. Вот так. Кто-то может винить купцов, разносивших весть обо мне по морям в разные страны, пока и до ушей пиратов она не дошла. Но я-то знаю... Они явились на закате. Позже я размышляла о том, насколько сумерки - подходящее время: когда день не отличишь от ночи, желаемое от действительного. Черная мачта, прорезавшая вечернюю мглу. Десятки факелов, жадно выхватывающие своим пламенем домишки, зернохранилища и коровники, уже пахнущие горелым мясом. И позже - расширенные глаза жителей, рты, раскрытые для крика, и только валом клубится дым. Мы сидели за столом и ели, когда пираты проломили бамбуковые стены отцовского дома и кинулись на нас. Пот стекал с их почерневших от копоти лиц, а за их в усмешке искривленными губами сверкали зубы, как полированный жемчуг. И глаза. Блестящие и пустые, ищущие меня, ведь их позвала моя магия - та золотая стрела, которая столь неосмотрительно была пущена мной лететь над водами. Нога отшвыривает посуду и кувшины, на полу разбросаны рис, и рыба, и пальмовый мед; рука рубит воздух направо и налево, вонзая меч в грудь моего отца. Другие руки срывают гобелены со стен, волокут женщин в угол, бросают грудой ожерелья, серьги и украшенные камнями пояса поверх зеленой юбки, которую одна из моих сестер когда-то носила. Мамочка, я не думала, что это будет вот так. Я пыталась остановить их. Выкрикивала все заклинания, которые только знала, пока в глотке не пересохло, чертила знаки трясущимися руками. Возилась с черепком от кувшина в попытках заострить его и, наконец, кинула, метя в сердце их капитана. Но он отбросил его одним мизинцем и приказал своим людям связать меня. Магия моего зова привела в движение колесо Джаггернаут [22], которое теперь даже я не могла остановить. Через горящую деревню они провели меня, ошеломленную от ужаса и стыда, от своей неожиданной беспомощности. Тлеющие обломки. Животные, ревущие от страха. Голос капитана, разносящийся среди стонов умирающих, со страшной иронией нарекающий меня новым именем. Бхагивати, Приносящая Удачу - вот чем я должна была стать для них. Отец, сест ры, простите меня, Найян Тара, - ту, что хотела вашей любви, а заслужила ли шь страх. Прости и моя деревня - ту, чьи праздная тоска и досада сделали такое с тобой. Их боль жгла мое сердце раскаленными углями, а тем временем пираты уже втащили меня на палубу корабля, подняли паруса, и моя родная деревенька, обозначившаяся пламенеющей полосой, исчезла с горизонта. Много времени минуло с тех пор, как магия зова истощилась, а сила моя вернулась ко мне, удесятеренная ненавистью, как это часто бывает с силой. Но эта боль продолжала съедать меня, даже после того, как я свергла капитана, став сама королевой пиратов (самое большее, чем только могла стать). Я думала, что жажда мести утолит ее, - я ошибалась. И это был не последний раз, показавший, как плохо знала я свое сердце. Думала, что буду гореть вечно, до мяса, до костей. И рада была принять это наказание. Прошел год - а может быть, два или три? Моя жизнь, словно бег по кругу, в тот момент пришла в исходную точку - и вот я снова живу как царица, веду своих пиратов к славе и победе, так что барды уже воспевают их бесстрашные деяния. И несу свою тайную боль, что прожгла насквозь мое сердце. Эту боль, ценой которой пришлось усвоить тяжелый урок: чары сильнее, чем тот, кто их сотворил; ты выпускаешь их на свободу, но далее уже над ними не властен. Ночами я бродила одна по палубе, без сна. Я, Бхагивати, колдунья, королева пиратов, приносящая удачу и смерть, с плащом, волочащимся в просоленной пыли, словно оторванное крыло. Я могла бы захохотать, если бы не разучилась даже улыбаться. И плакать. «Никогда мне их не забыть, эту боль и этот урок», - Думала я. Никогда. Тогда я не знала еще, что всему придет забвение. Однажды. Но теперь я должна рассказать вам о змеях. Змеи - везде, да, и даже дома у вас, в вашей дорогой комнате. Они под батареей, а может быть, свернулись в изоляционном материале в стене или замаскировались в узорах ковра. Это нечто, колеблющееся в углу взгляда, что невозможно уловить, сколько ни оглядывайся. А магазин? Он кишит ими. Удивлены? Ничего подобного не замечали, скажете вы. Это потому, что они в совершенстве владеют искусством оставаться невидимыми. Если только они сами не пожелают, вы никогда в жизни их даже не заметите. Нет, я тоже их не вижу. Уже больше нет. Но знаю, что они здесь. Вот почему каждое утро, еще до прихода первого посетителя, я расставляю глиняные мисочки с молоком по углам всего помещения. За мешки с запасом риса басмати, в тонкую щель под полками с даль, рядом со стеклянной витриной, загроможденной безвкусными безделушками, которые индийцы покупают, только когда им нужно придумать что-нибудь в подарок американцу. Я должна все сделать правильно, прощупать пол на предмет нужных точек, которые узнаются по живому теплу и легкой пульсации. Я должна пойти в правильном направлении - северо-северо-запад, которое еще называется ишан на старом языке, и прошептать слова приглашения. О, змеи. Старейшие из существ, что ближе всего к матери-земле, что, как сухожилия и вены, стелются по ее груди. Я всегда их любила. Когда-то и они меня тоже. На растрескавшихся от жары полях позади отцовского дома местные змеи прикрывали меня от солнца, когда я уставала от игр. О, их волнистые широкие капюшоны, их запах, влажный, как земля поддеревьями в банановых рощах. В речушках, сетью опутывавших деревню, водяные змеи плавали со мной, касаясь моей кожи своей чешуей, - золотистые стрелки, прорезающие полную солнечными бликами воду, - и рассказывали мне сказки. О том, как через тысячу лет кости утопленника превращаются в белый коралл, а глаза - в черный перламутр. Как глубоко в подводных пещерах сидит царь змей Наградж, стерегущий груды сокровищ. А змеи океана, гады морские? Им я обязана жизнью. Слушайте, я расскажу вам. Это случилось, когда я уже некоторое время была королевой пиратов. Однажды ночью я поднялась на нос корабля. Стоял мертвый штиль. Океан вокруг лежал темный, густой, как застывшая масса металла. Он давил на меня, как все горе моей жизни. Я мысленно оглядывалась назад на все, что было: набеги, которые я возглавляла, трофеи, добытые с кораблей, богатства, накопленные бесцельно и так же бессмысленно выброшенные на ветер. Я пыталась понять, что меня ждет впереди, и видела все то же самое - чернильные и ледяные волны, накатывающие одна за другой. - Пусть же, пусть же... - шептала я. Но чего я хотела, не понимала, одно было ясно - только не того, чем владела и что делала сейчас. Желание смерти? Возможно. И тогда я снова кинула зов через глубины вод. Небо стало безжизненно-серым, словно чешуя рыбы, выброшенной на берег, в наэлектризованном воздухе забегали искры, ветер ударил в мачты и распорол паруса. И затем нечто появилось на горизонте - страшный тайфун, который я пробудила ото сна, вызвав со дна морских котловин на востоке. Он шел на меня, и вода под кораблем забурлила. Пираты в ужасе ревели в трюмах внизу, но звук голосов доносился до меня смутно, как эхо из моего прошлого. Когда твое сердце покрыто коркой собственной боли, легко не внимать горю других. Во мне всплыл вдруг вопрос, как верхушка поломанной мачты из смешавшегося в шторме моря. Разве другие голоса не взывали ко мне точно так же, когда-то давно? Но я дала ему потонуть в бушующем шуме моря. «О, как это славно, - подумала я. - Быть пронесенным через средоточие хаоса, балансировать с остановившимся дыханием на кромке Ничто. И вслед за тем - погружение, распадение моего спичечного тельца на части, хрупкие кости, как пена на воде, и, наконец, - освобожденное сердце». Но когда я увидела пасть воронки, разверзшейся передо мной, и в ней блестящие всполохи, словно вращающиеся ножи, холодная тяжесть наполнила мое тело. Я вдруг поняла, что еще не готова. Мир показался сладостным, как никогда, неожиданно, как откровение, сладким - и я возжаждала жить всем своим существом. - Прошу! - закричала я. Но только вот кому, неизвестно. Слишком поздно, Бхагивати, несущая смерть. И тут я услышала их. Тихий звук не более чем шелест, все звуки слились в пронзительном свисте ветра. Но вот что-то медленно возникает из глубины, наверное, из самого сердца океана, и корабль дрожит, так же как и мое сердце. И их головы, гордо поднятые над крутящейся толщей воды, ровный свет украшений у каждого на лбу. Или, может, это был свет их глаз. Я едва успела заметить, как тайфун растворился в вышине неба, а волны смягчились. Мое тело парит в звуках их песни, невесомое и сияющее. Гады морские спят целыми днями в коралловых гротах и выплывают на поверхность, только когда Дхрува, северная звезда, льет свой бледно-молочный свет на океан. Их кожа как литой перламутр, их язычки как благородное сверкание серебра. Редко их может увидеть глаз смертного. Позже я спрашивала: - Почему вы меня спасли, почему? Змеи так и не ответили. У любви нет на это ответа. Это змеи рассказали мне об острове. И, сделав так, снова подарили мне жизнь. Или?.. Иногда я не столь уверена. - Расскажите о нем еще. - Этот остров был здесь всегда, - сказали мне змеи, - так же, как и Мудрейшая. Даже мы, помнящие, как горы вырастали из песчинок на дне морском, и были свидетелями того, как Шамудра Пури, город-совершенство, был затоплен Великими Водами, - не знаем, откуда они взялись. - А специи? - И они. Их аромат - как длинные протяжные звуки шехная [23], как неистовые ритмы мадолы [24], заставляющие бешено течь кровь в жилах, даже если ты по другую сторону океана. - А сам остров, какой он? И она? - Мы видели только издалека: зеленый сонный вулкан, красный песок пляжей, гранитные скалы, выступающие, как серые зубья. А ночью, когда Мудрейшая взбирается на самую высокую точку острова, то возжигает огонь. Своими руками она посылает грозовое послание небу. - Вы не хотели поплыть туда? - Это опасно. На острове и в водах, омывающих его основание, господствует ее сила. Некогда был у нас брат, Ратна-наг, с глазами как опал, и он был любопытен. Услышав пение, он отважился подобраться поближе, хотя мы предупреждали. - И что с ним случилось? - Его шкурка приплыла через много дней, его великолепная кожа, все еще мягкая, как молодая водоросль, и с запахом специй. А над ней, дико крича, кружила до заката опаловоглазая птица. - Остров специй, - произнесла я, и мне показалось, что я, наконец, нашла имя своим желаниям. - Не ходи туда, - просили они. - А лучше останься с нами. Мы дадим тебе новое имя, новую суть. Ты будешь Сарпа Канья, дева-змея. Мы будем катать тебя по семи морям на наших спинах. Мы покажем, где в подводных глубинах спит Шамудра Пури, в ожидании своего часа. Может быть, это тебе предназначено пробудить его. Ах, если бы они предложили мне это раньше. Первый бледный рассветный луч пал на воду. Кожа у змей стала прозрачной, слившись с цветом воды. Зов змей бьется в моих венах непреодолимо. Я обращаю лицо то к ним, то к заветному острову, который в моем воображении уже ждет меня. Одновременно скорбное и гневное их шипенье, хвосты, хлещущие по воде до пены. - Глупая, она потеряет все. Вид, голос, имя. Может быть, и себя. - Лучше бы мы молчали. Но самый старший из них сказал: - Ее ждет другой путь. Посмотрите на мерцание под ее кожей - знак специй, это ее судьба. И пока вода смыкалась над его головой, он указал мне путь. Никогда больше я не видела морских змей. Это было первое, что служение специям отняло у меня. Я слышала, что и здесь, в Америке, в океане, что лежит по ту сторону красно-золотого моста в конце залива, также водятся змеи. Я не ходила искать их. Мне запрещено покидать магазин. Хотя... Я должна сказать вам истинную причину. Я боюсь, что они никогда больше не покажутся мне. Что они не простили меня, ведь я выбрала специи, а не их. Я подсунула последнее блюдечко под стеклянную витрину с безделушками и выпрямилась, уперев руку в спину. Оно утомило меня за считанные секунды, это старое тело, что я приняла, перед тем как оказаться в Америке, вместе со всеми его старческими немощами. Мудрейшая предупреждала об этом. Я вспомнила и о других ее предупреждениях, которым тоже особо не придавала значения. Завтра я выну блюдце, пустое и вылизанное до блеска, но не увижу ни чешуйки, ни малейшего их следа. Хотя иногда я все же подумываю взять и попробовать - встать в вечерней мгле на берегу, в рощице кривых кипарисов, и под звуки ночных сирен и лая черных тюленей спеть для них. Я положу на язык талпарни, травку памяти и убеждения, и пропою слова заклинания. И если даже они не придут, я хотя бы попытаюсь. Может быть, я попрошу Харона, того, что водит «роллс-ройс» миссис Кападия, Харона, чьи шаги, легкие, как смех, я уже различаю за дверью, отвезти меня туда в выходной. - Леди, - говорит Харон, врываясь в дверь и занося с собой дух ветра в соснах и акхрота, белых кряжистых ореховых деревьев с холмов Кашмира, откуда он родом. - О, дорогая леди, я хочу вам кое-что сообщить. Он будто парит над потертым линолеумом, ноги едва касаются пола. А сам светится неудержимой улыбкой. Всегда он был таким. С самого первого раза, как он зашел в магазин, вслед за надменно-унылой миссис К. - когда он искал, складывал, нес покупки, и когда здоровался - всегда страдальческая нотка в его глазах как будто говорила: я в это только играю, и это не навсегда. И в эту ночь он вернулся один и сказал: - Леди, пожалуйста, погадайте мне по руке, - и протянул свои мозолистые руки ладонями вверх. - Я не умею читать будущее, - ответила я. Это правда. Мудрейшая не давала Принцессам такого знания. «Это разучило бы вас надеяться, - говорила она, - активно действовать и непререкаемо верить в специи». - Но ведь Ахмад рассказывал, как вы помогли ему получить грин-карту [25], нет-нет, не отрицайте. А Наджиб Моктар, которого чуть не уволили, третьего дня он пришел к вам, и вы дали ему специальный чай - и, слава Аллаху, его босса перевели в Кливленд, а Наджиба поставили на его место. - Это не я. Это дашмула, смесь из десяти корней. Но он так и держал руки передо мной, такие натруженные и доверчивые, пока наконец я не спросила, кивнув на его мозоли: - Откуда это у тебя? - А, это. Грузил уголь на корабль, когда еще только приехал, а потом - в авт