Умберто Нотари - Маркетта. Дневник проститутки Страница 13

– Отец мой был честным рабочим, одним из тех, которые зарабатывают по сорок су в день, а детей фабрикуют, словно зубочистки – как и чем будут эти дети питаться, их не интересует.

Нашим семейным раздорам не было конца: моя мать, строгая и расчетливая женщина, очень неохотно уступала требованиям своего супруга.

– Проклятие! – ругался он, взбешенный ее отказами, которые объяснял тем, что его не любят. – Целые дни провожу в мастерской и после этого я даже и ночью не имею права… Не для того же я женился, чтобы моя жена только блох ловила!

Надо думать, что после такого же конфликта родилась и я и росла без всякого присмотра. Когда мне исполнилось пятнадцать лет, я уехала из нашего местечка, где мой отец работал на фабрике часов, в город и нанялась прислугой. Моя хозяйка, старая дева, страдала всеми стародевическими болезнями: сужением желчевыводящих путей, ревматизмом, неврастенией, запором, гипертрофией желудка и прочее. Питалась она почти исключительно пилюлями, таблетками, порошками, минеральными водами: железистыми, мышьяковыми, бромо-йодистыми… Благодаря ее желудку, который, впрочем, скорее напоминал гидротерапевтическое заведение, я познакомилась с агентом, поставлявшим ей воды.

Первое время он относился ко мне очень почтительно. Я была хорошей девушкой; каждый месяц посылала домой пятнадцать франков, все жалованье, которое я получала, а затем panettone на Рождество, галстук отцу, шарфик сестре, кофточку матери.

Мой жених – он так себя называл – начал предъявлять кое-какие требования, но я делала вид, что не понимаю его. Однажды он сказал, что ему нужно поехать по делу в Монтекатини, и предложил мне оставить мою старую ходячую аптеку и жить с ним. Его предложения были ясны и категоричны. Я колебалась сперва, отказывалась, но затем, наконец, согласилась. Я была молода, свежа, полна жизни, а жизнь в этой больнице мне опостылела. Домой я написала письмо: «Дорогие родители! Я пишу вам из Монтекатини, где остановились проездом мои новые господа, которые платят мне больше и заставляют меньше работать; посылаю вам двадцать франков».

Мои родители, конечно, были чрезвычайно довольны: мои господа «надбавили», чего же больше!..

Прожили мы еще этак с месяц, наш медовый месяц, и переехали в Виареджо. Я почувствовала себя не совсем здоровой.

Отправилась к врачу. «Сколько тебе лет?» – спросил меня доктор, внимательно осмотрев мои десны. – «Семнадцать». – «Рановато, милая, начинаешь. Ступай в больницу». – «В больницу?..»

Я не поверила, но новый резкий ответ доктора не оставлял сомнений…

Я написала домой: «Дорогие родители! Я в этом месяце вам ничего не могу послать. Я больна и поступила в больницу. Ничего, впрочем, серьезного. Мне делают уколы».

– А твой жених? – спросила я.

– Он? Проходя как-то через мужеское отделение, я его там увидела…

– И ему делали… уколы?

– Да.

– Что же он тебе сказал?

– Он посмотрел на меня нахально… и сказал, что в этом я виновата!

– Я же, – вставила Надин, – до двадцати лет оставалась с матерью-вдовой, у которой я была единственной дочерью. Мы жили на заработок от расписывания вееров и открыток. В девятнадцать лет я получила формальное предложение одного приказчика из галантерейного магазина. Он был принят в доме и стал приходить каждый вечер в девять, а уходить в десять. В течение этого часа он читал нам газетные репортерские отчеты об убийствах, кражах и пожарах, а мы с матерью в это время продолжали работать. Покончив с хроникой, он подводил счет проданным в течение дня зонтикам, говорил о скаредности некоторых покупателей, выкуривал папиросу и уходил. Моя мать никогда не оставляла нас одних ни на минутку и не позволяла себе даже вздремнуть. Я думаю, что если бы все это так продолжалось и дальше, то наше дело кончилось бы свадьбой. Но однажды вечером он засиделся позже на несколько минут. Дверь на улицу была уже заперта, и я попросила позволения проводить его. «Не больше пяти минут», – сказала мамаша, не допускавшая уловок. Начиная с этих пор, мой жених начал читать нам и трогательный роман, печатавшийся в той же газете, так что дверь к его уходу всегда оказывалась запертой, и я должна была его провожать, чтобы посветить ему на лестнице. Моя мать молчала, так как мое отсутствие никогда не продолжалось более пяти минут, разрешенных мне в первый вечер.

– Настоящий рекорд…

– Чем же это кончилось?

– Кончилось письмом, в котором приказчик заявлял, что он слишком высокого мнения о любви, чтобы продолжать отношения столь… спортивные.

– Мои родители, – заговорила Ксения, – были хозяевами харчевни в предместье. Брат мой поступил в таможенные стражники, и я одна помогала своим пожилым родителям. Я прислуживала посетителям с утра до поздней ночи. Так как грудь у меня была такая обширная, что на ней можно было поставить прибор на двенадцать персон, то наша лавочка всегда была полна посетителей, касса полна денег, а мои мягкие части сплошь покрыты синяками. Что прикажете делать? Нельзя же мне было выказывать брезгливость. Гости пили, но щипались; мои же родители это терпели. Один из гостей, торговавший лошадьми, пил больше других; он-то и ущипнул посильнее других.

– Что касается меня, – вмешалась в свою очередь в разговор Раймонда, – то я дочь простого полицейского чиновника, получавшего в месяц сто двадцать франков, на которые он содержал нашу семью, состоявшую из матери, нас, трех девочек, его самого и его сестры. Мать была одной из тех женщин, которые ничего не умеют делать, тетка тоже умела лишь ходить в церковь да играть в лото, сестры мои были еще очень маленькие, а я изучала стенографию и дактилографию,[12] чтобы поступить на какую-нибудь службу.

Когда зашел разговор относительно места для меня, отец сказал, что его начальник мог бы порекомендовать меня своему другу, управляющему нитяной мануфактурой. Затем меня представили папиному начальнику, который очень любезно меня принял и пригласил прийти вторично за ответом. Я к нему снова пошла, но уже не раз и не два…

Спустя два месяца я, наконец, получила обещанное место, но со мною случилось нечто, чего я тогда еще и объяснить себе не могла. Я обратилась за объяснением к матери, которая, выслушав меня, помертвела от страха и бросилась к папе.

Узнав в чем дело, он схватился за голову и вместе с матерью стал звать тетку. Последняя, как женщина опытная и благодаря частому посещению храмов и лавочек, где велась игра в лото, весьма прозорливая, сейчас же воскликнула:

– Нет больше месячных кровотечений? А! Поставим трубочку на третий месяц, и все будет на месте! Смелее! – И прибавила про себя: – 1, 22 и 50…