Шахразада - Избранницы Рахмана Страница 14

По счастью, об этом не ведала Зейнаб. Она все так же лежала в сладкой истоме, по-прежнему прикидывая, как бы посильнее привязать к себе нового любовника. О, если бы это удалось!.. Какой бы сладкой и спокойной стала бы ее жизнь. И деньги, и наслаждение… За это пришлось бы недорого платить…

Глаза девушки по-прежнему были закрыты, и она не видела, как изменилось лицо Рахмана, не видела, как он с отвращением окинул ее тело одним долгим взглядом. Лишь когда юноша встал, Зейнаб открыла глаза.

– Ты уже уходишь, мудрый царевич?

– Увы, прекраснейшая. – Рахман нашел в себе силы не выдавать ни отвращения, ни гнева, которые терзали его душу. – Занятия, за которыми ты меня застала, требуют ежедневных усердных трудов. А потому, насладившись сверх меры твоим обществом, я вынужден вновь вернуться под своды продуваемой зимними ветрами библиотеки.

– Когда я увижу тебя, школяр? – Зейнаб ничего не понимала. Лишь какое-то звериное чутье подсказывало ей, что добыча вот-вот ускользнет.

– Вскоре, красавица… – чуть рассеянно отвечал Рахман. – Думаю, что совсем скоро.

Девушке хватило этих слов. Она лишь удовлетворенно улыбнулась и вновь откинулась на подушки.

«Ах, какое прекрасное дивное тело! И какая черная подлая душа… Воистину, женщины даны правоверному для того, чтобы видеть, во что никогда не следует превращаться!»

Так думал царевич, надевая кафтан, поправляя манжеты изящно вышитой рубахи и ища глазами меховой плащ.

– Прощай, Зейнаб! – проговорил он на пороге комнаты.

– До встречи, мой царевич! – промурлыкала красавица, поленившись даже встать на прощание. И это стало той последней каплей, что переполнила чашу терпения Рахмана.

Он резко повернулся и почти выбежал на улицу, не побеспокоившись закрыть ни одну из тяжелых дверей, что встретилась ему по дороге.

– О Зейнаб, – пробурчала кормилица, с трудом закрывая дом. – Твой последний воздыхатель – чистый огонь.

– Да, Зульфия, он очень хорош… И как богат. Теперь мы заживем беззаботно.

Но старая кормилица так не думала. Ибо она видела лицо, с которым покидал ее госпожу этот новый любовник.

– Не чаял я увидеть тебя здесь снова. – Такими были слова, которыми встретил хромоногий библиотекарь Рахмана. – Я думал, что это прекрасноокая дева похитила тебя надолго. И что теперь ты не покажешься в этих стенах до того времени, пока не придет пора сдавать многочисленные экзамены…

– О нет, уважаемый. Мое сердце похитить невозможно. Этого не может сделать в целом мире никто – а тем более какая-то презренная, торгующая своей жизнью женщина, да к тому и столь некрасивая…

«О Аллах, – подумал библиотекарь. – Как изменились взгляды нынешней молодежи! Эту удивительную чаровницу он назвал некрасивой! Какой же тогда должна быть в его глазах девушка красивая?»

Но задать вопрос старик не решился. Должно быть, что-то в выражении лица юноши удержало его от этого.

Рахман же, забрав книги, вновь уселся за стол и принялся с удвоенным усердием штудировать обширный труд великого Аль-Бируни.

Дни проходили за днями, слагаясь в недели и месяцы. Но Рахман был верен клятве, которую тогда дал себе. Ни одна женщина более не интересовала его. Все свои силы он отдавал изучению наук, попыткам проникнуть в заповедные тайны мира. Наставники не могли нарадоваться подобному студиозусу в своих рядах, а верный Вахид только вздыхал. Ибо видел, что царевич отказался в этом мире от всего, оставив себе лишь науки и книги. Его более не интересовали ни поэзия, ни дружеские вечеринки с приятелями, любившими жизнь во всех ее проявлениях, ни даже просто прогулки по расцветающей Кордове.

Зато законы магии теперь все легче поддавались пытливому разуму Рахмана. И наступил наконец тот день, когда смог он развить дар сверхчувствительности, быть может, даже превзойдя умение, каким некогда его так поразил факир на ярмарочной площади.

В этот день весна уступила место лету. Молодая зелень деревьев теперь скрывала выщербленные временем камни домов, в крошечных садиках цвели цветы. Верный Вахид, бурча, собирал в стопку разбросанные тут и там книги…

Рахман откинулся на подушки, которыми была уложена его кушетка. Отказавшись от женщин, аскетом все же царевич не стал и для занятий предпочитал жесткой деревянной скамье мягкую кушетку или покойное кресло. Пышные подушки приняли усталое тело юноши, а сам он, решив поупражняться в магическом искусстве, попытался представить себя свитком, лежавшим на низеньком столике у окна.

И вот уже через миг мир распахнулся перед Рахманом во всем блеске начавшегося лета. Не двигаясь с места, он ощущал запахи цветов, что росли за домом, цветá летней листвы, яркие, согревающие ладони. Были юноше слышны и слова прохожих, и он легко смог разглядеть шелка накидки, в которую куталась модница в соседнем доме. Теперь ему для этого вовсе не нужны были глаза.

Рахман устроился поудобнее, любуясь миром. Он хотел впитать все буйство его, пока ощущения не угаснут. Но, о чудо, мгновения текли одно за другим, а яркость красок и звуков оставалась прежней. Юноша не верил сам себе.

«О Аллах, неужели у меня это получилось?! Неужели теперь я смогу просто усилием воли переходить из серого мира, каким он виден всем, в пестрый, многокрасочный, ослепительный мир, каким его создал Аллах милосердный и всемилостивый? Но смогу ли я, как некогда факир, даровать кому-то это удивительное умение?»

Колебаться было не в характере юноши, и потому он решительно встал с мягких подушек.

– Вахид, друг мой!

– Я здесь, царевич.

– Ты можешь на несколько минут оставить свои занятия?

– Да, господин, конечно. Я готов служить тебе.

– Тогда подойди поближе.

Старик приблизился, и Рахман, как факир, сначала коснулся пальцами его висков, а потом левой руки.

Глаза старого слуги широко раскрылись.

– О мой добрый хозяин, что это?

И Рахман внутренне возликовал – ибо понял, что его слуга увидел мир таким же, как и он сам.

– О друг мой, это удивительное умение. Я развивал его в себе, зная, что мир на самом деле выглядит куда роскошнее и богаче, чем дано это отразить нашим пяти чувствам.

– Этот мир ослепляет и оглушает… Я могу видеть запахи, слышать цвета… Я слышу ток своей крови и понимаю, почему мои несчастные колени отказываются порой меня слушаться… Скажи мне, добрый хозяин, теперь этот мир будет таким всегда?

– О нет, мой Вахид. Через несколько мгновений ты вернешься обратно. Обостренные чувства тебя покинут. И, если ты не захочешь научиться этому сам, покинут навсегда.

– Какое счастье!.. Но, – тут новая мысль пришла в голову старому слуге. – Выходит, о мой хозяин, ты все время видишь мир вот так?