Екатерина Владимирова - За гранью снов (СИ) Страница 2

Черный костюм, белоснежный воротничок дизайнерской сорочки, золотые запонки на рукавах...

Я сглотнула, осознав, что попала под машину очень богатого и совсем не дружелюбного человека.

Холодные серо-голубые глаза царапнули меня презрением, едва я подняла на него несмелый взгляд.

- Убери ее, - приказал незнакомец водителю, и тот мгновенно ринулся выполнять его приказание.

Я всё еще дрожала от холода и испуга, завороженно глядя на мрачное, исполосованное яростью лицо мужчины в дорогом черном костюме, когда крепкие мужские руки его водителя стремительно приподняли меня, вынуждая встать на ноги, и оттолкнули с проезжей части.

- Уходите, - проговорил он шепотом, поправляя мою испачканную куртку и вручая сумку в руки.

Я, широко раскрыв глаза, уставилась на него, пытаясь отстраниться и взглядом выловить за его спиной покрытое пеленой гнева лицо голубоглазого демона.

Неужели они просто так уедут?! Даже не извинившись!?

- Уходите, - настойчиво повторил водитель, решительно подтолкнув меня в сторону.

- Но...

Я еще пыталась сопротивляться подобному беспределу, когда в самое ухо мне яростно зашептали:

- Уходите, пока целы, - сердце мое замерло от этих слов, а водитель продолжал: - И благодарите Бога за то, что хозяин сегодня в хорошем расположении духа!

Он заглянул мне в глаза. Прямой, выразительный, предупреждающий взгляд. Мне стало неуютно.

Передернув плечами, я пошатнулась, а мужчина, не сказав ни слова, забрался в салон автомобиля, и БМВ, сияя своей шикарной подавляющей чернотой, уже через несколько мгновений скрылся за поворотом.

1 глава

Похищение

Оказывается, человеческая жизнь ничего не стоит. Хотя нет, стоит. Столько, сколько за нее дадут.

Первый раз меня продали за двенадцать серебряных. Это очень мало.

Такие, как я, никогда не ценились на Рынке.

Это потом мне об этом сказали, раньше я и не задумывалась о том, что я, оказывается, «не в ходу».

Худенькая, щупленькая, невысокая, с тонкими запястьями и бледной кожей. Длинные черные волосы по пояс и большие зеленые глаза, казавшиеся почти огромными, единственное, что могло во мне привлечь.

Волосы являлись моей гордостью, я ни разу не обрезала их. Даже, когда в детском доме одна из девочек подхватила вшей, и всем детям пришлось остричься короче, я не позволила воспитателям сделать этого. Меня нашли под вечер в чулане, где я пряталась, поджав ноги и исступленно рыдая в зажатый кулак. Когда дверь в чулан открылась, и в глаза мне ударил яркий ослепляющий свет, я даже вскрикнула, попятившись к стене, уверенная в том, что буду бороться не на жизнь, а на смерть. Я, кажется, даже закричала, но воспитательница тогда прижала меня к себе и укачивала в своих руках, пока я не успокоилась, а узнав о моих страхах, почему-то рассмеялась.

Волосы мне не остригли, как остальным девочкам. И об этом мне пришлось вскоре пожалеть.

Очень многие воспитанницы, которых лишили длинных, ухоженных косичек, после этого инцидента посматривали на меня со злостью, ревностью и завистью в глазах. А однажды ночью они напали на меня и, накрыв простыней и подушками, долго били кулаками, царапали, закрывая мне рот рукой, и пинали ногами до тех пор, пока на тихую, едва слышимую возню в ночной тиши не прибежали воспитательницы и не оторвали обозленных девочек от моего недвижимого, искалеченного тела.

Волосы они мне отрезать не успели, но зато ножницами рассекли лицо, наградив длинным шрамом вдоль правой щеки, со временем превратившимся в белесую урордливую полоску.

Я знала, что не красива, по крайней мере, не той красотой, которую все считают классической. Хотя меня и можно было назвать вполне себе симпатичной, но слишком уж хрупкой и бледной я была. Хотя, как говорили воспитательницы, что-то чарующее было в моих глазах цвета зеленой листвы и в шелковистых черных волосах, сияющей волной струящимся по плечам и спине. Невысокий рост и хрупкость фигурки делали меня хрустальной недотрогой. Что, как говорили мне в детском доме, выделяло меня из толпы.

Каролла

Что ж, если они так и считали, то я вовсе не придерживалась того же мнения. Как, наверное, об этом не думали и остальные, потому что все, почти без исключения, старались обходить меня стороной. Я всегда была чужой среди своих, будто отверженная и отвергнутая. Очень переживала по этому поводу в детстве, но к двадцати четырем годам, когда уже начинаешь кое-что смыслить в этой жизни, я перестала считать себя изгоем и молить о признании. А косые взгляды и шепот за спиной вызывали лишь улыбку на губах.

Я так и не стала для них своей. Симпатию окружающих мне не помогли завоевать ни глаза, ни волосы...

Знала бы я, что именно волосы станут моим проклятьем, отрезала бы их, не раздумывая!

А сейчас оставалось лишь пенять на себя и сетовать на судьбу за то, что так издевательски посмеялась надо мной, плюнула прямо в лицо и растоптала все надежды на лучшую жизнь. Зло пошутила надо мной.

Чем я приглянулась моим похитителям, я не знала. А спрашивать после грубых пинков ногами и ударов по лицу наотмашь, я не смела.

Похитили меня ночью, когда я, свернувшись калачиком в своей крохотной квартирке, тихо посапывала в такт своему дыханию, даже не подозревая, что стала чьей-то жертвой. Находясь в блаженном неведении относительно того, что происходит за пределами уютного мира, в котором жила, и который по наивности и незнанию считала единственным.

Разбудил меня звук открывающейся двери. Я всегда спала очень чутко, различая даже малейшие звуки в темноте. Особенность, которая досталась мне в наследство после долгих лет, проведенных в детском доме.

И едва слышимый звук открывающейся двери, которую, я точно помнила, заперла перед сном, заставил меня стремительно раскрыть глаза.

Я уставилась в темноту, тяжело дыша, но не испытывая страха. Жизнь в детском доме научила меня не показывать страх. Он там не ценился, его не уважали. Там уважали силу и характер.

Тихие шаги в сторону спальни, резкий звук разбившейся вазы, негромкий стон и чертыханья шепотом.