Керт Басьек - Исповедь

Басьек Керт

Исповедь

— Меня зовут Роджер, — соврал я ничтоже сумняшеся. — И я законченный алкоголик.

Говорят, исповедь — благо и успокоение для души. Но на меня это не действовало никогда. Мы сидели в подвале, в тесной комнатушке, в каком-то унылом доме в паре кварталов от Юнион-сквер. Там было человек тридцать. Все сидели за шаткими столиками на пластиковых раскладных стульях, курили одну за одной, пили кофе и выслушивали мои откровения. Среди них была пара-тройка новеньких, раньше я их не видел. Остальных я уже знал в лицо встречал на других подобных сборищах. В комнате было не продохнуть от сигаретного дыма. Можно подумать, что никто из присутствующих никогда не читал многочисленные призывы из серии «Министерство здравоохранения предупреждает…». Вполне типичная картина для собрания Анонимных алкоголиков.

Я продолжал вдохновенно гнать. Типа того, что мои папа с мамой оба были законченные алкоголики и меня просто корчило от отвращения, когда я приходил домой и находил своих дорогих родителей — либо батюшку, либо маменьку, либо обоих на пару — лежащими чуть ли не на полу в гостиной в состоянии полного коматоза. Глядя на них, я себе говорил, что со мной ничего подобного не приключится. Но, разумеется, приключилось. После университета я устроился брокером на фондовой бирже, и на работе мной были довольны, но потом началось, началось вроде бы безобидно. С пары кружечек пива на предмет снять напряжение после тяжелого трудового дня. Потом я перешел на «отвертку» — если кто не знает, это такой коктейль, водка с апельсиновым соком, — потом на виски без содовой, а к тому времени, когда меня выгнали с работы, я уговаривал за вечер бутылку текилы, в гордом одиночестве пялясь в телевизор. После этого, разумеется, мне было просто необходимо периодически надираться в хлам, чтобы как-то забыться. Ведь эти уроды — мое начальство — поступили со мной просто по-свински Мне и в голову не приходило, что я конкретно завяз, пока в один непрекрасный день я не пришел в себя в Хобокене,[1] поливая собственной кровью чью-то «БМВуху» и не в силах вспомнить, как я сюда попал. Это была впечатляющая история. Из тех, что никогда не оставят тебя равнодушным. Я уже столько раз пересказывал эту бодягу, что почти сам поверил в нее.

Там была одна девушка. Сидела как раз за соседним столиком. Я уже видел ее раньше и даже пару раз с ней говорил. Венди как-то там. Или Синди. Она не сводила с меня глаз, а когда я обернулся, она мне улыбнулась. У нее был теплый взгляд, и когда я взглянул на нее, ее сердце забилось чаще — его ровные сильные удары погнали кровь по ее хрупким венам немного быстрее. Я тоже ей улыбнулся. Мне не надо было этого делать — она приняла мою улыбку за поощрение. Но она была так похожа на Кейт… с ее блестящими рыжими волосами, выразительным ртом и остроконечным маленьким подбородком.

Да, я вполне заслужил все дерьмо, в котором теперь барахтаюсь.

Когда я закончил свое душераздирающее повествование, меня вознаградили бурной овацией. Какой-то парень принялся обходить собравшихся, собирая деньги, чтобы расплатиться за помещение, кофе и все остальные блага общения. Я налил себе кофе из автомата в углу и присоединился к единственной чисто мужской компании в этой тесной прокуренной комнате.

Майк рассказывал про какое-то убийство — живописал все в деталях: колотые и резаные раны, отпечатки пальцев, разорванная одежда. Все тот же бесконечный разговор, только с новыми вариациями. То бейсбол, то политика, то плачевное состояние бродвейских театров. Но в итоге все сводится к одному: как плохо стало в Нью-Йорке сейчас и как хорошо было раньше. Они обсуждают новости, пересказывают друг другу последние анекдоты, сетуют на всеобщее падение нравов и жалуются на жизнь, которая сплошь состоит из досадных неудач, всеобщей злобы и непреходящей ярости. Потом Лу скорбно трясет головой, и все повторяют за ним этот жест окончательной безысходности. Да, теперь все не так, как раньше. Совсем не так. В тот вечер они обсуждали «свеженькое» убийство: на крыше одного из многоквартирных домов обнаружили труп молодой женщины. Лу высказывался в том смысле, что сие есть подтверждение простейшей истины: в наше время никому ни до кого нет дела, и жизнь человеческая больше не стоит ни цента. Фред пытался ему возражать. Здесь мы имеем заказное убийство, таково было его авторитетное мнение. Они часто так делают, киллеры: убивают того, кого надо, а заодно и еще дюжину человек, чтобы замести следы и представить все как работу бесноватого маньяка. Майк был не согласен ни с тем, ни с другим. А я просто слушал. Как ни странно, но эти беседы меня успокаивали. Не их содержание, а сам процесс, который давно превратился в некий обязательный ритуал.

Она, конечно же, подошла.

Можно было и не сомневаться.

— Мы тут собираемся кофе попить в «ЛБ». Не хочешь присоединиться?

Теперь ее пульс бился совсем уже в бешеном ритме. Кровь прилила к ее лицу, окрасив щеки румянцем и оживив бледные губы, которые стали заметно полнее, и ярче, и соблазнительнее. Что я должен был сделать? Женщины, посещающие собрания Анонимных алкоголиков, как правило, не страдают избытком уверенности в себе, и для того, чтобы вот так вот ко мне подойти, этой Венди (или Синди) наверняка пришлось долго решаться.

— Послушай, — сказал я как можно мягче, — я бы с удовольствием, правда. Но мне надо встретиться с одним парнем.

Я улыбнулся, мол, ты же знаешь, как это бывает: не всегда что-то зависит от наших желаний.

Но она оказалась упорнее, чем я думал. Она собралась что-то сказать, и я сразу понял, что это будет. «А этот твой парень не подождет полчаса?» Или: «Мы будем там долго сидеть; ты подходи, когда освободишься». Что-нибудь в этом роде. Я посмотрел ей в глаза и подумал: «Уходи. Просто уйди от меня, и все».

— Может быть, в другой раз, — сказал я вслух.

Она на секунду закрыла глаза, потом растерянно огляделась по сторонам. Она меня больше не видела. Она развернулась и пошла прочь. К столику, где ее дожидались друзья. Я проводил ее взглядом. Ее бедра слегка покачивались при ходьбе, так что длинная шерстяная юбка легонько подергивалась. Она и одевалась, как Кейт. Мне захотелось окликнуть ее, сказать, что я передумал… но я знал, что этого делать нельзя.

Ладно. Есть и другие собрания и клубы по интересам, куда я мог бы пока походить. Я по-быстрому допил кофе и поспешил к выходу, пока она про меня не вспомнила.

На улице было свежо и прохладно. Ночное небо сияло отблесками городских огней, но сегодня там были видны и звезды, что обычно в Манхэттене редкость. В такие ночи Нью-Йорк кажется маленьким и заскорузлым, как струпчик корки экземы на коже больной планеты, а все его обитатели бесполезными и незначительными букашками. Такие унылые мысли мне были сейчас ни к чему. Сейчас мне хотелось почувствовать жизнь, как ее чувствует человек. Мне хотелось включиться в жизнь и ощутить свою человечность. Когда жизнь — это бесценный дар, а смерть — запредельный ужас. Когда возможность выбирать между добром и злом еще имеет значение. Я прошелся до «Шейс», что на 16-й улице, забурился туда и заказал сразу «бурбон». Как говорится: чего тянуть?