Теодор Рошак - Воспоминания Элизабет Франкенштейн Страница 10

К моему удивлению, чудовище, стоявшее передо мной, разразилось смехом. Мальчишеским смехом!

— Non aver paura, piccola ragazza! — запинаясь, скомандовал он по-итальянски. — Non ti faro male [7].

— Ты настоящий? — спросила я.

— Конечно. Вот. Видишь? — И он потянулся когтями к моему лицу.

Я отшатнулась и снова завизжала. Но уже появилась баронесса.

— Прекрати! — крикнула она, оттаскивая от меня чудовище. — Неужели не видишь, что ты пугаешь ее? — Она села ко мне на диван и прижала меня к груди, — Не бойся. Это Виктор. Помнишь, я рассказывала тебе о нем вчера вечером по дороге сюда?

— Он так выглядит? — спросила я.

— Конечно нет, — сказал мальчишка, — Неужели не видишь, что это просто…

Он запнулся, подыскивая нужное слово, и перешел наконец на французский.

— Да, — сказала баронесса, — Виктор просто играет. Не нужно пугаться. Подойди ко мне, — велела она сыну, — и сотри с лица этот ужас. — Мальчишка тут же принялся стирать грим, снял перчатки с когтями. — Теперь выслушай меня внимательно, Виктор, — продолжала баронесса. Помню, каким серьезным стало его лицо, когда мать заговорила с ним, переводя каждую свою фразу с французского на итальянский, чтобы я могла все понять. Сквозь следы отвратительного грима на лице Виктора ясно читалось глубокое уважение к матери, — Элизабет будет тебе сестрой — и, надеюсь, больше чем сестрой. Она — мой самый большой подарок тебе, сокровище, не имеющее цены. Ты, наверное, не понимаешь, что я имею в виду под этим, но со временем, полагаю, поймешь. Она предназначена тебе, чтобы ты любил и берег ее, как свою подругу сердца.

Виктор обернулся и посмотрел на меня долгим испытующим взглядом. Я чувствовала, что краснею от смущения, ибо еще меньше его понимала, что леди Каролина хотела этим сказать. Наконец она вложила мою руку в его.

— Знай, я буду защищать тебя, — сказал мальчик под одобрительный кивок матери, торжественно, словно приносил клятву, — Буду защищать тебя всегда, маленькая Элизабет.

— Ты меня не защищал. Ты меня пугал, — возразила я, прижимаясь к баронессе.

Краска стыда залила его лицо, но он мгновенно взял себя в руки.

— А, это! Это просто игра. Хотел тебя рассмешить.

— Я подумала, что это он убил мою маму, — прошептала я леди Каролине, укрываясь в ее объятиях.

— Что она такое говорит? — закричал искренне возмущенный Виктор. — Убил ее маму? Что это значит?

— Человек-птица, — только и могла я сказать, — Человек-птица! Человек-птица!

Только под вечер я впервые увидела Виктора без того ужасного грима, а таким, каким создал его Господь. Не могло быть большего контраста между уродом, которого он старался изобразить, и им настоящим. Ибо он показался мне прекраснейшим созданием, какого я когда-либо видела, с таким утонченным и ангельским лицом, что мог бы сойти за девочку. Пусть и не такие золотистые, как у меня, его льняные и от природы вьющиеся волосы не знали ножниц и окружали колышущимся нимбом лицо. Глаза были как у матери: льдисто-голубые, распахнутые и проницательные. Он был первым мальчишкой, чья красота привлекла мое внимание. После нашего знакомства, так напугавшего меня, он вел себя со мной скромно и предупредительно, словно всячески стараясь убедить меня, что он не чудовище. Больше того, он, казалось, всерьез принял слова леди Каролины о том, что я предназначена ему и он обязан оказывать мне величайшее внимание. В последний день на озере, когда вся семья готовилась к отъезду, он подошел ко мне, пряча руки за спиной и не в силах скрыть гордой улыбки.

— Это тебе, — объявил он, протягивая маленький сверток. — В знак того, что теперь ты член нашей семьи. Надеюсь, тебе понравится.

В свертке, который он вложил мне в руку, чувствовалось что-то вроде тонкой книжки. Развернув обертку, я увидела плоскую застекленную коробочку и в ней огромную яркую бабочку почти с мою ладонь величиной. Аккуратно приколотая к пурпурной бархатной подушечке, она была так совершенна, что я сперва подумала, что, наверно, она искусственная.

— Она настоящая? — спросила я.

— Конечно настоящая. Это мой лучший образец. Тебе понятно, что такое «образец»? Una cosa morta… da studiare [8]. Я поймал ее этим летом и положил под стекло, как видишь.

— Никогда не видела такой большущей бабочки.

— Это мотылек, а не бабочка. Ахер-он-циа а-тро-пос, — Он с трудом произнес латинское название мотылька, явно надеясь произвести на меня впечатление. — Это по-научному. А необразованные люди называют его «мертвая голова» из-за рисунка на крыльях, понятно? У меня в коллекции больше ста образцов. Но этот самый лучший. Иногда крылышки расходятся, когда покрываешь бабочку лаком. Но этого мотылька удалось прекрасно сохранить. Поэтому я и хочу подарить его тебе.

— Как ты ловишь свои «образцы»?

— Надо все время внимательно следить за ними. Каждую ловишь по-своему. Мотыльков — вот так, понятно? Сачком.

— Они не мертвые, когда ты их ловишь?

— Нет. Их ловят живыми, а потом убивают. Это основное.

— Убивают?

— Да. Uccidi li [9].

— Ты убил все свои «образцы»?

— Ну да. Так делают натуралисты.

— Как ты убил их?

— Обычно их удушают, чтобы не повредить. Asfissiare [10]. Помещают в банку, которую плотно закрывают крышкой. Ти capisce? No aria [11]. И оставляют там, пока они не умрут, вот и все. Так можно убить кого угодно, если только плотно закрыть.

— Кого ты еще убивал?

— Только мышь и насекомых. Ах да, еще змею однажды. Змеи дольше не умирают.

— Зачем ты их убивал?

Он озадаченно пожал плечами.

— Чтобы можно было изучать их потом. Когда они мертвые, можно их разрезать и посмотреть, как они устроены.

— Но зачем нужно их изучать? Разве нельзя просто смотреть на них и любоваться ими? Бабочки — мотыльки — такие прекрасные, когда живые.

Виктор поморщился в искреннем недоумении.

— Какой в этом толк? Любой может просто смотреть на что-то красивое. Но что это дает? — Видя, что я не знаю, как отнестись к его подарку, он спросил: — Тебе не нравится?

Я почувствовала обиду в его голосе.

— Нравится. Он очень красивый. Спасибо, Виктор.

Ему было приятно это услышать.

Когда на следующий день мы занялись сборами к отъезду, саквояж, который леди Каролина дала мне для моих вещей, едва смог вместить одежду и всякую мелочь, второпях накупленную ею для меня в соседних селениях. Я, привыкшая бегать босиком по улицам, неожиданно оказалась обладательницей башмачков и комнатных туфелек на каждый день недели. Мало того, она заверила, что все это богатство мне только на первое время; когда мы вернемся в Женеву, у меня будет всего намного больше. А еще был подарок Виктора, несчастное мертвое существо, обреченное вечно демонстрировать свою красоту, стоившую ему жизни. Я понимала, что должна дорожить им, но уже решила, что постараюсь никогда не смотреть на него.