Любовь со смертью - Ольга Вадимовна Гусейнова Страница 9

Рисса Лишана высморкалась в белый платочек, вытерла изрезанное морщинками, когда-то красивое лицо, пожала плечами и вздохнула:

– Справились бы и без меня.

– А как вы поняли? – тихо спросила я о самом важном, полагая, что она поймет о чем.

Рисса Лишана, опустив глаза, теребила влажный, смятый платок. Не решившись посмотреть на меня, призналась:

– Взгляд… Он у вас совершенно другой, более взрослый, подозрительный, как у затравленного зверя, который на все способен.

– О-о-о… – с досадой выдохнула я.

Мои девочки говорили, что я всегда смотрела исподлобья, как бы сквозь ресницы, пряталась за ними от всех и всего, ждала очередной подставы от мира. Скрывала вечно терзавший меня страх.

– За столом вам вроде все знакомо, но… нет привычной ловкости и изящества. Как держать столовые приборы. Как резать мясо или разделывать рыбу… Вы вздрагиваете каждый раз, когда прислуга меняет блюда, наливает чай…

– Вы правы, у меня была иная жизнь, – согласилась я, печально кивая.

– Я мыла тебя… Эмарию с рождения, она привыкла к моим рукам, как к своим, для вас же я совершенно посторонний человек. Вам настолько неловко сидеть обнаженной при мне, что вы не знаете куда деть глаза, невольно закрываетесь ладонями. Да и руки… я несколько раз ловила вас за изучением собственных рук, будто они для вас чужие, незнакомые и непривычные. Пришлось признать, что Эмария все же добилась желаемого, ушла к родителям, – женщина говорила на одном дыхании, будто боялась, что, если за раз не успеет, просто не сможет. Горло сожмет от кошмарных предположений и догадок.

– Поверьте, вы не представляете, как я сожалею о вашей потере, – хрипло призналась я. – Ее память при мне, я знаю, как ей было страшно, как непосильно одиноко, что она не захотела здесь оставаться… проще оказалось уйти.

– Скажите, вы посланница Смерти? – наконец моя собеседница решилась на откровенный разговор.

В ее глазах было столько самых противоречивых чувств: страха перед чем-то запредельным, сожаления, любопытства и боли утраты.

Впрочем, я испытывала те же чувства, мне было жизненно важно кому-то рассказать о случившемся со мной, о моих девочках, об их потере, хотелось выплеснуть свою боль хоть одной живой душе. Поэтому сама не заметила, как внутреннюю плотину прорвало, тихонечко, почти шепотом, но буквально захлебываясь эмоциями, рассказала о себе все. Под конец мы сидели, прижавшись друг к дружке, плечом к плечу, держась за руки, и оплакивали утраты. Опустошались до самого донышка, больно, зато обрели спокойствие. И какое-то единство.

– У вас похожие имена, Эмария и Мария, – с печальной улыбкой заметила рисса Лишана, ее голова покачивалась верх-вниз, верх-вниз, будто кивала своим мыслям.

– Дома меня все звали просто Машей, – шмыгнув носом и вытерев глаза, поведала я.

И сразу ощутила, как от рук по лицу пробежалось приятное тепло. Ага, похоже, магия стирает последствия истерики.

Няня бывшей хозяйки тела светло улыбнулась:

– Лея Ромалия Эмарию называла ласково – Рия. Но Маша тоже по-доброму звучит, мило, душевно.

– Если хотите, если вам так будет легче, можете называть меня Машей. А другим скажем, что меня иногда родители коротко звали и теперь я хочу, чтобы так обращались. Хотя бы дома…

Рисса Лишана несколько мгновений растерянно смотрела мне в глаза, кивая. Явно неврология на фоне стресса. Затем опять мягко улыбнулась:

– Да, так мне будет действительно легче, благодарю вас, лея Маша.

– Если честно, мне тоже, – обрадовалась я.

– Тяжело тебе придется, девочка, без поддержки-то, – неожиданно с горечью заметила она. – Рисс Мурдяк – редкостный мерзавец, а он опекун… Эмарии.

Будучи знакома с его мерзкой натурой по воспоминаниям несчастной девушки, которую он толкнул к черному пузырьку с отравой, я решила и сама не унывать, и пожилую женщину успокоить:

– Вместе мы непременно справимся!

Наши посиделки с няней прервал короткий стук в дверь. Затем в приоткрывшийся дверной проем просунулась рыжая вихрастая голова племянника дворецкого. Найдя меня взглядом, Глерик доложил, что к лее Эмарии приехал опекун и хочет ее видеть. Ожидает в гостиной.

– Доложи ему, что сейчас буду, – кивнула я этому крупному безобидному тридцатилетнему детине с разумом подростка.

Я встала, мягко пожала плечо няни, а она неожиданно всполошилась, едва слышно зашептав мне:

– Будь кроткой и тихой, чтобы рисс Мурдяк не сказал и не сделал, сейчас только от него зависит твоя судьба! И старайся не смотреть ему прямо в глаза.

– Я настолько отличаюсь от прежней, что даже он способен заметить? – напряглась я.

– Да, ты взглядом бросаешь вызов, еще и этих золотистых искорок в глазах раньше не было, значит ты еще сильнее привлечешь к себе его внимание. Не надо этого делать, – торопливым шепотом советовала Лишана. – Он страшный, очень страшный человек. Будь предельно осторожной… лея Маша.

Она была такая теплая, родная и, несмотря на мое разоблачение, заботливой, что я поддалась порыву и крепко ее обняла, шепнув:

– Сделаю все возможное, нянюшка!

За дверью я на минутку остановилась, успокаивая дыхание и старательно собирая уверенность и спокойствие. Золотые искорки в глазах… Да, у Эмарии их не было. А у меня проявлялись, только когда сильно волновалась, причем, я это лишь вчера отметила. Выходит, и няня тоже, а может и другие. Действительно, надо быть осторожнее: мало ли о чем эти искры говорят? Вдруг признают во мне подменную душу? Хотя в истории Хартана о подобных случаях не упоминали, вроде бы.

У окна в гостиной меня ждал высокий, худощавый, немного сутулый мужчина. Я остановилась в дверях рассмотреть его и столкнулась с очередным проявлением моей магии. Видимо из-за того, что я наконец потянулась к ней, начала использовать, когда лечила няню, мы с ней сроднились что ли. Я острее чувствовала окружающий мир и людей, их энергетику. Поэтому сразу же ощутила, что в моем троюродном кузене со стороны матери риссе Родиге Мурдяке нет ни капельки магии. То есть, он обычный человек, который проживет почти привычный мне, землянке, век. А еще он ведет совершенно нездоровый образ жизни, чем может этот самый век значительно сократить.

Чертов опекун обернулся ко мне с демонстративной, неторопливой и самодовольной уверенностью хозяина жизни. И впился в меня блеклыми голубыми глазами. Я же свои прикрыла веером ресниц и уткнулась взглядом в комод, в метре от него. Как выглядит этот мужчина, сживший со свету светлую душу, я прекрасно запомнила. Темноволосый, лет тридцати, не лез бы в чужую кассу и к Эмарии, был бы ничего, несмотря на фамилию. А так мне не нравилось, нет, не так,